Страница 14 из 72
– И то верно, – подтвердил Лука Сергеевич, опорожняя чарку.
– Я, собственно, нарочно тебя разыскивал, – закусив, начал Желудев. – Избегался, знаешь ли, по городу, покуда нашел! Тут такое дело: посетил меня сегодня утром приятель мой, купец Дубинин. Поговорили, о том о сем, коньячку опять-таки… – Лука Сергеевич запнулся, высмотрел на столе графинчик с коньяком и продолжил, уже разливая: – Предложение он сделал по коммерческой части. Хочет устроителям игр с французишкой этим – тому же Кречинскому, например, – новые фрейберговские бильярды сбыть. Процент с проданного стола обещал. Вот я и подумал, что ты в статейке своей мог бы упомянуть, что, мол, партии такого класса непременно на новых столах играть надобно.
Закончив, Лука Сергеевич поднял рюмку:
– Ну, за твое здоровье!
Выпили. Гриндерман молчал с минуту, морщил лоб, постукивал пальцами по столу.
– А ведь здесь и так очень хорошие бильярды, – хитро глядя на приятеля, заговорил он.
– А если по три рубля за стол? – недвусмысленно предложил литератор.
– Не своим ты делом, Лука Сергеич, занимаешься, – улыбнувшись, начал Гриндерман, а Желудев аж напрягся весь, ожидая выражения несогласия. – Бросай ты литераторствовать – иди в купцы! – наблюдая за напряженным ожиданием приятеля, вдруг захохотал Гриндерман. – По пять рубликов со стола, и считай, что мы сговорились, – добавил он, продолжая смеяться.
– Да ты тоже не промах! Поладили! – радостно отозвался Лука Сергеевич.
Вернулся Кречинский.
– Прошу простить, что невольно покинул вас, господа, – усаживаясь, произнес он.
– Вот, Лука Сергеевич хорошую идею подал. Предлагает он для пущего ажиотажа новенький бильярд в клубе установить. И поставщик надежный имеется, – без промедления начал Гриндерман. – Публика у нас сами знаете какая. Если что – на стол пенять начнут: мол, у Кречинского столы с секретом… А тут новый, в день игры привезенный! Да и весть об отличном фрейберговском бильярде быстро разлетится – самые разрядные игроки к вам съезжаться начнут.
Кречинский задумчиво почесал бороду, посмотрел попеременно на гостей, не скрывая удивления.
– А я битый час вокруг да около ходил… Выходит, вы и так прекрасно поняли, что к сему действу надобно побольше ротозеев привлечь! – вдруг воскликнул он.
– Понять-то я понял, а вот детали мы с вами позже оговорим, – ответил Гриндерман, намекая, что Луке Сергеевичу вовсе не обязательно знать всё.
Вечером того же дня по перрону вокзала Варшавской железной дороги, в ожидании прибытия поезда, прохаживался купец Дубинин. Поликарп Матвеевич ежеминутно поглядывал на часы, всматривался в уходящие в белесую даль рельсовые пути. Вокруг сновал разночинный люд, навьюченный баулами и узлами. С окликами «Посторонись!» громыхали телегами носильщики. Неподалеку на лавке устроились цыганки, попеременно приставая к усталым путникам с предложениями погадать. Одна из них, молоденькая, чернобровая, подошла к купцу.
– Вижу, ждешь человека особенного, известия важного. Дай руку свою, погадаю – всю правду расскажу! Всё, как было и как будет, скажу…
Поликарп Матвеевич руки не подал, а полез в карман жилетки, достал монетку.
– Вот тебе, чернявая, алтын, и пойди прочь! Недосуг мне глупостями заниматься, – недовольно пробормотал он.
Цыганка взяла алтын, положила его в левую ладошку, правой сверху прикрыла. Пошептала что-то, поднесла сомкнутые руки к уху, вслушалась.
– Добрый ты человек и дело доброе затеял. Да только заклятье снять – задача трудная, – таинственным шепотом произнесла она.
Поликарп Матвеевич, брезгливо следивший за манипуляциями чернобровой, услыхав о заклятье, изменился в лице. А гадалка продолжила шептать:
– Могу помочь делу твоему, если по руке увижу, что ждет тебя.
Она раскрыла ладошки – алтын исчез, как и не было его вовсе. Купец удивленно хмыкнул и протянул-таки руку цыганке.
