Кавалер Сен-Жюст

Сен-Жюста глубоко потрясло происшедшее. Человек твердый как сталь, он не сразу решился на крутые меры Конечно, с помощью солдат Анрио недовольных можно было бы легко смять и уничтожить. Но не означало бы это крах революции? Не слишком ли много «агентов Питта» и «наследников Эбера»? Не являются ли они значительной частью того «державного народа», во имя которого идет вся борьба внутри и вне республики?..

5 флореаля он написал на полях рапорта Бюро: «Необходимо выявить виновников скоплений и законность их требований. Установить причины беспорядков и воздать справедливость тем, кому следует». Отдав рапорт Лежену, он отправился к Неподкупному.

Неподкупный был чем-то сильно взволнован. Он перебросил Антуану один из листков, лежавших на столе. Сен-Жюст прочитал: «Накануне моего прибытия шесть замаскированных людей явились около половины десятого на дачу гражданина Гра, хорошего патриота, которого ты, должно быть, знаешь, схватили его близких, заперли их, а самого Гра отвели в погреб и расстреляли на глазах его маленького сына, которого заставили держать лампу…»

— Что это? — удивился Сен-Жюст.

— Письмо с юга. Мне передал его Пейян. — Лицо Неподкупного конвульсивно дергалось. — Всего лишь один из многочисленных примеров… А вот другой. Деревня Бедуен в департаменте Воклюз. Подлинный штаб мятежа. Здесь собираются роялисты и неприсягнувшие священники, подбивающие народ к свержению республики… Они состоят в переписке с эмигрантами и хранят белые кокарды…

Отложив письмо и уткнувшись неподвижным взглядом в стену, Робеспьер прошептал:

— Кругом организуются «черные банды», включающие и должностных лиц… Под шумок скупаются национальные имущества на фальшивые ассигнаты… Да это же новый федерализм!.. Юг кипит…

Сен-Жюст пожал плечами.

— Зачем так далеко ходить? Посмотри, что делается в Париже..

— Знаю, знаю. Всё происки контрреволюционеров. Их надо выжигать каленым железом.

Сен-Жюст с сомнением покачал головой.

— Одна ли здесь контрреволюция? Мне кажется, дело сложнее.

— Да, ты прав. Не скажу, что мы зашли в полный тупик, но с некоторых пор положение сильно осложнилось. Революция начала как бы топтаться на месте. Скажи, где энтузиазм прошлых лет? Где прежняя вера в незыблемость наших идей? Что мы видим сегодня? С одной стороны, рабью покорность, пресную «лояльность», верноподданническую лесть, с другой — интриги, тайную возню, подогреваемую иноземцами и ставящую целью погубить республику. Подумай, что получается. Внешне все обстоит прекрасно: республика крепка, фракции уничтожены, Конвент един, в ратуше патриоты, в армии преданные революции генералы и офицеры. Но к сожалению, это лишь оболочка; загляни вглубь и увидишь недовольство, ропот, вражду. И это повсеместно — не только на юге, но и на севере, да и здесь, в Париже. Недовольны все. Крестьяне злятся на реквизиции продовольствия и людей, рабочие протестуют против максимума заработной платы, собственники возмущены правительственной регламентацией, законами против скупщиков и спекулянтов. Мы обещали всем: в вантозе — рабочим и крестьянам, в жерминале — промышленникам и торговцам. И конечно же не только обещали. Но люди хотят большего. И как примирить рабочих с предпринимателями или крестьян-бедняков с богачами? Ведь, идя навстречу одним, неизбежно ухудшаешь положение других. И вот, используя всеобщее недовольство, не оживут ли вновь силы, которые дремлют, — остатки эбертистов и дантонистов? Не усилится ли вновь вмешательство иноземных «благодетелей» в жизнь республики?..

Сен-Жюст слушал с глубоким вниманием. Потом сказал:

— Меня беспокоят те же мысли; собственно, ими, и только ими, я занят несколько последних недель. И я твердо знаю одно: сейчас главное — покончить с врагом. Нужно перейти к наступлению на всех фронтах, очистить от противника все границы. Только одержав окончательную победу над иноземцами, победу, которая сплотит весь французский народ, можно приступать к коренным внутренним преобразованиям, иначе шпионы и диверсанты, различные батцы и псевдобатцы, будоража неустойчивых, все равно не дадут нам к ним подобраться…

На лице Робеспьера отразилось сомнение.

