Сердце огня - Роман

— Ты знаешь, я тебе на мгновение даже поверила, — сказала она.

— А тебе было бы приятно?

— Конечно! — сказала она с преувеличенной горячностью.

— Ну что же, — улыбнулся Ван Алден, — очень мило с твоей стороны.

— Но ведь мы не надолго расстаемся — ты же приедешь в следующем месяце.

— Да, — бесстрастно сказал Ван Алден. — Иногда я удивляюсь, почему все доктора на Харлей Стрит в один голос твердят, что мне необходимы солнечные ванны и перемена климата.

— Папа, не ленись, — вскричала Руфь. — В следующем месяце там даже лучше, чем сейчас. Ты ведь сказал, что сможешь освободиться от срочных дел.

— Может быть, может быть, — со вздохом ответил Ван Алден. — Я думаю, тебе лучше сесть в поезд. Где твое место?

Руфь Кеттеринг бросила взгляд вдоль поезда. У дверей одного из пульмановских вагонов стояла высокая худощавая женщина в черном — это была служанка Руфи. Когда хозяйка подошла, та отступила в сторону.

— Я поставила ваш саквояж с одеждой под сиденье, на случай, если он вам понадобится. Мне забрать пледы или оставить один?

— Нет, нет, он мне не понадобится. Лучше пойди отыщи свое место, Мэйсон.

— Хорошо, мадам.

Ван Алден и Руфь вошли в пульмановский вагон. Руфь отыскала свое место, и Ван Алден положил на ее столик несколько газет и журналов. Место напротив было уже занято, и Ван Алден мельком оглядел женщину, которая там сидела, заметив только ее привлекательные серые глаза и опрятный дорожный костюм. Он еще немного потолковал с Руфью о том, о сем — обычный разговор, ничего не значащие слова.

Наконец, услышав свисток, он посмотрел на часы и сказал:

— Пожалуй, пора выметаться. До свидания, дорогая. Ни о чем не волнуйся, все будет отлично, — и он направился к выходу.

— О, папа!

Ван Алден быстро обернулся — в голосе дочери ему почудилось что-то настолько чуждое ей, что он был поражен: то был почти крик отчаяния. Она хотела было броситься к нему, но в последний момент овладела собой.

— До встречи, папа!

Через две минуты поезд тронулся.

Руфь тихо сидела на своем месте, кусая губы и пытаясь сдержать непроизвольные слезы, чувствуя себя разбитой и опустошенной. Ей пришла в голову дикая мысль: а что, если спрыгнуть на ходу, пока поезд не разогнался? Она, обычно такая спокойная и самоуверенная, впервые в жизни почувствовала себя оторванным листком, подхваченным порывом ветра. Что бы сказал ее отец, если бы знал!

Сумасшедшая. Да, она сумасшедшая. Впервые в жизни она поддалась слепому чувству и дошла до того, что собиралась совершить поступок, который — даже сама понимала! — был глупым и опрометчивым. Она в достаточной мере была дочерью Ван Алдена, чтобы понять собственную глупость, и была достаточно уравновешенна, чтобы осудить собственные ошибочные действия. Но она была его дочерью и в другом: с той же железной хваткой добивалась желаемого, и, раз решившись, уже не отступала. С самой колыбели она была своевольна, условия ее жизни развили в ней упрямство, и теперь характер безжалостно управлял ее действиями. Что ж, жребий брошен — теперь нужно задуманное довести до конца.

Она подняла взгляд и встретилась глазами с пассажиркой, сидевшей напротив. Ей вдруг пришла в голову фантастическая мысль, будто визави читает ее мысли. В серых глазах она увидела понимание и… сострадание.

Ах, мимолетное впечатление! Лица обеих женщин снова обрели благовоспитанное безразличное выражение. Миссис Кеттеринг раскрыла журнал, а Кэтрин Грей стала смотреть в окно на кажущуюся бесконечной сеть лондонских улиц и пригородов.

Руфь обнаружила, что ей становится все труднее сосредоточиться на чтении, незаметно, исподволь, ею снова овладели бесчисленные сомнения: как и все холодные и независимые люди, она, если уж теряла контроль над собой, то теряла его полностью. Какая же она дура! Но уже слишком поздно или еще нет? О, если бы она могла поговорить с кем-нибудь, посоветоваться… Никогда раньше ей и в голову не пришла бы такая мысль — она бы с презрением отвергла любое решение, кроме своего собственного, но теперь — что с ней случилось? Паника? Да, это было самое подходящее слово — паника. Она — Руфь Кеттеринг — охвачена малодушной паникой!

