Сектант

Почему, интересно, так места мало? Вроде бы строй не хочу…

Избушка, действительно, не удовлетворила бы даже измученного хрущевкой горожанина. Метраж где-то квадратов двадцать вместе с кухней. Еще четверть пространства съедала огромная печь, разинувшая пасть справа. Потолок сразу за дверью был крайне низкий, прямо тер макушку не такому уж и высокому Сергею. К счастью, немного погодя поднимался до приемлемого уровня. Хотя рукой до него можно было достать без проблем. Антресоль? Как здесь вообще живут?

Было довольно чисто.

– Проходи, присаживайся… – В голосе Кузьмича ничего настораживающего, но Сергею сейчас везде мерещилась засада. А куда тут присесть можно?

Наискось от печи под полочкой с иконами стоял массивный стол из гладких некрашеных досок. От двери до угла и оттуда вдоль окон протянулась врезанная в стену широченная лавка из толстых досок.

Сергей присел на лавку на углу стола, прямо рядом с раскрытым окном, низким – подоконник на уровне колена – и маленьким, где-то в четверть нормального пластикового окна. Кузьмич тут же исчез за дверью, чем только усугубил нехорошие подозрения. Но не убегать же в самом-то деле? Сергей стал осматриваться.

Печь со своей полукруглой пастью походила на неизвестное прожорливое чудовище, по бокам у нее были проделаны небольшие квадратные ниши, похожие на глаза. Рядом стояли огромная кочерга на деревянной палке (как она не обгорает, интересно?), несколько рогулек, которыми, как знал Сергей, достают горшки из печи. Вот только как эти фиговины называются, он не знал. Еще возле печи на полках, на скамейках и просто на полу стояли разнокалиберные горшки и чугунки. Низкий потолок над дверью действительно оказался чем-то вроде антресоли: настил, с которого свисают то ли тряпки, то ли шубы… Интересно, блохи здесь не живут?

Пол был чистый, даже вроде бы струганый. В запечном углу виднелся люк – очевидно, подвал. Еще за печью стояла бочка… А может, и не бочка, те с выпуклыми боками, а непонятная емкость напоминала усеченный конус и служила, похоже, рукомойником: над ней свисал на веревках с потолка глиняный пузатый чайник. На стене висели многоярусные полки из некрашеных (краски вокруг вообще не было ни капли) досок, на которых размещалась посуда: тарелки, миски, кружки…

– Привет, – раздалось из окна. В нем, как кукушка в старых ходиках, торчал встреченный раньше мальчишка, сын любопытной мамы. Уродился он, судя по всему, в нее.

– Привет, – не стал перекладывать на невиноватого парнишку свои черные мысли Сергей. – Как дела?

– Хорошо. А ты кто? – Мальчишка прямо-таки извивался от нетерпения.

В окно Сергей увидел, что за спиной любопытного из приоткрытой калитки выглядывают еще несколько круглых рожиц. Мальчонка, уже имевший опыт общения с загадочным незнакомцем, выступал разведчиком.

– А ты кто?

– Я? Мишка.

– А я Сергей.

– А…

Мальчонка исчез. За окном прошли ноги в сапогах. И еще пара. И еще…

Кузьмич с молчаливой супругой сначала жаловались: мол, в доме шаром покати, на стол нечего поставить. Однако поискали в своей кладовой, часть притащили соседи, и само собой организовалось неплохое пиршество. Посередине стола дымился чугунок тушенной с мясом картошки, одурительно пахли ломти свежеиспеченного хлеба на огромном блюде, а вокруг стояли тарелки с салом, солеными огурцами, квашеной капустой, мочеными яблоками… В миске рядом с Сергеем лежали соленые грибы, неизвестные по виду: рыжие, круглые, пахнущие укропом и немного елкой. Наконец, посредине стола утвердилась здоровенная, литров на пять, бутыль мутного самогона, заткнутая оструганной деревяшкой.

В небольшой и тесной, казалось бы, избенке собралось, без преувеличения, население всей деревни. Кроме детей, чьи мордочки торчали в окнах. Притом что в деревне насчитывалось ровно пять домов, народу собралось человек пятнадцать: шесть мужиков, считая дедушку Афиногена, и то ли восемь, то ли десять женщин, постоянно перемещавшихся туда-сюда и по этой причине не поддающихся точному подсчету.

