Кавалер Сен-Жюст

— Максимильен, ты ошибся в надеждах на верховное существо.

— Не кори меня этим. Если даже мои надежды на новый культ и не оправдались в полной мере, то пользу из праздника я все же извлек: теперь я лучше знаю наших врагов. В хоре дьявольских завываний я отчетливо различил голоса Бурдона из Уазы, Тириона, Лекуантра и других; как видишь, здесь красные каблуки и красные колпаки в самом тесном альянсе.

— И поэтому вы с Кутоном ровно через два дня так добивались принятия закона 22 прериаля? Если надежда на новый культ была ошибкой, то надежда на подобный закон — безрассудство.

— Знал бы ты все… — прошептал Робеспьер.

— Говори, — нетерпеливо произнес Сен-Жюст.

— Прежде всего, да будет тебе известно, что не я придумал этот закон и не я первый советовал его принять. Более всего здесь ответственны двое. Изобретателем был Бийо-Варенн. Ему же принадлежит и первое представление законопроекта в Комитет…

— Ты поразил меня. Ведь именно Бийо, по словам Кутона, особенно резко укорял тебя после принятия закона Конвентом!

— Укорял, говоришь ты? Да он обозвал меня контрреволюционером! Вот и разберись в человеческой душе и человеческих поступках…

— Стало быть, он попросту спровоцировал тебя?

— Можно сказать и так… Спровоцировал, а затем публично обвинил в кровожадности… Мог ли я после этого оставаться в Комитете?

— Как знать… А кто второй?

— Сиейс. Он заклинал меня поспешить с принятием закона, утверждая, что «смерть без фраз» — это его слова — наше единственное спасение от заговорщиков… И сразу же после принятия закона, когда меня не было и Комитете, Сиейс предложил организовать два больших процесса: один — по «делу Батца», для устрашения бывших дворян, второй — по делу Катрин Тео, для устрашения священников…

— Так это его затея? «Смерть без фраз»… Каков негодяй!

— Увы, я не внял тогда твоим предостережениям… Правда, дело «богоматери» мне удалось приостановить, я понял всю его подоплеку, но «дело Батца» проскочило и окончилось. Ты, впрочем, знаешь, чем оно окончилось…

— Оно не окончилось, Максимильен. Эти лицемеры попытались похоронить его, устроив гекатомбу, пролив кровь невинных людей. Я еще выведу их на чистую воду, поверь мне… Однако речь сейчас не об этом. Давай попытаемся набросать общую картину и прикинем наши шансы. Прежде всего, можно ли более или менее точно назвать наших врагов?

Робеспьер задумался. Потом сказал:

— Думаю, можно. Прежде всего это Комитет общей безопасности.

— Согласен. Там только Давид и Леба наши люди. Но Давид — художник, а не политик, друг же наш Филипп больше занят женой и ребенком, чем делами своего Комитета, да к тому же теперь он еще возглавляет школу Марса. А что ты скажешь о нашем Комитете?

— До сих пор я считал, что с удалением Эро он стал единым. Теперь же вижу, что кроме нас двоих в нем добродетелен и предан республике только Кутон. Остальные либо равнодушные, либо интриганы, либо, наконец, прямые враги.

— Последние, на мой взгляд, вызывают наибольший интерес.

— Безусловно. Из числа их, как показало недавнее прошлое, главную опасность представляют Бийо и Колло: прежние соратники Эбера и Ронсена, они остались тайными ультра.

— Прибавь к ним Карно и Ленде: в прошлом они проявили себя как сторонники Дантона, в настоящем — как спесивые «специалисты», взявшие на откуп военное дело и продовольствие; к ним примыкает Приер из Кот д’Ор, во всем послушный Карно.

— Ты забыл о Барере, — сказал Робеспьер.

— О Барере? — улыбнулся Сен-Жюст. — Нет, Барер — это нечто иное…

Странно, но Барера он не любил много меньше, чем других коллег по Комитету, хотя знал все проделки и все пороки этого пылкого и хвастливого гасконца, его двуличие, пустоту, тяготение к роскоши и разврату. Барер был мил, любезен, в отличие от большинства децимвиров, он имел неплохое классическое образование, мог поддержать любой разговор и все понимал с полуслова…

— Не идеализируй Барера, — прервал его мысли Робеспьер. — Он еще покажет себя.

