Психодел

Странно вдруг найти свой идеал в обшарпанном мире отечественной поп-музыки, созданном на деньги продвинутых столичных бандитов первой волны. Странно высмотреть золотую рыбку средь мутных вод нахального, цыганщиной пропитанного шоубиза, где каждая вторая «певица» выглядит так, словно еще вчера продавала в «Коньково» слаксы и одеколон «Филеас». Но ведь сказал же поэт: когда б вы знали, из какого сора. Образец найден, это главное. Эпохальное видео записано на кассету. Хулиган Федосеев и записал – как многие настоящие хулиганы, он был джентльменом.

Наташа Ветлицкая была волшебна. Не девочка, не дамочка – принцесса. Я буду именно такая, обещала себе тринадцатилетняя Лю. Приветливая, милая, никакого эпатажа, никаких резких движений, ногти, макияж – в меру, и ни в коем случае не стесняться мальчишеской фигуры, маленького роста, немного бедных бедер и худых ног; главное – обаяние, умение двигаться. И никакого самоконтроля, никаких репетиций перед зеркалом, всё должно быть естественно, идти из сердца. Не Наташей Ветлицкой надо быть; надо уметь быть собой, как Наташа Ветлицкая умеет.

Она несколько месяцев училась ходить на каблуках. Смысл был не в том, чтобы научиться, а в том, чтобы чувствовать себя естественно.

Годом позже сосед при виде Милы стал облизываться и однажды схватил, в лифте, как маньяк какой-нибудь, хотя он был никакой не маньяк, а художник-оформитель; опыт велел девочке Лю действовать по-простому, дать ему коленом по яйцам, но удар по яйцам – это не элегантно, и Мила ловко выскользнула, взросло улыбнулась: «Прости, ты не мой тип», а тут и двери открылись, как по волшебству, и она ушла, спокойно повернувшись к нему спиной – защищенная собственным великодушием.

Фигурой она пошла в маму, которая всю жизнь проработала экономистом в Фонде медицинского страхования и за двадцать лет сидячей службы не приобрела ни грамма жира на пятой точке. Лицо с широким переносьем, а также главное – характер – достались от папы.

Еще от мамы перепал небольшой талантец, любовь к цифрам, способность наделять каждую своими отдельными качествами. Восьмерка, например, была жирная, неприятная, сальная цифра, а двойка – быстрая и крепкая. Пятнадцать было дерзкое число, а девяносто – напыщенное. Каждое из восьмидесяти девяти двузначных чисел вело себя особенным образом. Одиннадцать было терпеливое, а семьдесят два – коварное. Пятьдесят семь – дурно пахло, тридцать девять почему-то всё время ковыряло в зубах, хотя какие зубы, если вдуматься? Но девочка и не вдумывалась. Окончила школу с отличными оценками по алгебре и геометрии, небрежно получила диплом бухгалтера и решила копить деньги для поступления в Финансовую академию. Спустя три месяца после выпускных экзаменов уже работала в некоей «фирме» и с десяти до шести бродила по ступенькам и ячейкам Exсel, как Алиса по стране чудес; ей было хорошо.

Даже теперь, в свои тридцать (комбинация мистической тройки и ноля – короля цифр – в ее голове давала нечто загадочное и сильное), она считала Exсel самой уютной компьютерной программой.

Правда, мама, несмотря на математические таланты, никогда не умела просчитать свою собственную жизнь хотя бы на месяц вперед, и дочь, пытаясь разобраться в себе, понимала, что выросла такой же: кроме цифр ее интересовала только музыка. Еще – любовь, разумеется, однако с любовью она не спешила.

Никто не знал о ее особом отношении к цифрам и числам, и сама она не воспринимала всерьез свой странный, но полезный дар. Одушевлять знаки – для Милы это была детская игра. Так великовозрастные тридцатипятилетние тетки возят с собой в «лексусах» плюшевых медвежат; сами уже в целлюлите, а всё хотят назад, в невинность. Лучше тихо, про себя играться с тройками и девятками. Девчонка любит цифры, дружит с ними – ну и что?