Она бросила взгляд напротив. Если бы только она была знакома с этой милой, спокойной и симпатичной женщиной — вот с кем, наверное, легко разговаривать. Но, конечно, лезть с откровенностями к незнакомому человеку неприлично. Руфь снова взяла журнал — в конце концов, надо держать себя в руках. И потом, она же все продумала, на все решилась по своей собственной воле, да и много ли счастья она видела в жизни? Почему бы и ей не стать счастливой? И никто никогда не узнает.

Время до Дувра пролетело незаметно. Руфь хорошо переносила морскую качку, и вскоре она уже скрылась от холода в теплой и уютной каюте на пароходе.

Если бы Руфь спросили, она бы ответила отрицательно, но, тем не менее, иногда она становилась суеверной. Ей, например, всегда нравились совпадения.

Высадившись в Кале и заняв вместе со служанкой свое двойное купе в «Голубом поезде», она прошла в вагон-ресторан и была приятно удивлена, когда ее соседкой по столику оказалась та самая женщина, которая ехала с ней в пульмановском вагоне из Лондона. Обе женщины мило улыбнулись друг другу.

— Вот так совпадение! — сказала миссис Кеттеринг.

— Да, — согласилась Кэтрин. — Чего только не случается в жизни.

Их очень быстро обслужил официант, и вскоре перед ними уже стояли тарелки. К тому времени, когда на смену супу появился омлет, Кэтрин и Руфь вели непринужденную дружескую беседу.

— Так хочется поскорее на солнце, — вздохнула Руфь.

— Уверена, все будет прекрасно.

— Вы хорошо знаете Ривьеру?

— Нет, еду в первый раз.

— Очень за вас рада.

— А вы, я думаю, ездите ежегодно?

— Да. Январь и февраль в Лондоне просто ужасны.

— А я всегда жила в деревне, там зима тоже не очень-то радует — повсюду такая грязь.

— А что заставило вас решиться на путешествие?

— Деньги, — ответила Кэтрин. — Десять лет я была компаньонкой на жаловании, и денег хватало лишь на то, чтобы купить себе крепкие деревенские башмаки, а теперь я получила наследство — сказочное богатство, хотя, наверное, вам оно не показалось бы таким уж сказочным.

— Интересно, а почему вы подумали, будто оно не покажется мне солидным?

Кэтрин рассмеялась.

— Даже не знаю, просто у меня такое впечатление. Я сразу же решила, что вы принадлежите к элите — самым богатым людям. Или я ошиблась?

— Нет — ответила Руфь, — вы не ошиблись, — она вдруг стала серьезной. — А вы не могли бы сказать мне, что вы еще обо мне подумали?

— Я…

Руфь не обратила внимания на смущение собеседницы.

— О, прошу вас, не отказывайтесь, мне очень хочется знать. Когда мы выехали из Лондона, я на вас посмотрела и у меня возникло такое чувство, что вы… ну, читаете мысли, что ли.

— Могу вас заверить, я вовсе не телепатка, — улыбнулась Кэтрин.

— Нет, конечно, но, пожалуйста, скажите, что вы обо мне подумали?

Руфь говорила так настойчиво и искренне, что добилась своего.

— Что ж, я скажу, если вам так хочется, но не думайте, что перед вами ясновидящая. Мне показалось, что у вас какая-то беда, и мне стало вас жалко.

— Вы правы. Вы совершенно правы! Я в страшном затруднении. Мне… мне хотелось бы поделиться с вами, если можно.

«Боже! — подумала Кэтрин, — люди повсюду одинаковы! Столько лет слышала я исповеди в Сент Мэри Мэд, и вот здесь то же самое. Но я… я больше не хочу выслушивать чужие исповеди».

Но вслух она вежливо ответила:

— Расскажите.

Они уже почти закончили обед. Руфь едва ли не залпом выпила свой кофе, встала и, даже не заметив, что перед Кэтрин стоит полная чашка, сказала:

— Пойдемте в мое купе.

У нее были два отдельных купе, соединенных дверью. В одном находилась та самая худощавая служанка, которую Кэтрин видела на вокзале Виктория, она сидела очень прямо, прижимая к себе большую красную сафьяновую сумку с четкими инициалами Р. В. К. Миссис Кеттеринг прикрыла дверь, соединявшую купе, и села. Кэтрин устроилась рядом.