Здравствуй, брат, умри

Я тоже умный. Думал, что лемуры, но теперь вижу, что не лемуры. Леопард. Не ягуар, леопард, ягуары, как поленья, такие приземистые, косолапые, тяжелые, как из железа — это сразу видно. Я бы лучше с двумя леопардами бы схватился, чем с одним ягуаром. Хорошо, что не ягуар. Еще лучше, что не лигр — это вообще смерть с хвостом, а иногда без хвоста, какой попадется, лучше бы вообще не попадался…

Леопард. Всего лишь.

Не знаю, сколько бы мы так стояли, но вдруг этот леопард будто сплющился как-то и в размерах уменьшился, уши прижались к голове, как тогда у Волка, и вообще шерсть вся опустилась и заблестела. Глаза были круглые раньше, а тут сошлись в щелочки. Я даже подумал, что он меня испугался, как вдруг понял, что это не так.

Волк завизжал. И я кинулся вниз. Уже не считал ступени. Бежал, перепрыгивал, бежал. Волк визжал все сильнее, сильнее, потом замолчал. Я слетел на первый этаж, но там Волка уже не было, только лужа растекалась. И голова его возле стены валялась. Зрачки еще суживались. А больше ничего, кроме головы. Ничего.

Букашки. Те же букашки, я почувствовал их снова. И запах. Тот же, что и в лесу. Дикие. Вонь их эта поганая, ядовитая, все уже этой вонью было заполнено, я увяз в ней, как в болоте.

Один дикий так не мог вонять. Значит, их тут много. Если по-умному, то надо было просто бежать. Бежать. Если много диких — надо бежать, так мне всегда говорил Хромой. Бежать быстро и далеко.

Я не побежал. Достал нож. Достал бутылку с горючим. Последнюю, кстати. И зажигалку. И сделал несколько шагов.

Что за вонь, нет, почему они так все время воняют, не могут не вонять, что ли…

— Вонючки! — позвал я. — Вонючки, вы где?

Вонь колыхнулась, там, в конце коридора, кто-то шевельнулся.

— Вонючки, я вас убью, — сказал я.

Не сказал, а сообщил. Спокойно. Ровным голосом. Я вообще не чувствовал ярости. В книжках пишут, что в такие минуты надо испытывать ярость. А я не испытывал. Они убили Волка, теперь я убью их. Вот и все. Просто. Ненависть еще говорят… пишут то есть. Я тоже не знаю, что это такое. Вот когда так сильно воняет — это да, тяжело, это, наверное, похоже на ненависть. Или когда тебя пытаются сожрать — тоже похоже. И то… Ни ярости, ни ненависти я не знаю.

Страшно еще вот бывает.

— Я вас убью, — сообщил я.

Не видно их, но они тут, я знаю. И не поняли они ничего, но мне все равно, я человек.

Взболтнул бутылку, щелкнул зажигалкой, поджег. Швырнул в коридор, так, чтобы ударилась с силой об пол. Пух! По бетону пополз голубой огонь, вспыхнуло, стало светло на мгновение, в разные стороны метнулись темные фигуры. Дикие. Привет.

Это их задержит, подпалит им шерсть. Я поднял голову Волка, она была еще теплой. Спрятал голову в рюкзак.

— Не ходите за мной, вонючки, — сказал я. — Поубиваю совсем.

После чего поспешил обратно, наверх.

От леопарда остался только запах, он убрался, животные не переносят, когда поблизости люди, они нас боятся, меня то есть, я человек.

— Вонючки! — крикнул я в лестничный пролет. — Вонючки, я тут! Сюда давайте!

Внизу был огонь. Но они проберутся как-нибудь через огонь, дикие пронырливы.

Дверь на крышу. Я толкнул ее плечом, не закрыто, выскочил на воздух.

Крыша была пуста. Оглянулся. Дверь крепкая. Тяжелая. Засов есть. Привалил дверь обратно, задвинул засов. Подбежал к краю крыши. Поглядел вниз. Высоко, не спуститься никак. Осмотрел остальное вокруг. Там. На противоположной стороне. Дом. Такой же. Почти впритык. Рядом. Можно перепрыгнуть.

Бух. В запертую дверь ударили.

Дикие.

Я набрал воздух, выдохнул. На счет «десять».

На десять. Раз, два, три, четыре, пять…

Глава 2

Минус пять

Скоро.

Скоро рейд.