— Вот здесь-то, дорогой друг, — сказал он, — ты совершенно неправ: никогда внешние победы не решали внутренних затруднений; вспомни, на этом провалились жирондисты.

— Я думаю иначе, — ответил Сен-Жюст. — Впрочем, есть и другое средство — полное и беспощадное подавление всех врагов; для этого, правда, нужна личная диктатура.

— Это исключено! — с возмущением воскликнул Робеспьер.

— Я тоже так думаю. Но на этом мои предложения кончаются: я сделал их два и не вижу третьего.

Робеспьер посмотрел на Антуана со скрытым торжеством.

— А я вижу. Нужно найти нечто, способное заинтересовать всех, сплотить бедных с богатыми, соединить всю нацию. Это «нечто» может лежать лишь в области чистых идей: сила идеи колоссальна, она способна воодушевить, примирить с трудностями, заставить идти на жертвы. Но где такая идея? Пытались создать «культ Разума», но из этого ничего не вышло, затея лишь обозлила народ. Нет, нужно что-то совсем иное… Кстати, никогда не спрашивал тебя: веришь ли ты в бога?

Сен-Жюст вздрогнул: он не ждал такого вопроса. И правда, верил ли он в бога? Он не задумывался над этим, в своих прямых и косвенных действиях он никогда не искал поддержки потусторонних сил. Но он был верным учеником Руссо и, подобно савойскому викарию, признавал высшее духовное начало жизни.

— Я верю в провидение, — наконец сказал он.

— Вот и прекрасно. Я верил всегда, и эта вера спасала меня во времена тяжких испытаний, она давала мне силы устоять перед могущественными врагами…

Уже в дни Учредительного собрания, вызывая ропот и насмешки правых и левых, я твердо стоял на своем, я знал, что атеизм — удел аристократов, народу же нужен бог и культ… Нет, не «культ Разума» с его афоризмами вроде «смерть — вечный сон», а вера в справедливость и бессмертие души: что кроме надежды на бессмертие может утешить страждущего, ободрить угнетенного, вдохнуть силу в бьющегося с тираном?.. Вспомни изречение Вольтера: если бы бога не было, его следовало бы выдумать. Но нам нужен не бог старого порядка и не бог Вольтера. Вот посмотри, что должно нас вдохновлять.

Робеспьер взял открытую книгу, лежавшую на столе.

— Это «Общественный договор» Руссо. Прочти отчеркнутое место.

Сен-Жюст послушно прочитал:

— «Существует чисто гражданское исповедание веры, статьи которого надлежит установить не в качестве догм, а в качестве правил общежития… Они должны быть просты, немногочисленны, выражены точно… Сюда относятся: существование могущественного, умного, благотворящего, предусмотрительного и заботливого божества, будущая жизнь, счастье справедливых, кара для злых, святость общественного договора и законов…»

Робеспьер потирал руки. На лице его светилось торжество.

— Блестяще, лучше не скажешь. Я всегда утверждал: истиной является лишь то, что полезно в жизни и оправдано практикой. Идея верховного существа и бессмертия души вечно напоминает о справедливости; следовательно, идея эта имеет республиканский и общенародный характер: она способна сплотить добродетельных.

— А недобродетельных? — вяло поинтересовался Сен-Жюст.

— Недобродетельные будут уничтожены!

— Стало быть, «чистой идеей» ограничиться нельзя.

— Разумеется; добродетель и террор — две стороны единого целого. Идея верховного существа не исключает жестокой борьбы с врагом, напротив, подводит под нее твердую основу. Но я не вижу в тебе энтузиазма. Ты что же, не согласен с моим великим проектом?

— Как тебе сказать… Проект изложен весьма красноречиво. Но если уж говорить о практике… Практика истории показывает, что религия никогда не разрешала кризиса, в котором находилось общество. Язычество не спасло от падения греков и римлян; последних в равной мере не спасло и христианство… Максимильен, позволь задать тебе нескромный вопрос.