Страница 18 из 23
Когда оппозиция столкнулась с критикой, поношениями, репрессиями, прикрываемыми высокими ссылками на привычные догматы, многие заколебались, усомнились, растерялись. Оказалось очень мало людей, способных переступить через постулаты, отодвинувшие в тень завоеванную свободу. Оппозиция — это подсознательная попытка нащупать пути к утраченной свободе. Догматизированное мышление в конце концов перекрывало пути инакомыслию. Троцкистско-зиновьевская оппозиция, как ее именовали (а по сути — активные представители левого крыла партии), стояла перед выбором: или постепенное уничтожение, или унизительная капитуляция. Подавляющее большинство выбрало второе.
Вскоре после слабого протеста, направленного в ЦК по поводу травли Троцкого, те же авторы шлют новое послание:
"В Центральную контрольную комиссию ВКП(б)
Мы, нижеподписавшиеся, настоящим заявляем о своем согласии с генеральной политической линией партии и нашем разрыве с оппозицией… С теорией перманентной революции Троцкого ничего не имеем общего… Мы снимаем свои подписи с фракционных документов и просим принять обратно в партию…
Радек, Смилга"[102]
Я подробно остановился на духовной одиссее Радека с тем, чтобы показать, что подобный путь политической и идейной капитуляции прошли большинство сторонников Троцкого. Что касается Муралова, Преображенского, Пятакова, Серебрякова и других единомышленников Троцкого, то каждый из них по-своему "выпал" из рядов оппозиции или просто был вынужден замолчать. Например, Преображенский — крупный ученый-экономист — видел волюнтаристский подход Сталина к проблеме преобразования города и села. Троцкий был с ним весьма откровенен. Но Преображенский где-то внутренне не принимал радикализм Троцкого, что ускорило их разрыв к концу 1928 года. Пятаков был человеком с "административным мышлением" и недостаточно тонко чувствовал политические нюансы. Пятаков ушел от Троцкого раньше других. Антонов-Овсеенко, будучи беспредельно преданным социалистическим идеалам, связывал будущее не с Троцким, а с дальнейшим развитием революции. Муралов был близок Троцкому по гражданской войне. Этот человек, так много сделавший для революции, был привязан к бывшему наркомвоену лично, переживал за него, часто говорил, что "в партии неладно". Троцкий весьма ценил Серебрякова, считал его достаточно способным и интересным человеком, доверял ему. В апреле 1926 года в своем письме Леониду Петровичу Серебрякову он сообщал:
"Пишу Вам наспех. Тот разговор, который был у Вас со мною и несколькими другими товарищами по предложению Сталина и по соглашению с ним, получил совершенно неожиданное, прямо-таки фантастическое развитие. Дня через два после Вашего отъезда стали распространяться по аппарату слухи насчет того, что Серебряков перед отъездом в Маньчжурию организовал… фракцию, представителями коей… являются Троцкий, Пятаков и Радек, причем Пятаков оставлен для связи". В письме, на котором он поставил гриф "С. секретно", Троцкий пытается выяснить мотивы и цель инсинуации Сталина[103].
Все подобные письма свидетельствуют о том, что было не только разномыслие, но и велась настоящая групповая, фракционная политическая борьба, в которой нередко забывают о содержании, целях и сосредоточиваются всецело на личностях, амбициях, эгоистических притязаниях отдельных лидеров. В этой борьбе Сталин не заботился о соблюдении "правил" партийного товарищества и элементарной этики. Троцкий тоже, как правило, не оставался в долгу. Но выиграть в этой борьбе он не мог. У генсека уже был огромный аппарат, ГПУ, расставленные им кадры.
Хотя на стороне Троцкого было немало интеллектуалов, а порой и историческая правда, шансы Сталина с самого начала были предпочтительнее. Генеральный секретарь смог, не в пример Троцкому, поднять значительную часть партийных масс на борьбу с созданным им жупелом троцкизма, умело используя ошибки и просчеты отверженного революционера.
