Суд над победителем

Воскресным утром 9 ноября всех немецких офицеров лагеря пригласил к себе генерал-лейтенант Ангело Мюллер, являвшийся официальным представителем всех интернированных немцев, включая содержавшихся в трех остальных шведских лагерях: Бакамо, Раннеслэт и Груннебо. Он жил в отдельном домике недалеко от караульного барака. Генерал напомнил офицерам о сегодняшней двойной дате — дне окончания Великой войны и годовщине Мюнхенского восстания национал-социалистов и попросил обеспечить порядок в подшефных подразделениях, не допуская никаких митингов или провокаций со стороны реваншистов и кого бы то ни было вообще. Когда все расходились, он попросил Шеллена остаться.

— Завтра в десять ноль-ноль вам надлежит быть на КПП, — сказал Мюллер.

— Слушаюсь, господин генерал.

— Рекомендую быть чисто выбритым… впрочем, ваша бородка вам идет. Вы всегда опрятно одеты, фон Плауен, не пойму только, почему вы никогда не носите наград?

«Потому что они чужие», — тут же мысленно ответил Алекс, но вслух произнес:

— На шведской штормовке? Фюрер бы не одобрил.

— Бросьте вы о фюрере. И потом, я знаю, что у вас есть вполне приличный мундир. Надеюсь, вы не из тех, кто теперь стыдится своих орденов?

— Ну что вы, господин генерал. Ведь это единственное, что у нас есть. Две последние войны как раз ничего, кроме орденов, нам не принесли.

— Перестаньте дерзить, черт бы вас побрал! — вскипел генерал. — Нервные все какие стали. Как бы вас скоро не лишили и этой привилегии. Я имею в виду возможность носить свои награды.

— Так, значит, — это правда? — глядя в упор в желтоватые, пронизанные красными жилками глаза пожилого генерала, спросил Шеллен.

— Что правда?

— То, что нас выдают русским?

— С чего вы взяли? Не говорите ерунды!

— Дней десять назад я прочел об этом в английской газете.

Генерал нахмурился и с минуту молча смотрел на стоявшего перед ним молодого человека с короткой черной бородкой, в оливково-песочной штормовке и просторных парусиновых штанах, похожего скорее на скандинавского моряка, нежели на летчика люфтваффе. Затем генерал подошел к двери, выглянул наружу, после чего плотно ее прикрыл.

— Ну-ка, садись, — указал Мюллер на стул. — Давай выкладывай, что ты там вычитал?

— Газета была оборвана на самом интересном месте, господин генерал, — Алекс сел и закинул ногу на ногу, — но смысл в том, что шведы обсуждают в своем парламенте какую-то просьбу русских. Некоторые возмущены. Кто-то из церковников заявил, что Швеция покроет себя позором, если согласится, а министр иностранных дел сказал ему в ответ, что Россия — правовое государство. Вот и все. Я просто стал сопоставлять: в то время как в рейнских лагерях в Германии американцы открыли ворота, немцев везут на кораблях из Канады и Шотландии и даже французы потихоньку отпускают больных (обо всем этом мы читали еще на Готланде), эти, — Алекс указал большим пальцем в сторону окна за своей спиной, — обносят нас колючкой и отбирают приемники. И потом, о чем таком русские могут просить шведов, чтобы в риксдаге вдруг вспомнили о чести и праве? Простите, но выводы напрашиваются сами собой.

— Какие, к черту, выводы? — пробурчал Мюллер. — Кому ты об этом рассказывал?

— Никому.

— Так уж и никому?

— Господин генерал, если бы я утром шепнул о своих догадках хотя бы паре человек в Ринкабю, вечером о них знали бы все поголовно. И не только у нас.

«Этот парень прав, — отметил про себя генерал, — но он что-то недоговаривает. Любой на его месте, попади ему подобный клочок газеты, тут же собрал бы митинг».