– Ежели правду скажешь, то рублем награжу, – добродушно начал он, но строго продолжил: – А ежели голову морочить начнешь…
С последними словами протянутая рука сжалась сначала в кулак, а после изобразила фигу.
– Что ты, касатик! – зашептала цыганка. – Я всегда правду говорю, а такому серьезному, богатому человеку – уж тем более.
Она подложила свою маленькую ладошку под громадный кулак с дулей, двумя пальцами другой руки принялась разжимать фигу. В раскрывшейся ладони, к великому удивлению Поликарпа Матвеевича, оказался исчезнувший ранее алтын, который, впрочем, долго там не задержался и вновь перекочевал к цыганке. Каким образом монета очутилась у него, купец не понимал, но этот факт развеял последние сомнения – он расслабил руку и с интересом наблюдал за действиями гадалки. Чернобровая провела пальцем от запястья к центру ладони, что-то прошептала, пристально всмотрелась в линии, вновь прошептала. Вдруг она отшатнулась, попятилась, испуганная невесть чем. Резкими движениями принялась вытирать руки о подол, что-то шептать по-цыгански, после чего развернулась и, не говоря ни слова, припустила к своим.
Поликарп Матвеевич продолжал стоять истуканом посреди перрона и смотреть непонимающим, очумелым взглядом на удравшую гадалку. Постепенно придя в себя, он проверил бумажник, золотые часы: всё оказалось на месте. Варшавский поезд уже показался вдали, но купец, заинтересованный более не встречей, а поведением цыганки, пошел к лавке, на которой расположилась стайка гадалок.
– Ты почему сбежала, чернобровая? – подойдя, удивленно спросил он.
– Тебе чего, красавчик? – вмешалась пожилая цыганка, преграждая собой дорогу к молодой напарнице.
Чернобровая поднялась с лавки, что-то шепнула защитнице на ухо, отчего пожилая переменилась в лице.
– Ступай, красавчик, ступай! – вновь заговорила пожилая, но тон ее теперь был несколько испуганным. Она сторонилась взгляда купца, прятала глаза. – Всё у тебя будет хорошо. Ступай!
Поликарп Матвеевич непонимающе смотрел попеременно то на молодую, то на пожилую. Меж тем поезд подходил к перрону. Засуетились встречающие, носильщики прибавили скорости тачкам и громкости окликам. Клубы паровозного пара окутали Поликарпа Матвеевича и стайку гадалок, а когда белесый занавес развеялся – лавка оказалась пуста. Цыганки в готовности оказать услуги приезжим разбрелись вдоль прибывшего состава.
Из вагона первого класса на перрон проворно выскочил коренастый мужчина лет двадцати пяти. Одет он был в короткий темный сюртук и такого же цвета штаны, заправленные в расшитые по голенищам остроносые замшевые сапоги. На нем была низкая, чрезвычайно широкополая шляпа. Темная резная полированная трость в руке, небольшой саквояж крокодиловой кожи, неуловимая легкость и некоторая развязность движений, свойственная уверенным преуспевающим людям, придавали персоне неподражаемую выразительность, особенный нездешний колорит. Чисто выбритое смуглое скуластое лицо его выражало спокойствие. Привычным движением он повесил трость на запястье, подал руку шедшей сзади дородной даме в шикарном темно-фиолетовом бархатном платье, после помог молоденькой барышне, одетой не менее богато. Барышня слегка замешкалась и протянула услужливому кавалеру руку, занятую большой шляпной коробкой, однако, быстро осознав неловкость, подала свободную. Выбравшись из вагона, она мило улыбнулась, изобразив легкий реверанс и что-то проговорив. В ответ мужчина чуть наклонил голову, коснувшись пальцами своей огромной шляпы. Дородная дама натянуто улыбнулась и, просверлив строгим, осуждающим взглядом молодую спутницу, ухватила ее под руку и потащила прочь. Та лишь виновато оглядывалась, а мужчина, улыбнувшись, послал ей воздушный поцелуй.
Двое носильщиков, приметив озирающегося по сторонам иноземца, обгоняя друг друга, двинули телеги к вагону. Естественно, что более молодой оказался и более проворным.
– Чего изволите? – спросил он, едва не зашибив клиента тачкой.
– Скажи-ка, любезный, отчего я не вижу своего горячо любимого братца? – невозмутимо спросил иноземец на чистейшем русском.