Страница 126 из 136
А Рыжий, обивая сапоги от снега, говорил:
— Я прямо из Ельников, даже домой не заходил. Во, видишь, — показал он на винтовку и повязку. — Выдали. А то власть ли, нет — не понять…
Мать Апанаса первая спохватилась — предложила гостю раздеться, пригласила за стол.
— Охотно поужинаю, а то проголодался как собака. Нигде же ничто не работает, не зайдешь перекусить. Так целый день и мотался голодный. Стакан самогонки выпить и то проблема…
Но чувствовалось — эту проблему Рыжий все же успешно разрешил, выпил. И основательно выпил.
— Слава богу, новые друзья выручили, — снимая шапку и кожух и вешая их на гвоздь у порога, рассказывал Рыжий. — А то винтовку получил, повязку, а замочить… Нет, это никуда не годится, надо порядок наводить. Я так и сказал новым друзьям… — Заметно пошатываясь, Рыжий прошел к столу, сел на лавку. — А у вас что, — недовольно спросил, окинув стол глазами, — тоже нечего выпить?
Снова Апанаса выручила мать.
— Как же, как же, Змитерка, есть чего выпить, — угодливо поклонилась, закивала. — Минуточку обождите…
Метнулась в сени, принесла из чулана запотевшую поллитровку, поставила на стол. К картошке, уже остывавшей на столе, поджарила яичницу на сале. Появились и два граненых стакана.
— Выпейте, выпейте, мужчинки, — приглашала она и гостя, — и сына, Апанаса. — А то… что-то невесело у нас…
— Невесело, потому как жить не умеем, — открывая бутылку и разливая водку по стаканам, говорил Рыжий. — Вроде как и начальство, а никто нас не боится. Пошел я сегодня в Ельники и говорю: «Коль поставили нас начальниками, так дайте возможность быть начальниками. А то что получается? Приехали — и уехали! А нам что хошь, то и делай…»
— А они что, Змитерка, на это? — спросила мать.
— Там меня поняли. Винтовку, повязку дали. Дали и патронов тридцать штук. Во! — Рыжий достал из кармана и показал обоймы. — И сказали, чтоб полицию организовывал…
— Полицию организовывал? — испуганно переспросила мать.
— Ну, чтоб людей подбирал, стрелять учил. И насчет совещания был разговор…
— Какого совещания?
— Завтра в Ельниках совещание… В десять часов утра. Надо не опоздать нам с Апанасом…
— А мне… Что мне там делать? — побледнел, услыхав про совещание, Апанас.
— Как это — что? — вроде даже обозлился Рыжий. — Ты ж, поди, начальство, староста… Давай-ка выпьем, а то с тех пор, как выбрали, мы и не виделись, не поговорили. А нам же работать вместе, новый порядок устанавливать.
Рыжий взял стакан, поднял, чокнулся с Апанасом и тут же вылил водку себе в пасть, только забулькало в горле. Отпил несколько глотков из своего стакана и Апанас.
— Вот что, хлопец, — говорил, поучал Апанаса, закусывая яичницей, Рыжий. — Ты молод, тебя еще жизнь не терла… Не видел ты еще жизни, не знаешь ее…
— Ой, правда, правда, — кивала, поддакивала Рыжему мать, тоже сидевшая за столом. — Правда, Змитерка, чистая правда.
— И людей ты тоже еще не знаешь… А я… хватил горя. Был, как говорится, и на коне, и под конем. И потому… Рука у меня твердая, я порядок люблю. И чтоб разные шлялись у нас тут, мосты жгли, скирды… Не позволю! Знай — большевиков и разных там комиссаров я ненавижу. Давить буду! И немцы это разрешают. Мало того, что разрешают, — поощряют, требуют. И мы с тобой… сделаем все, что нам приказывают. Ты человек здешний, все знаешь. И будешь подсказывать мне, кто тут большевик, кто в коллективизацию активничал… Понятно?
Апанас молчал. Молчала и мать Апанаса: и он, и она были перепуганы, не привыкли слышать такое в своей хате. А Рыжий не умолкал — говорил, рассуждал вслух:
— Начальства все должны бояться. Тот не начальник, кого никто не боится. На шею, на голову тому сядут. Я это знаю. В тюрьме насмотрелся. Да и не только в тюрьме — всюду… Чтоб ты еще из дому не вышел, а людей дрожь брала: «Что со мной начальник сделает, если увидит, если на глаза ему попадусь?» Вот тогда порядок будет, тогда что прикажешь — всё сделают. А работы у нас хватит. Слыхал я сегодня там, в Ельниках, — наклонившись к Апанасу, почти зашептал Рыжий. — В лесу подозрительные люди шляются с оружием… Разное начальство советское… Да и те, что от армии отстали. Их всех переловить надо, перестрелять. А заодно и тех, кто им помогает. Вот почему и полицию надо организовывать, — повернувшись к матери Апанаса, талдычил Рыжий. — И чем больше ее будет, полиции, тем лучше для всех нас…
Мать, чтобы увести разговор от опасной темы, спросила у Рыжего:
— А про хронт что говорят, где сейчас немцы?