— Возможно. А что ты скажешь о Конвенте?

— В Конвенте существует сильная партия, враждебная подлинным патриотам. Ею, по-видимому, руководят названные мною лица: Бурдон, Тирион, Лекуантр. В нее входят также отозванные из миссий, опозорившие звание представителей народа Фуше, Карье, Баррас, Тальен. Но в целом, я думаю, Конвент не может противостоять нам. Я верю в добродетельность большинства. Обрати внимание на один нюанс. Кто нападает на меня из-за закона 22 прериаля? Все это люди, которым, казалось бы, закон особенно по сердцу и которые уже используют его в своих интересах. Это Бийо, Колло, Вадье и компания, все наследники Эбера, «дехристианизаторы» и сторонники крайнего террора. Они обвиняют меня в кровожадности, а сами сотнями поставляют жертвы эшафоту. Ныне они усиленно требуют пересмотра и отмены закона. Это ловушка.

— Это ловушка, — словно эхо повторил Сен-Жюст.

— Ты понял меня? — оживился Робеспьер. — Ошибка или не ошибка принятие нового закона, но теперь отступать поздно. Подумай, что получилось бы, откликнись мы на их требования: мы расписались бы в собственном бессилии. Мы показали бы Конвенту и народу, что обвинения, выдвинутые против нас, верны. А значит, нужно идти вперед, нужно доказать, что мы последовательны и не трусим перед угрозами разных амаров и вадье, что мы способны спасти республику вопреки их гнусностям и дьявольским козням.

— Именно поэтому ты и самоустранился от всего?

Робеспьер внимательно посмотрел на собеседника.

— Твоя ирония неуместна, Флорель, В данном случае ты ошибаешься. Я не самоустранился, а временно отошел в сторону, чтобы лучше разглядеть и осмыслить суть дела. Впрочем, мой отход только кажущийся: бумаги мне носят на дом и дома же я принимаю доверенных лиц, точно докладывающих мне о поведении заговорщиков. Но разумеется, без тебя нам с Кутоном приходилось туго. Именно поэтому я ждал тебя с таким нетерпением.

Сен-Жюст задумался. Потом медленно произнес:

— Мне кажется, я понял, куда ты клонишь. Ну что ж, попробуем. Давай же разделим наши труды, чтобы потом свести воедино полученные наблюдения. Я возьму на себя комитеты. С помощью Бюро я постараюсь сосредоточить в своих руках все необходимые сведения и точно определить направление и степень опасности. Что же до тебя, то свою линию ты уже выбрал. Не ходи и дальше в Комитет. Тебя боготворят якобинцы — пользуйся этим, появляйся почаще в Клубе, захвати его трибуну, создавай общественное мнение. Постарайся также более точно установить положение в Конвенте. Когда придет время, ты произнесешь блестящую речь и разоблачишь врагов. А дальше все будет зависеть от обстоятельств: либо с помощью Конвента мы осилим комитеты, либо, объединив наших коллег по комитетам, проведем чистку Конвента. Таков ведь твой план, если я его правильно разглядел.

Робеспьер улыбнулся.

— Я всегда знал, что ты понимаешь меня с полуслова, Флорель.

32

За утренним кофе Полина сказала:

— Гражданин представитель народа…

Сен-Жюст скривился.

— Сколько раз, милая хозяюшка, просил я вас называть меня попроще; можете выбрать любое из моих имен: Луи, Леон, Антуан или Флорель; или же произносить мое полное имя: Луи-Леон-Антуан-Флорель; но оставьте, черт возьми, эту официальность, иначе мы так и не станем добрыми друзьями!..

Полина опустила глаза.

— Мне неловко, гражданин представитель народа…

Ну как тут было не рассмеяться. Антуан испытывал самые теплые чувства к этой милой тридцатипятилетней вдовушке, такой внимательной и по-матерински заботливой; готовая предупредить его малейшее желание, он чувствовал, брось лишь намек, и она охотно стала бы его любовницей; но ему не нужна была любовница, и он не бросал ни малейшего намека, а она была не из таких, чтобы навязываться, и это он ценил в ней не меньше, чем ее заботливость и доброту; вот только эта чрезмерная уважительность его порой раздражала, но он старался быть терпимым, насколько мог.