Страница 37 из 60
Скеррит, которому было поручено склонить обвиняемого к признанию вины, понимал, что последняя его фраза, произнесенная, что называется, с разбега, была явно лишней. Почувствовал это и Алекс.
— Ну хорошо, что же вы посоветуете? — спросил он.
— Как ваш адвокат, я, разумеется, советую подумать о сделке, которая гарантированно сохранит вам жизнь. Скажу откровенно — у нас подобные вещи принято считать недостойными уважающего себя юриста. Более того — они лишают его возможности показать себя. Но, если вы согласны, я немедленно начну переговоры.
«Неужели он готов отказаться от участия в таком выгодном для себя процессе? — подумал Алекс. — Что, интересно, ему за это пообещали?»
— Значит, вы не верите в успех? В то, что сможете защитить меня на суде? — сделал он неутешительный вывод.
— Нет, вы неправильно меня поняли. Я просто предлагаю не рисковать.
— И вы не относитесь к тем силам, которые истину хотят отделить от лжи? — не спросил, а скорее констатировал Алекс. — Жаль.
— Я вас не понимаю, мистер Шеллен.
— Я порой сам себя не понимаю. И все же сейчас я уяснил мои альтернативы — жизнь ценой отречения (прямо Галилей какой-то) или смерть. Во втором случае на моем надгробии высекут что-то вроде: «Он стал пробным камнем истины, за что и повешен».
— У казненного за государственную измену не бывает надгробного камня, — сухо произнес Скеррит.
— Не сердитесь, сэр, я всего лишь хотел разобраться, и вы мне в этом помогли. Я принял решение…
— Вас никто не торопит, — поспешно вставил адвокат, уже догадываясь, о каком решении идет речь.— Подумайте, посоветуйтесь с родными.
— Сказать по правде, это решение я принял еще в Германии, когда на меня впервые надели наручники и посмотрели как на мерзавца и висельника. Я благодарен вам за готовность искать компромисс, но для себя считаю невозможным идти на сделку. Смерть или годы тюрьмы — между ними не столь уж большая разница. Нет, я не признаю за собой вины и всеми силами буду обосновывать это на процессе. Пускай это будет борьба не столько за мою жизнь, сколько за мою честь. А если слово «честь» здесь неуместно, то я хотя бы постараюсь объяснить мои мотивы. Думаю, мне найдется что сказать, и не только в мое оправдание.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Скеррит.
— То, что я стану обвинять, — решительно пояснил Алекс. — Спросите кого? Многих! Невзирая на ранги и титулы. Я — летчик-истребитель, и атака — лучший способ не быть сбитым самому. Хотите мне в этом помочь?
Скеррит с минуту о чем-то размышлял, потом приподнял над столом лист бумаги.
— Это ваше твердое намерение? — спросил он.
— Да. Родных у меня не осталось, так что советоваться не с кем.
Адвокат медленно, глядя в глаза Алекса, одной рукой скомкал листок и затем отбросил его в корзину для мусора:
— Прошу вас считать, что я ничего не предлагал.
— Я уже забыл об этом.
5 января Большое жюри рассмотрело материалы досудебного расследования по делу об измене королю британского летчика Алекса Шеллена. Слушания состоялись в магистратском суде Лондона на Боу-стрит без кандидата в подсудимые и без представителей защиты. Здесь членам Большого жюри на основании принятой в британском праве максимы «Actus non facit reus nisi mens sit rea»[35] предстояло ответить на два вопроса. На вопрос об actus reus — имели ли место преступные деяния со стороны военнослужащего и подданного Британской Короны Шеллена — ответ был единогласным и утвердительным. На второй необходимый вопрос о mens rea, то есть о виновной воле, ответить с ходу было сложнее, и судья прибегнул к его дифференциации.
— Действия рассматриваемого лица — это: намерение, неосторожность или небрежность?
— Безусловно — намерение.
— Рассматриваемое лицо осознавало преступность своих действий?
— Безусловно — осознавало.
