Лжедмитрий II

Сегодня путь болотниковцам заступили стрельцы, бояре с детьми боярскими, посошные люди, призванные на царскую службу.

У Ивана Исаевича тлеет подспудно надежда, что не захотят посошные биться против мужицкого войска, потому как сами крестьяне и за оружие взялись по принуждению. Но стрелецкие приказы, обученные воинскому делу, ратники искони.

Еще тревожит Ивана Исаевича огневой наряд: всего пять пушек да шесть рушниц в его войске. У воеводы Трубецкого огневой наряд погрозней.

Крепко задумались атаманы и есаулы. Одни предлагали отойти, не давать Трубецкому боя, другие — наоборот, ударять по врагу, а там будь что будет.

Иван Исаевич водил пальцем по столешнице, казалось, никого не слышал, наконец поднял голову:

— На счастье, — сказал он, — воеводы московские седни порознь стоят, Барятинский князь в Орле, а Воротынский Елец обложил. Одначе у Трубецкого противу нас и без того втройне силы. — Посмотрел на товарищей. Юрий Беззубцев внимательно ловит каждое слово. Митя Скороход положил на стол большие натруженные руки, слушает воеводу. Межаков голос подал:

— У московитов и огневой наряд неровня нашему, и зелья порохового предостаточно.

— То так, — согласился Болотников. В его глазах мелькнула хитринка. — Лазутчики донесли, Трубецкой расположился у Оки, со спины у князя защита. От лобового удара стрельцы валы возвели, плетнями огородились, а левое крыло хоть и в степь смотрит, но оборона тут крепкая. Что же до правого крыла, здесь лес, чащобы и топи. Не ждут отсюда угрозы. А может, князь Трубецкой мыслит, холопы и крестьяне не воинство, стадо баранов. Так мы его и проучим. Как, воеводы?

Заулыбались, повеселели есаулы и атаманы. Скороход голос подал:

— Дозволь мне, Иван Исаич, тут мне все тропки известны.

Болотников подморгнул:

— Давай, Митя. Перехитрим князюшку. Я с атаманом Межаковым да Прокопием Ляпуновым и всем основным крестьянским воинством обогну Кромны и выйду прямо на Трубецкого. В сутки поспеем, завяжем бой, а той порой ты, Митя, с атаманом Беззубцевым проберетесь через лес и топи и нежданно-негаданно ворветесь в стрелецкий лагерь. Не числом, хитростью одолеем царских воевод. Только ты, Митя, гляди, постарайся.

— Не потопим люд в болоте? — высказал сомнение Беззубцев.

— Зря опасаешься, — успокоил Скороход. — Мне здешние места с детства ведомы, потайные стежки знаю, хаживал. Ступни-плетенки к ногам — и шагай.

— Ну, как? — спросил Иван Исаевич и повел взглядом по атаманам и есаулам.

— Ты, большой воевода, добре подумал, о чем разговоры, согласны, — сказал Межаков. — По-казачьи, с умом одолел нашу науку.

В избе заговорили разом:

— Дадим урок царевым воеводам, узнают холопей!

— Ай да Иван Исаевич, в таком разе мы не возражаем!

Призывая к тишине, Болотников поднял руку:

— Коли согласны, завтра и выступаем.

Пробирались по топям гуськом. Впереди Скороход, за ним атаман Беззубцев, а уж следом растянулись другие. Митя дорогу прокладывал осторожно, иногда щупал пестом. Чувствовал, верной тропкой держится, хотя ноги кое-когда и вязли по колено в болотной жиже. Местами для безопасности набрасывали гать из хвороста. Скороход подбадривал:

— Поторапливайся, други, к рассвету поспеть.

Ночь лунная. Митя больше всего опасался, что небо затянут тучи и в темени они собьются с пути.

Иногда Скороход приостанавливался, осматривался. Там, впереди, изба малая. Ее Митя ставил собственноручно, когда бежал из неволи.

Так и есть. Вон она, вросшая в землю, покосившаяся. Да и не мудрено — сколько лет минуло.

Чавкает под ногами вода, лапти насквозь промокли. Беззубцев спросил нетерпеливо:

— Когда топи конец?

— Скоро уже. За этими кустиками на сушь выберемся, чащобу минуем и ударим с богом, потешим душу.

За скороходовой спиной вздохнул тяжко мужик, перекрестился:

— Чую, кровь прольем христианскую. Ох-хо, прости нас грешных.

