Страница 11 из 12
— Miséricorde! Помилуй нас, грешных!
Слева от меня женщина навзничь упала в толпу и закатила глаза. На мгновенье она безвольным изваянием взмыла вверх на поднятых руках, а потом рухнула наземь: верующие двинулись дальше.
— Эй! — закричала я. — Там человек упал!
Беснующаяся внизу толпа взирала на меня с непониманием. Слов моих никто не слышал. Я щелкнула кнутом над их головами. Глаза моего коня вылезали из орбит, он натянул поводья и переступал с ноги на ногу, стараясь устоять на месте.
— Женщина упала! Расступитесь, да расступитесь вы, ради Бога!
Повозку уже унесло вперед, раненая осталась позади. Любопытные тотчас рванули на освободившееся место. Дикие вопли сменились ропотом, в котором едва слышалось Ave. На обращенных ко мне лицах мелькали облегчение и надежда. А потом случилось страшное.
Упади любой другой, никто бы и не заметил. Как я позднее узнала, во время празднования затоптали четверых: праведные богомольцы и гуляки размозжили их черепа о мостовую. Святая процессия медленно плыла вперед, а верующие расступались, одурманенные ладаном и благоговением. Самого падения я не видела, зато услыхала вопль: сперва одинокий, он вмиг обернулся многоголосым ором, куда страшнее прежнего. Я снова вскочила на облучок и, наконец, узрела произошедшее, хотя даже тогда не сразу поняла его чудовищную суть.
Монах, шедший в хвосте процессии, потерял сознание. «От жары, — апатично подумала я, — или ладана надышался». Вокруг упавшего тотчас собрались люди, разорвали ему рясу — мелькнула белая плоть. Испуганный крик, стон, и люди стремглав бросились прочь от монаха, волнами всколыхнув толпу.
Пара секунд, и волны превратились в обратное течение — толпа развернулась, вместо того чтобы пробиваться к процессии, люди остервенело рвались к церкви. Наши повозки заколыхались: кое-кто из верующих лез к нам, сгорая от желания убраться подальше. Святость крестного хода таяла на глазах: стройная колонна сыпалась. Венец слетел с главы накренившейся Богоматери: в сутолоке удрал кто-то из носильщиков.
Раздался пронзительный крик страха и отчаяния, будто ножом прорезавший вой и ропот:
— La peste! La peste!
Я вслушивалась, стараясь разобрать слова на незнакомом диалекте. Как бы то ни было, по толпе они разнеслись с дьявольской скоростью. Спеша удрать, кто-то пустил в ход кулаки, кто-то полез на стены домов, что обрамляли улицу, кто-то прыгнул с моста. Я осмотрелась и поняла, что меня отрезали от труппы. Впереди я увидела Лемерля, нещадно стегавшего свою кобылу. Толпа сжала его в тиски, раскачивала повозку, отрывала колеса от земли. Из моря чужих лиц мой взгляд выхватывал то одно, то другое. Поразило меня лицо девушки, раскрасневшееся, перекошенное страхом и ненавистью.
— Ведьма! — заорала она мне. — Отравительница!
Истерия что зараза: истошный вопль перелетел через меня, точно камешек через озеро. Он набирал скорость, выискивал жертву. Ручеек ненависти разлился в мощный поток и налетел на меня, грозя захлестнуть вместе с повозкой.
С конем я едва справлялась. Нрав у него спокойный, но та девица ударила его, и он взвился на дыбы, подбрасывая вверх передние ноги с тяжелыми подковами. Девица заверещала, а я натянула поводья, чтобы конь не лягнул впередистоящих. Потребовалась вся моя сила и выдержка, но конь испугался так, что пришлось шептать ему на ухо успокоительное заклинание. Когда я управилась, девицы уже след простыл, а волны ненависти разбежались по толпе.
Тем временем над головой Лемерля сгущались темные тучи. Он что-то крикнул, да разве один человек перекричит толпу? Я была слишком далеко и, в чем дело, не разобрала. Его кобылу, от природы норовистую, охватил ужас. Сквозь конское ржание слышались вопли: «Колдун! Отравитель!» Успокоить лошадь Лемерль не мог. Как и я отрезанный от труппы, он щелкал кнутом в воздухе, отгоняя беснующихся. Тут ось его старой повозки не выдержала и сломалась. Повозка рухнула, и десятки рук тотчас за нее схватились, не обращая внимания на кнут Лемерля. Черный Дрозд попался и упорхнуть уже не мог. В лицо ему полетел ком земли, сильные руки стащили с козел. Городской чиновник попробовал вмешаться. Я с трудом расслышала крики «Хватит! Прекратите!» — видно, в толпе не все жаждали крови.