— Рассматриваемое лицо действовало по чьему-то приказу или принуждению?
— Материалы следствия, а также собственноручного признания умалчивают как о первом, так и втором.
— Душевное состояние рассматриваемого лица могло подтолкнуть его к совершению инкриминируемых деяний с той степенью силы, которой он психически не мог противостоять?
Ответ на этот вопрос вызвал споры, однако речь председательствующего о том, что перед ними не новобранец и не кисейная барышня, а офицер, у которого за плечами не один год войны, убедила присяжных исключить возможность переквалификации содеянного как произведенного в условиях «аномалии сознания». Большое жюри выработало окончательный вердикт: заслуживает предания уголовному суду по делу о фелонии. При этом жюри сформулировало обвинительный акт из трех пунктов: измена королю (со всеми стандартными формулировками); разглашение военной тайны; дезертирство. Этот документ был предъявлен Алексу на следующий день.
— Под разглашением военной тайны подразумевается ваше предоставление противнику сведений о деталях плана воздушного налета на город Хемниц, — пояснил Скеррит. — Что же касается обвинения в дезертирстве, то его нам также будет трудно оспорить, поскольку имеется в виду ваше добровольное полугодовое пребывание в шведских лагерях под чужим именем, да еще и под чужим знаменем. Если в течение первого месяца, когда Британия еще находилась в состоянии войны с Германией, вы, что так, что этак, были бы интернированы, то после 8 мая, когда всех британцев, русских, французов и прочих военнослужащих из стана победителей шведы начали репатриировать на родину, ваше дальнейшее пребывание в их стране под именем офицера, пускай и капитулировавшей на тот момент, но все же вражеской, армии расценено как дезертирство. За одно это военно-полевой суд мог приговорить вас к расстрелу, ведь Великобритания официально вышла из войны только 2 сентября прошлого года после капитуляции Японии.
Алекс прочитал текст на бланке с печатями и многочисленными подписями. Слева от каждой подписи имелась короткая латинская надпись «bilta vera» — правильный акт.
— Что от меня требуется? — спросил он.
Джон Скеррит откинулся на спинку стула и некоторое время рассматривал какую-то бумагу. Затем он извлек из кармана вечное перо и снял колпачок.
— Если вон там внизу вы напишете: «Признаю себя виновным по первому пункту настоящего акта», поставите дату и подпись, генеральный атторней сэр Максвелл Файф, назначенный обвинителем по этому делу, будет готов не настаивать на двух других пунктах. Мы втроем — вы, я и он — встречаемся с окружным судьей, который должен удостовериться, что ваше признание добровольно, после чего он передаст материалы в жюри присяжных и спустя несколько дней вынесет приговор, не связанный с применением смертной казни.
— Благодарю за разъяснение, но своего решения я не изменил, — спокойно сказал Алекс, беря ручку.
— Тогда пишите: «По первому пункту данного акта виновным себя не признаю», дата, подпись.
— А по двум другим?
— А вот по двум другим в этом случае советую признать. Иначе вас сочтут неадекватным упрямцем, настроившимся отрицать все, вплоть до очевидных вещей. Лорды и присяжные расценят это как неуважение к суду, что не принесет вам дивидендов.
Алекс согласно кивнул.
10 января в семь часов утра Алекса разбудил дежурный надзиратель. Заключенному дали пятнадцать минут на совершение утреннего туалета, после чего сопроводили к тюремному брадобрею. Затем в камеру принесли завтрак и велели к половине десятого быть одетым «по-парадному» — все необходимое было куплено помощниками Джона Скеррита еще накануне. Когда Алекса в черном костюме, сером драповом пальто и нелепой широкополой шляпе, которые он никогда не носил, вывели на тюремный двор, он увидел низкое серое небо и снег. Снег был белым, только что выпавшим. Он пах Рождеством, подмороженной прелой листвой и чем-то еще — холодным и далеким. «Неужели это мой последний снег?» — подумалось Алексу.
35
Нет уголовной ответственности без единства виновной воли и виновного действия (лат.).