Голубые молнии

В общем, я говорю, что спортсмен, английский знаю. Тут поворачивается ко мне начальник политотдела полковник Николаев и заговаривает по-английски. Между прочим, совсем не плохо, не как я, конечно, но нормально.

И дальше всю беседу по-английски ведем. Я прямо из кожи вон лез.

Потом уже по-русски мне говорит:

— Молодец, товарищ Ручьев, английским вы прекрасно владеете, машину водите, спортсмен, поете, а раз поете, значит, веселый человек. Быть веселым, бодрым — одно из обязательных качеств десантника. Так что пойдете к Копылову. Ну, а что прыжков не имеете, ничего. Научат. Прыгать-то не боитесь? — улыбается.

Я тоже зубы скалю:

— Что вы, товарищ гвардии полковник, чего тут бояться. Раз-два — и готово!

— Ну раз так — больше вопросов нет.

Не прыгать я боюсь, а комиссии этой. Но все обошлось. Медкомиссия куда страшней оказалась. Что ни врач — рентгеновский аппарат, прямо насквозь просвечивают. Час небось выслушивали, прощупывали, рассматривали. Ведь десантники — это «сливки со сливок», как выражается Жора Костров. Недаром лозунг над учебным корпусом висит: «ВДВ — это войска первой очереди, мужества высшего класса, готовности номер один». Все верно.

Оставим в стороне скромность. По-моему, логично, что таких людей, как я, отбирают в столь привилегированную часть; в конце концов, Ручьевы не валяются на каждом углу. Во всяком случае, раз уж я в армии, то, прошу прощения, имею право числиться в лучших. Жалко, конечно, что к дипломатическому поприщу я больше расположен, а то бы из меня офицер вышел не чета Копылову.

Вообще, конечно, в армии есть и хорошее. Ну, скажем, торжественные церемонии.

Нас, чистых и красивых, выстроили на плацу в колонну по три, а напротив те, кого мы приехали сменить. Счастливые ребята — уезжают домой! Но особой радости я на их лицах не заметил. Скорее, наоборот. Неужели не в восторге? Мне кажется, когда я буду вот так стоять, зная, что через несколько дней окажусь в Москве, то засияю как медный таз. Стоим друг против друга. Мы так, они с автоматами.

Подполковник, при всех орденах, говорит:

— Товарищи гвардейцы, вам, молодым солдатам, вручат сейчас свое оружие те, на смену кому вы пришли. Они честно служили и теперь с чувством выполненного долга увольняются в запас.

Копылов начал вызывать одного за другим: одного из нас и одного «старичка». Оружие передают. Подошла моя очередь, вышел, стою по стойке «смирно». Копылов говорит:

— Гвардии рядовой Ручьев, вот ваше оружие, автомат номер МК 3214. Он закрепляется за вами. Берегите его.

Я как истукан стою и смотрю в глаза того парня, что завтра домой уезжает, что разделался со всей этой волынкой. И говорю себе: «Топаем тут, маршируем, какие-то железки передаем, слова говорим, а самих смех разбирает, только и думаем, когда наша очередь придет удочки сматывать. Смешно».

А оказывается, не смешно.

Мне совсем не смешно. Не могу понять, в чем дело. На теле мурашки. В горле першит. Простудился, что ли… Я смотрю на этого парня. Ну что он, на год меня старше, не больше, я ведь год потерял. А ощущение такое, словно я школьник, мальчишка перед взрослым дядей. Какая-то в нем твердость, что ли, как бы это сказать, «массивность духовная» (нашел все же определение. Молодец, Ручьев!). Смотрит на меня, словно отчет требует. И самое странное: чувствую, будто имеет на это право. Вот черт!

Я смотрел на него, и мне вдруг представилось, что если, не дай бог, случись что, их же миллионы встанут таких вот, с таким же взглядом, и черта с два сквозь них кто пройдет. А потом подумал: почему «их»? Нас, нас — встанет! Я ведь тоже такой… Во всяком случае, стану таким.

Там еще речи были всякие… Традиции, церемониал… прямо массовый гипноз!

А в общем, надо быть честным: торжественные церемонии в армии — это здорово. Иные не то что дни, всю жизнь помнить будешь.

И не пойму, почему потом столько дней все забыть не мог того парня с его глазами.

Да… Оказывается, «киногерой», как выражается Анна Павловна, «настоящий мужчина», как говорит Эл, гвардеец, десантник Ручьев на поверку — сентиментальная мокрая курица.