— Немцы? — ухмыльнулся Рыжий. — Немцы под Москвой. Через какую неделю и войне конец. Поцарствовали большевики, хватит.
— А что будет, когда немцы Москву возьмут? — допытывалась мать.
— Что будет? Жить по-новому будем. Землю разделим, колхозы распустим. Вот завтра на совещании расскажут. Только б не опоздать, — посмотрел Рыжий на Апанаса.
— А может, мне… не нужно? — с робкой надеждой в голосе спросил Апанас.
— Чудак ты! Сказано же, велено мне — быть самому и тебе передать, чтоб тоже был. У немцев порядок, это тебе не большевики. У них все расписано, где кому и когда быть, что делать. И попробуй не послушаться! Словом, так… Как можно раньше надо нам вставать, добираться до Ельников, чтоб на совещание поспеть, не запоздниться.
— Пешком? — посмотрел на Рыжего Апанас.
— Чего это мы пешком ходить будем? Нас же засмеют — начальство называется. Поедем!
— На чем поедем? Где лошадей возьмем?
— Вот староста так староста, — покачал головой Рыжий. — Это не ты у меня, а я у тебя должен спрашивать, на чем поедем. Да ладно уж, на первый раз прощаем. Я своих запрягу…
— Каких своих? — вытаращила глаза на Рыжего мать Апанаса.
— Тех, на которых сюда приехал. Я человек сельский и знал, что кони всегда сгодятся. — Рыжий тяжело поднялся из-за стола. — Ладно, в другой раз дольше посидим. А теперь домой пойду. Только бы не проспать завтра…
Шатаясь, ступил к порогу, надел кожух, на голову — шапку. Вскинул и винтовку на плечо. Долго, словно со стороны, любовался собою — с повязкой на рукаве, с винтовкой.
— А что, начальник и есть. Вполне! — произнес удовлетворенно и, не попрощавшись, вышел.
XI
Совещание старост, начальников полиции, сотрудников различных оккупационных управ проходило в бывшем районном Доме культуры — большом, с колоннами, здании, возвышавшемся прямо за площадью в самом центре Ельников. Площадь, как на ярмарку, была запружена подводами, когда к ней подъехали Апанас Харченя и Змитро Шламак.
Распрягши лошадей и привязав их к грядке своей же телеги, Змитро Шламак, а за ним и Апанас Харченя почти бегом — как бы не опоздать! — поспешили в зал. Но у входа их задержал, преградив путь винтовкой, полицай.
— Вы куда? — спросил строго.
— На совещание, — попятился от неожиданности Змитро.
— Документы!
— Какие еще документы?
— Что вы начальство, приглашены на совещание.
— Нет у нас никаких документов.
— Как это нет?
— Ну-у, не дали… Не успели еще дать, — поправился Змитро.
— Вы откуда?
— Из Великого Леса.
— А-а, это что вола на дуб встаскивали, чтоб ярмо на шею примерить? Ха-ха-ха, — захохотал полицай.
— Чего? — не понял Змитро.
— Вола, говорю, ваши отцы-деды на дуб затащили, чтоб ярмо примерить, — хохотал полицай, припомнив давнюю шутку про великолесских недотеп-мужиков. — Идите вон туда, — показал рукой на столик, который прятался в нише, как в коридорчике, и за которым сидела в наброшенном, на плечи пальто немолодая, грудастая и пучеглазая, как сова, женщина. — Там вам выдадут документы, а заодно и отметят, что вы, стало быть, приехали.
Фамилии Змитра Шламака и Апанаса Харчени в списке нашлись. И женщина, пристально осмотрев с головы до ног еще двоих служак нового, фашистского порядка, протянула им две небольшие голубые карточки — пропуска, взяв которые, Змитро и Апанас прошли в зал и сели.
Видимо, назначенное время приближалось, ибо зал быстро наполнялся разным, селянского обличья, людом, в основном мужчинами. Однако были среди приглашенных и женщины. Всего несколько, но были. Иные из мужчин громко разговаривали, здоровались со знакомыми, вообще вели себя свободно, словно на каком-нибудь очередном совещании, другие сидели тихонько, молчаливо и лишь боязливо озирались по сторонам, будто чего-то страшились или испытывали неловкость: были люди как люди, а тут подались в прислужники к новым оккупационным властям.