Еще до высылки Троцкий пытался консолидировать своих немногочисленных сторонников. Как вспоминал его сторонник Н.Н.Гаврилов, Лев Давидович, приезжая в Ленинград, собирал полулегальные совещания на квартире своей первой жены Александры Львовны Соколовской, один-два раза — на квартире у знакомой семьи Раскиных. Оппозиционер выступал с докладом, делая упор на необходимость сплочения единомышленников: иначе "произойдет перерождение партии. Демократия в ВКП(б) в опасности. Возможен термидор". Выглядел он устало, хотя и был в свежем костюме, с подстриженной бородкой и короткими седеющими волосами. Зиновьев одновременно проводил встречи с представителями из оппозиции на квартире своего сторонника Алексеева. На этих совещаниях бывало обычно по 40–50 человек. Но массовые исключения из партии уже начались. Ряды оппозиции быстро редели. Сам Гаврилов был исключен из партии еще в конце 1926 года[104].
О каждом известном оппозиционере можно сказать нечто особенное, что было присуще только этому человеку. Они не вынашивали планы реставрации капитализма, как о них писали позже. Они обладали прежде всего способностью самостоятельно думать, мужеством принимать ответственные политические решения, готовностью сомневаться в том, что казалось несомненным. Хотя среди сторонников Троцкого были, конечно, и случайные люди, следует признать, что внутренняя слабость оппозиции заключалась главным образом в отсутствии ясных, привлекательных альтернатив, которые она хотела предложить партии. Справедливо отмечая, что "партия входит в самую, быть может, ответственную эпоху своей истории с тяжелым грузом ошибок своих руководящих органов"[105], Троцкий и его сторонники тоже весьма смутно представляли себе, что нужно делать. Они знали, чего нельзя делать. Да, нужно бороться с "секретарской психологией", "бюрократическим назначенством", "ложной политикой"… Но конкретной альтернативной программы эта критика в целом не создавала. Во всяком случае, коммунистам она была непонятна. Вместе с тем нельзя сказать, что у Троцкого не было никакой программы. Была. Но до масс она доходила в крайне утрированном и неполном виде. Например, противники изображали Троцкого врагом строительства социализма в СССР, человеком, который вел дело к реставрации капитализма, хотя он считал, что переустройство общества надо вести в интересах все той же мировой революции, чтобы к ее началу успеть сделать как можно больше и тем самым облегчить борьбу и победу мировому пролетариату. Партия, как и общество, имеет много слоев. Троцкий обращался обычно лишь к ее верхнему слою. Но даже та небольшая когорта большевиков, которая последовала за ним, быстро таяла под натиском сталинского репрессивного аппарата.
Поражения 1927 года
Да, то был год многочисленных поражений Троцкого. Десятая годовщина Октябрьской революции не только подвела черту его личным притязаниям и амбициям, но и ярко высветила быстро идущий процесс тоталиризации партии и общества.
В 1927 год Троцкий вошел во главе "объединенной левой" оппозиции, программа которой была изложена еще на июльском (1926 г.) Пленуме ЦК в двух документах: "Заявлении 13-ти" и "Платформе 83-х". В этих заявлениях было немало верного, ибо они продолжали идеи "Письма Троцкого членам ЦК и ЦКК РКП(б)" от 8 октября 1923 года[106] и "Заявления 46-ти" в Политбюро ЦК РКП(б) от 15 октября 1923 года[107].
И сегодня нельзя не согласиться, что выступление Троцкого и оппозиции против создания зловещей партийной бюрократической машины было дальновидным шагом. Но протест против насилия государственного и партийного аппарата, увы, не был услышан. Теперь "левая" оппозиция увидела первоисточник бед в курсе партии на построение социализма в отдельно взятой стране. Будучи приверженцами мировой революции, Троцкий и его сторонники усмотрели в локализации революционной задачи не просто курс на изоляционизм, но и связанное с ним ограничение демократии, усиление тоталитарных тенденций, что является неизбежным в одинокой "крепости социализма", осажденной со всех сторон. Рациональный момент в этих рассуждениях был: превращение одной страны или группы стран в военный лагерь делает ненужным народовластие. "Крепость", "цитадель", а затем и "лагерь" нуждаются в вожде, цезаре, диктаторе. Троцкий это понимал лучше, чем кто-либо. Поэтому курс на построение социализма в одной стране, без привязки его к мировому революционному процессу, представлялся ему — и не без основания — ошибочным. А это, в свою очередь, рассуждал Троцкий, ведет к огромным трудностям в стране. Выступая против бюрократии, Троцкий, однако, видел спасение в левацких рецептах, что сразу же обесценивало его антисталинские бунтарства. "Неправильная политика, — подчеркивалось в "Платформе 83-х", — ускоряет рост враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа"[108].