Все это время я истошно вопила — хотела отвлечь внимание от Лемерля, а сейчас погнала коня вперед, невзирая на беснующихся. Лемерль заметил меня и ухмыльнулся, но тут толпа сомкнулась и скрыла его из вида. Судя по звукам, Лемерля отчаянно тузили и тащили прочь.
Я бы и пешком за ним бросилась, но сильно отстала, да еще Леборн, прятавшийся в недрах повозки, вцепился мне в руку.
— Не глупи, Жюльетта! — прошипел он. — Не поняла, что здесь творится? Неужели ничего не слышала?
— Лемерль… — пролепетала я, затравленно на него глядя.
— Лемерль себя в обиду не даст. — Леборн стиснул мою руку еще крепче. Хватка у него железная, даром что карлик. — Только послушай!
Я вслушалась. Теперь крик стал ритмичным и сопровождался притопыванием — толпа точно скандировала имя любимой актрисы: «La peste! La peste!»
Лишь тогда я сообразила. Вспышка страха, упавший монах, обвинения в колдовстве… Леборн заметил, как я изменилась в лице, и кивнул. Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Вокруг нас вопили все громче и громче.
«La peste!»
Чума.
10. 16 июля 1610
Толпа наконец-то рассеивалась, а я никак не могла успокоить перепуганного коня. Буффон придержал своего и поравнялся со мной. Повозка Эрмины едва не перевернулась на мосту, а сама она стояла, беспомощно глядя на сломанное колесо. Других наших видно не было: не то угодили в руки беснующейся толпы, как Лемерль, не то сбежали.
Увещевания Леборна я пропустила мимо ушей и, соскочив с повозки, бросилась за процессией. Половина носильщиков уже скрылась, оставшиеся пытались пристроить платформу с Богоматерью у большого мраморного фонтана, который занимал почти всю площадь. Средь дороги валялись трупы: кого затоптали, кого задавили. Вот опрокинутая повозка Лемерля. Где же ее хозяин, живой или мертвый?
— Mon père! — обратилась я к священнику, старательно изображая спокойствие. — Не знаете, что тут стряслось? На этой повозке ехал мой друг.
Священник молча буравил меня взглядом. Его лицо побурело от пыли.
— Умоляю вас, скажите! — Я едва не срывалась на истерику. — Он не сделал ничего плохого, только защищался!
— Будь покойна, твой дружок получит по заслугам, — с издевкой процедила женщина в черном, одна из носильщиков Богоматери.
— Что?!
— И он, и вся его братия.
Я едва ее понимала: так грубо звучал местный говор.
— Мы видели, как вы отравляете колодцы. И знамения видели.
За ее спиной из проулка выступил Чумной Доктор, его развевающийся плащ хлопал о стену. Женщина в черном увидела его и, таясь от меня, сделала пальцами знак-рогатку.
— Послушайте, я лишь хочу разыскать друга. Куда его уволокли?
— А сама как думаешь? — издевательски засмеялась женщина. — В суд, конечно! Теперь не сбежит. Никто из вас, чумных, не скроется!
— Что за чушь! — выпалила я. Вероятно, прозвучало угрожающе, потому что женщина отскочила, тыча в меня дрожащими пальцами.
— Miséricorde! Господь да спасет меня!
— Сейчас проверим! — пообещала я и шагнула к ней. На плечо мне легла рука Чумного Доктора, длинноносая маска приглушала его голос.
— Успокойся и слушай меня.
Я пыталась вырваться, но Доктор держал меня неожиданно крепко.
— Здесь небезопасно, — прошипел он. — Месяц назад на этой самой площади судья Реми[11] спалил четырех ведьм. На брусчатке до сих пор осталась жирная сажа.
Этот бесстрастный голос я уже где-то слышала.
— Мы встречались?
— Тихо! — Доктор отвернулся, едва шевеля намалеванными губами.
— Мы точно встречались! — заявила я. Тонкая, кривоватая, как старый шрам, линия рта казалась знакомой. А еще запах его пыльного плаща… — Встречались ведь?
11
Николай Реми — писатель и судья, «лотарингский Торквемада». При его участии за колдовство казнили около 800 человек.