Мила вообще не любила абстрактно мыслить. Мыслить – не женское дело, это мама говорила много раз; основным мыслителем в семье считался веселый энергичный папа. Мама называла его «худенький гений». Звук «д» редуцировался, для юмора. Папа был мыслитель от бога, он непрерывно придумывал нечто великолепное, например – построить дачу, зимой выращивать кур, а на лето сдавать богатым за большие деньги. Потом начинался период накопления потребного для строительства капитала, а спустя полгода мама решала приобрести на отложенные деньги стиральную машину, и неунывающий папа изобретал новый гениальный план. У настоящего мыслителя планов – как у бродяги вшей.

Но строгая иерархия мира чисел нравилась Миле. Когда девочка Лю превратилась в невысокую стройную девушку, весьма неглупую, интересную и вдобавок при собственных деньгах в собственном кошельке – она всё чаще убеждалась, что меж людьми – как меж цифрами. Главный – ноль, с него всё начинается. Дальше – по возрастающей, вплоть до плюс бесконечности, но чем больше итоговое значение – тем дальше от главного. Главное всегда ничтожно, неуловимо. Большое – надуто, пафосно и очень далеко отстоит от главного. Вдобавок по мере удаления от начала возрастает погрешность и вероятность ошибки, и в плюс бесконечности мы имеем бесконечную погрешность.

Иными словами, чем больше ты имеешь – тем быстрее ошибешься.

А Мила работала бухгалтером и не любила ошибок. Она любила цифры и музыку. Вкусы сформировались еще в школе: сначала были Меладзе и Ветлицкая, потом краткий период увлечения Queen и более продолжительный период увлечения Nirvana. Как раз тогда хулиган Федосеев признался ей в нежных чувствах. Но в то время девочке Лю нравились не брутальные хулиганы, а загадочные романтики, Пьеро, вроде Сорина из «Иванушек».

Спустя год в газетах написали, что Сорин выбросился из окна. Девочка Лю очень жалела Сорина, но и себя тоже жалела: слушать русскую музыку уже было трудно. Обаятельные спокойные артисты с красивыми голосами пропали, взамен пришли другие – либо пустые и бездарные, либо гениальные, но жестокие и депрессивные: Земфира, «Ночные снайперы». Среди грома минорных гармоний девочка Лю с большим трудом нашла свое: певицу по имени Юта, лирическую, умную, с голосом и достоинством. Негромко, очень культурно, и всё о простом, настоящем. О слабом. Но Юты было мало, а остальное не выдерживало критики. Печальные рыцари эстрады теперь изготавливались конвейерным способом на «фабриках звезд» и пели, как будто рекламировали прохладительные напитки.

С певицами было еще хуже: они вообще не пели, а продавали гланды.

Потом в личное пространство девочки мощно вторгся нефтяник Жора, со своими понтами, ночными клубами, увеселительными таблеточками, галстуками, кредитными картами, устрицами, непрерывными Portishead и Eminem, никаких печальных рыцарей, всё жестко, резко, на полную мощность, – едва не высосал душу, углеводородный упырь, сам, как устрица, скользкий, то ли живой, то ли мертвый, а ведь какое-то время ей казалось, что меж ними любовь.

Глава 7

Пафос эпохи

Поздним вечером пекли картошку в золе. Сначала хотели в камине, однако женщины потребовали, чтобы всё было по-настоящему. Костер устроили возле крыльца: Борис расчистил снег, Мудвин натаскал из сарая сухих дров и бросил сверху немного соснового лапника, для запаха. Дима был за главного: помогал советами и держал наготове флягу с коньяком. К девяти вечера ударило под минус двадцать пять, и Монахова раздала всем тулупы и одеяла. Завернулись, расселись на пластиковых стульях, летняя садовая мебель среди сугробов смотрелась слегка глупо, но в общем – бодро и необычно, такой подмосковный сюр: ночь, костер, еловые ветви в снежных пелеринах, ведро с картофелинами и бутылка коньяка, а за лесом – серебристо-желтое зарево большого города, где подобные напитки продают утомленным аборигенам по тысяче рублей за полтора глотка.

– Затоплю я камин, буду пить, – с выражением продекламировал умный Дима. – Хорошо бы кого-то убить.

– Хватит уже пить, – беззлобно сказала Мила.

– Не слушай ее, Горчаков, – велела Монахова. – Пей.

– Девоньки, – громко сказал Дима, – не мучьте меня. Я устал и отдыхаю. Поверьте мне, в трезвом виде я был бы ужасен. Испортил бы вам весь праздник...