— Ладно, фон Плауен, если ты такой молчун и если обещаешь молчать и дальше, тем более что недолго осталось, то слушай. — Генерал сложил тяжелые руки на письменном столе и некоторое время обдумывал, с чего начать. — Русские направили шведам ноту с требованием выдачи тех, кто воевал на Восточном фронте на момент нашей капитуляции и потом бежал в Швецию. И было это еще 2 июня! Премьеру подготовили два варианта ответа: положительный и отрицательный. Ханссон, ни с кем не консультируясь, тут же выбрал положительный. Он решил продать нас дешевле, чем Иуда продал Христа, — задаром. Причем вообще всех: и тех, кто оказался здесь после 8 мая, и тех, кто уже был тут незадолго до нашей капитуляции. Но в парламенте, фон Плауен, они ломают копья вовсе не из-за нас. Речь идет о паре сотен латышей, литовцах и эстонцах, воевавших на нашей стороне и бежавших сюда в последние дни войны. Шведы, четыре года лизавшие зад нашему фюреру, теперь решили заручиться дружбой дядюшки Сталина. 11 июня их долговязый старикан[12], видно перегревшись во время игры в теннис, решил, что речь идет о выдаче прибалтийцев Межсоюзнической комиссии, и подписал бумажку, так и не вникнув в ее смысл. Затем свое согласие дал Комитет по иностранным делам и правительство, и 16 числа Москва получила желаемый ответ. Всех прибалтийских легионеров свезли в лагерь куда-то на юг, где они, как и мы, пребывают в счастливом неведении о своем будущем. Что касается нас, немцев, то наша судьба мало кого здесь трогает. Вот так. Ты ломаешь сейчас голову, откуда мне все это известно? В шведском Красном Кресте нашелся один порядочный человек.

— Но вопрос о нас еще не решен? — пересохшим ртом спросил Алекс.

— Как тебе сказать? В конце июля здесь победили социалисты. Они поменяли правительство и похерили все намеченные им программы. Вот только пункт о нашей с прибалтами выдаче решили выполнить. В Треллеборге уже несколько дней стоит русский транспорт «Кубань». Это за нами. Говорят, возникли какие-то споры по поводу оборудования судна. Заботливых шведов то ли не устроили слишком жесткие кровати, то ли их вовсе там нет. Но не думаю, что это надолго.

— Почему же вы, зная все, сделали из этого тайну? — спросил Алекс.

— А что бы дало мое разоблачение? — Мюллер тяжело поднялся и подошел к окну. — Хаос и панику? Три тысячи обреченных? Все это еще впереди, уверяю тебя. Я видел свою задачу в том, чтобы, пока остается хоть какая-то надежда, сохранять в лагерях спокойствие и дисциплину. Всегда и везде я привык действовать конструктивно, фон Плауен. Я командовал корпусом и знаю, что такое дух армии и во что превращается армия, когда ее дух подорван. И потом — я не мог дезавуировать свои источники в Красном Кресте. Во-первых — это непорядочно по отношению к моим друзьям, а во-вторых, я тут же перестал бы получать текущую информацию. Пришлось бы, как тебе, собирать обрывки газет по сортирам. Прошу прощения за резкость.

Шеллен понимающе кивнул.

— Неужели столько месяцев вы держите все это в себе и ни с кем не поделились? — с сомнением в голосе спросил он.

— Нет. Это просто технически невозможно. Из наших знают еще три проверенных человека. В самой Швеции эта тема пока не попала в широкую печать. Во всяком случае, наша охрана, исключая лагерных комендантов, в полном неведении.

— Ну хорошо, что же дальше? Когда вы собираетесь открыть правду всем нам?

— Она откроется сама собой со дня на день, лейтенант. Я бы не хотел, чтобы люди решили, что я скрыл от них нечто важное потому, что я в сговоре с местными властями и таким образом вымаливаю лично для себя индульгенцию. — Смотревший все это время в окно, Мюллер повернулся. — Впрочем, вы-то как раз можете рассчитывать на спасение.

Алекс удивленно посмотрел на генерала.

— Не забудьте завтра в десять ноль-ноль быть на КПП.

Утром, встав пораньше, Алекс достал свой ваффенрок и тщательно его вычистил. Под низ он надел белую рубашку с длинными, выступающими за край обшлагов мундира манжетами; у одного из офицеров — тоже летчика — одолжил пилотку с офицерским кантом и вышитым серебряной канителью орлом; у другого — почти новый поясной ремень с анодированной пряжкой сиреневого отлива. Поскольку галстука у него не было, он застегнул китель до последнего крючка под самое горло. Крест первого класса, две орденские ленты в петлице и значок истребителя, а также начищенные сапоги и серые замшевые перчатки, подаренные ему Эйтелем, превратили Шеллена в лощеного немецкого офицера.

12

Король Швеции Густав V (Оскар Адольф, 1858-1950).