Уже почти месяц, как мы перешли на рацион «В». Вместо пяти капсул все получают четыре. Четыре капсулы — это тоже ничего, жить можно. Вот если три, то с жизнью возникают сложности — голова кружится и руки дрожат. А если голова начинает кружиться и руки начинают дрожать, на драге работать уже нельзя, не допустят по технике безопасности — под гусеницы затянет, потом по отвалам кусочков не собрать. А если не будешь работать, переведут вообще на три капсулы как иждивенца. С трех капсул уже не руки, уже под коленками дрожит и не очень весело. Посиди-ка четыре месяца на трех капсулах, станешь как смерть! От трех месяцев на трех капсулах даже загар начинает рассасываться.

И депрессия. Невесело, одним словом.

Вообще, четыре капсулы означают только одно — скоро рейд. Очень скоро, возможно через месяц, а может, даже через две недели — если повезет.

Рейд. Я уже взрослый человек, мне уже пятьдесят два локальных, я уже могу участвовать. Вполне. Я подхожу. По всем параметрам. Здоровье у меня нормальное, сердце мощное, я невысокий. Это тоже очень важно, рост то есть. Рослых ребят в рейд не берут, только низеньких. Низким легче адаптироваться. Мне вот повезло, я низкий, в отца, в деда. И могу ходить в рейды.

Рейд — это самое лучшее. Люди годами сидят по норам, а это нелегко очень. Особенно для старых. Если тебе двести лет, тяжело ощущать сорок метров железа над головой, тяжело находиться в помещении, в котором можно только стоять или лежать, а ходить уже нельзя, сразу в стены упрешься. А я вот, наоборот, как раз только такие помещения и люблю, чтобы места поменьше, чтобы шевелиться негде было, чтобы тепло. А многие мучаются. А я не мучаюсь: мне что мало места, что много — все равно.

Внизу плохо, на поверхности тоже несладко. Неделя на поверхности — это наказание сущее, я-то знаю, чуть зазевался, и все — и солнечная болезнь, янтарный поцелуй. А ее лечить — одна мука, у меня два раза была. Уколы в глаза, пот, тошнит все время, и в зрачках все время солнце, солнце, солнце, и в голове солнце. А чешутся глаза как — руки приходится за спиной связывать. А один парень вообще себе глаз по глупости вычесал. Так что поверхность — это для суровых ребят с толстой шкурой и крепкими нервами.

Да и вообще жить у нас тяжело. Привыкаешь, но тяжело.

Так что рейда ждут все. А я особенно жду, я ведь никогда еще не ходил. Никуда не ходил, ни по горизонтали, ни по вертикали. Я вообще дальше чем на пять километров от базы не удалялся. Да дальше и некуда тут удаляться, вокруг распадки, ущелья и каньоны и трещины, гиблые места, столько людей там полегло. А Лабиринт? Чтобы пройти через него, надо экспедицию организовывать настоящую! С танками. С генераторами. Железную дорогу тянуть надо. Так что горизонтали закрыты, у нас никто по горизонталям особо и не ходит, если не считать Постоянную Экспедицию, но это особая тема.

Ну а вниз иногда еще можно прогуляться, по вертикали, по старым пещерам, — это да. Но туда особо далеко не продвинешься, там совершенно жарко и радиация неконтролируемая и вообще как-то страшно… Говорят, там духи есть. Вернее, дух. Каменная Мать. Человек идет, прислоняется к стене, прилипает, а стена эта потом начинает впитывать его прямо через комбинезон. Потом идут искать, находят комбинезон, а человека в нем нет. Взял будто и ушел. Страшная вещь. Тогда говорят, что Каменная Мать взяла человека в свое войско. А еще говорят, что можно Каменную Мать задобрить, надо просто знать особые слова или стихи, и если тебе повезет и скажешь ты нужные слова, Мать покажет тебе Родник.

Это, конечно, легенда. Ну, не про Мать, в Мать я еще могу как-то поверить, такое вполне может случиться, в Родник вот не могу. Не могу.

Хотя слухи возникают — то тут, то там вроде бы кто-то что-то видел, вроде бы кто-то шагал по заброшенной пещере, подцепил ногой камень, и из-под него побежала водичка. Или нашли мертвого человека в одной из дальних пещер, а в кармане комбинезона у него была карта, и эта якобы карта указывала на Родник.

Нет никакого Родника, не может этого быть. Какой Родник здесь, у нас?

Ерунда. Но люди верят.

А есть еще черные молнии. Некоторые считают, что они тоже духи, но это предрассудки — никакие это не духи, просто шаровые молнии, но почему-то черного цвета. После молний от человека даже комбинезона не остается, одни расплавленные клапаны.