– Что, Ленька, – шумел слегка захмелевший дедушка Афиноген – местный аксакал, которого привели за руки почтительные дочери, две бабенки с усталыми лицами, – как же ты оборол паразитов?

Сперва, когда в избу Кузьмича повалил народ, Сергей с некоторым испугом решил, что весь сыр-бор начался из-за него. Мол, чтобы познакомиться с новым человеком. Однако потом выяснилось, что затеял это все Кузьмич, празднуя свое чудесное избавление от гибели, в качестве которой выступали три беспризорника, по рассказам не такие уж и безобидные детишки. Так, недавно они зарезали мужика из Загорок вместе с женой, а на днях – непонятного Сергею «заготовителя»… А вот роль чудесного избавителя пришлось играть Сергею. Рассказ о своей нелегкой сектантской судьбине он повторил аж три раза: один раз на бис для запоздавших и еще разок – для проспавшего первые два дедушки Афиногена. Меч рассмотрели все, уважительно цокая языками. Еще внимания удостоились калиги (оказавшиеся для двадцать пятого года слишком уж средневековыми). Большинство мужиков пришло в сапогах, явно надетых в честь общего собрания, да дедушка Афиноген в валенках. В лаптях не было никого.

– Богатый стол по ныняшним вряменам, – повернулся к Сергею Анисим Никитич.

Крепкий мужик в черном пиджаке был хозяином того самого дома под железной крышей, стоящего у леса, и одним из двух, кого все звали по отчеству. Кузьмич был дальним родственником всем и каждому, да, кроме того, отличным печником, а Анисим Никитич оказался пасечником, держащим почти сотню ульев и заколачивавшим неплохие деньги. Его жена, тоже молчунья, быстро скооперировалась с Кузьмичевой, и сейчас они общались у печи шепотом и чуть ли не жестами.

Сидел Анисим Никитич вместе с Кузьмичем в самом углу, под иконами. Сергею казалось, что место довольно неудобное, однако из слов он уяснил, что это «красный угол» – самое почетное место. Сам он поместился по левую руку от Кузьмича, вроде как спаситель… Около пасечника опять задремал дедушка Афиноген, клонясь на Прохора, своего сына, нестарого мужика, обладателя роскошной бороды, блестящей и аккуратной. За ним поместились еще двое: совершенно седой Матвей, лет сорока, с не менее седой бородой, фасоном немного похожей на ту, что носил Дамблдор, – длинный узкий клин, и Андрюха – парень лет тридцати с красным шрамом через лицо. Тихо расспросив Кузьмича, Сергей узнал, что шрам тот получил в боях. Вот только в каких именно, он уточнять не стал.

С другой стороны стола расположились женщины, периодически отбегавшие, а то и выбегавшие из избы по своим делам. Из-за этого мельтешения Сергей не только имен не запомнил, но и не очень ориентировался, кто из них кем кому приходится. Присутствовали две старушки, к которым уважительно относились все, так что Сергей так и не разобрался, чья они родня. Может быть, и всех, как Кузьмич. Две усталые женщины, дочери дедушки Афиногена, были сестрами Прохора. Куда делась жена последнего, опять-таки никто не уточнял. То ли две, то ли три сестры, одна из которых была женой Матвея, крутились, как юркие змейки, вокруг стола, иногда присаживаясь и тут же вскакивая. Все три (или две), темноволосые, стройные, действительно напоминали змеек. Особенно Сергею приглянулась одна, самая юная и гибкая… Одна молодая девушка была женой Андрюхи. Ее взгляд откровенно настораживал, какой-то он был потухший и безжизненный. Впрочем, сам Андрюха тоже живостью не отличался. Хотя что можно было ожидать от обитателей мест, где всего пять лет назад прокатилась война?

Единственное, что не нравилось Сергею, – это женская одежда. Если мужчины были одеты примерно так, как и можно было ожидать от деревенских, – сапоги, пиджаки, подпоясанные рубахи разных цветов, кепки немного странные, с околышем, то вид женщин прямо-таки вызывал сочувствие. Особенно на взгляд москвича XXI века.

Длинные темные юбки, глухие кофты, шерстяные (это летом-то!), у всех на головах платки. Из всего тела видны только лицо и руки. Даже молодые женщины были одеты так же, хотя Сергею казалось, что деревенские девушки должны носить платья. Такие легкие (ситцевые, во!) с цветочками, до колена… Фиг. Глухо до самого пола.