— Чего прощения просишь? — цыкнул Митя. — Какого рожна они у бояр во псах? Ты их пожалей, батя, подставь свою шею под стрелецкую секиру.

— Не бранись, сынок, боязно. Чать, не куру убить, человека!

— Тут, батя, не до жалости. Не мы их, так они нас…

А тем часом, когда Скороход с товарищами пробирался лесом, крестьянское войско успело миновать Кромы и к исходу ночи, не выдав себя, стало перед стрелецким лагерем. Спешно опоясавшись телегами на случай атаки и выдвинув наперед казаков с самопалами, Иван Исаевич с Межаковым расставили огневой наряд так, чтобы ядра казачьих единорогов разнесли левое крыло неприятеля.

Едва светать начало, громыхнули пушки. Круша плетни, поднимая фонтаны земли, падали на стрельцов ядра.

В самый раз и Скороход подоспел. Вывалили болотниковцы из леса на правое крыло, ворвались с тыла в неприятельский лагерь.

— Изничто-ожай! — кричали злобно. — Рази стрельцов саблями, коли вилами, бери на рогатины!

Иван Исаевич привстал в седле, всмотрелся в разгоревшееся сражение. Повернулся к Межакову и другим есаулам, пригладил непокрытые волосы.

— Наш черед, атаманы и есаулы. Тебе, Межаков, с донцами конницей по левому крылу царева войска пронестись, а нам, есаулы, чело ломить.

— На сло-ом! — подхватили дружно, и, раздвигая телеги, ринулось на вражеские укрепления крестьянское войско.

Перебивались через валы, заваливая плети, схватывались со стрельцами. Дрались люто.

При первых выстрелах подхватился князь Трубецкой, в испуге упал на колени.

— Господи, отведи грозу, не дай быть битым ворами.

В шатер вихрем влетел голова первого стрелецкого полка:

— Не выдюжим, воевода! Бегут стрельцы!

— Отход немедля, — хрустнув коленями, поднялся князь. — Отводите полки к Орлу.

Бросив огневой наряд и запасы зелья, в беспорядке отступали стрельцы. Версту за верстой гнали их болотниковцы.

Над рекой по утрам стояли молочные туманы. Сытые перепела перекликались на полях. Золотистое жнивье не успевало просохнуть до самого полудня.

Одержав победу над Трубецким и взяв богатую добычу, Болотников принял решение повернуть часть сил на подмогу осажденному Ельцу. Гонец от Пашкова говорил, тяжко городу. Воротынский давит. Если удержит Истома и разобьет Воротынского, откроется дорога на Тулу, а оттуда и на Москву.

Над войском, какое на Елец двинулось, воеводами Иван Исаевич назначил рязанцев Прокопия и Захара Ляпуновых и с ними подоспевшего к Кромам атамана Акинфиева. А на Калугу с Болотниковым уходили крестьянская рать и казаки Беззубцева и Межакова.

Знал Иван Исаевич, еще не одно сражение впереди. Беглые донесли, Шуйский затребовал в Москву новых даточных людей.

Едва из Кром выступили, как привел к Болотникову Берсень-атаман трехтысячную ватагу. Явились радостные — побили стрелецкий полк и самого боярина-воеводу Туренина пленили.

Иван Исаевич допрос снимал с Туренина в шатре князя Трубецкого. Мужик с рогатиной втолкнул боярина. Волосы у Туренина взлохмаченные, борода метелкой. Смотрит боярин сердито, белками ворочает.

— Узнаешь шатер княжеский? — насмешливо спросил Болотников. — Хозяин, князь Юрий, так поспешал, что и постель забыл. Мягко спать. Э, да ты, вижу, боярин, не весел.

— Не глумись, холоп!

— Врешь, князь-боярин, был холоп, да не смирился. Ныне воевода войска государя Дмитрия, и тебе бы служить ему, а не изменой промышлять. Куда же, князь, с полком путь-дорогу держал?

Туренин на Болотникова волком косился, однако на вопрос ответил:

— По цареву указу на подмогу князю Трубецкому, да твои воры перестреляли.

— Эко ты, князь-боярин, без брани не можешь. Как холопы, так и воры, ан нет, они ратники войска крестьянского и казнят недругов своих, бояр да князей, какие народу обиды чинят. Именем царя Дмитрия, своего заступника, суд вершат.

Туренин промолчал.

— Не хочешь ответствовать, так я и не неволю. Поди, позорно вам, боярам, холопами битыми быть?

— Явился бы ты, Ивашка, к государю с повинной, он бы тебя простил, в дворяне произвел.