Все это, в конце концов, ерунда. Так и надо к этому относиться. Как там мой любимый столик в «Метрополе», и «Запорожец», и Эл?

…Нам вручили гвардейский знак. Звучит.

Между прочим, у иных старослужащих вся грудь «в крестах» — «Отличник Советской Армии», значки разрядников, специалистов, парашютистов… Не вижу причин, почему могучую грудь Ручьева не украсят подобные же, как-нибудь я не хуже их.

Конечно, моя планида — дипломатия. О том мечтаю, к тому готовлюсь. Рестораны ресторанами, но в библиотеках и на курсах все же не меньше времени торчал. Просто не повезло с сочинением, а то бы сейчас студентом был, а не солдатом. Но все же военная карьера тоже ничего. Тем более в десантниках. Словом, теперь я боец второго отделения первого взвода отличной роты нашей прославленной дивизии! Действительно, первый парень на деревне.

И вообще, я не такой уж неспособный. Зачеты за курс молодого бойца сдал не хуже других. Предстоят прыжки. Там я им тоже покажу, что к чему.

Отныне мы полноправные. На днях переехали в казармы. И уже никакой разницы, что «старички», что новички, одна компания. Не понимаю только, зачем так сложно готовить к прыжкам?

Когда нас первый раз привели в парашютный городок, все было очень заманчиво.

Ну, вышка, как в парках культуры, ну, рейнские колеса, такие ерундовые трамплинчики для прыжков, — это все я и раньше видел.

Но посредине возвышается эдакая здоровеннейшая штука, такой каркас с домиком наверху, и от него к земле идут на подпорках рельсы. Выяснилось, что это часть самолетной кабины, К рельсу прикреплен трос, а другой конец троса к десантнику. Там, в кабине, происходит все, как в самолете: подаются команды, все встают, подходят к трапу и прыгают. Крепление троса скользит по рельсам, и солдат летит вниз, как при настоящем прыжке.

А еще там стоят каркасы из проволочной сетки вроде самолетных, в натуральную величину, прямо на земле. Тоже для тренировки.

Рядом на площадке какие-то штуки, к которым тебя подвешивают, как к дыбе, и ты крутишься и учишься управлять парашютом с помощью строп.

Одним словом, много там всего есть. Кругом газон, липы, дорожки. Эдакий парк культуры и отдыха. И вышка такая же, как в парках, — с десятиэтажный дом. Поднимешься по винтовой лестнице — наверху площадка. Над нею на стропе парашют. Надеваешь подвесную систему, открываешь дверцу в перилах и… вниз. Парашют тихо опускает тебя на землю.

Вот тогда-то я впервые испугался. Пока мы из проволочных самолетов прыгали, все шло гладко. Даже по тем рельсам пролетел благополучно. А вот когда дело дошло до этой проклятой вышки, застопорилось, просто не пойму, в чем дело. Снизу смотрел — все нормально. Да и чего бояться? Намертво прикрепляют тебя к парашюту, еще специальной веревкой страхуют, чтоб, не дай бог, ветер не сдул, как одуванчик. На вышке капитан — зам по парашютной подготовке, внизу — командир взвода лейтенант Грачев, кругом народ.

Над головой голубое небо.

Но когда мне все пристегнули, когда я посмотрел вниз, ну словно ножом полоснули. Как прыгать, куда? Это же пропасть!

— Давай, Ручьев, пошел! — командует капитан.

А я стою.

— Да ты что, Ручьев, боишься, что ли? Тогда отставить!

Не знаю, не могу вспомнить, как прыгнул. Открыть глаза не успел — уже на земле. Приземлился на ноги. Все в порядке.

Ребята ничего не заметили. А вот командира взвода обмануть не удалось, во всяком случае, на разборе он хоть ничего не сказал, но как-то странно на меня смотрел.

— Ну что, братцы, малое боевое крещение прошли! — Это старший лейтенант Копылов нас подбадривает. Он тоже внизу стоял, шутил. Веселый парень. Впрочем, для меня он не парень, а командир роты. А для солдата командир роты куда важнее самого командующего. Но еще важнее командир взвода. А уж самый главный — сержант. В этом я с первых же дней убедился. Распоряжается, в наряды посылает. Иногда у меня прямо дыхание перехватывает от возмущения! Почему я должен, например, мыть пол, да еще в туалете? Почему?..