Усобники

Невский заметил с горечью: «Ужели вы, мои оставшиеся сыновья, ты, Дмитрий, Андрей и Даниил, гордыней вознесетесь? Не будет вам моего прощения…»

Сказал так Невский, уселся в седло и удалился, а с ним и дружина его…

Пробудился Дмитрий весь в поту. Никогда не видел он отца, укорявшего сыновей. А может, уходя в мир иной, Невский думал о них, беспокойство одолевало, и не распри ли предчувствовало его сердце?

Великий князь привстал на лавке, поглядел на оконце. Засерело небо, и ветер стих, не раскачивает березу у оконца. Ее силуэт проступает через слюду. До рассвета еще далеко, спят гридни, спит Копорье. Бодрствуют только караульные, скрип их шагов слышится в опочивальне.

Протянул Дмитрий руку, достал с треногого столика ковшик с ледяной водой, испил. Жарко. Скинул с ног шубу, почесал волосатую грудь. Глаза в потолок уставил.

Палаты у копорьевского посадника низкие; когда хоромы рубили, старались, чтобы в лютые морозы не выстуживало. Князь снова сон вспомнил: к чему он? Василий хоть и любил хмельное, но сердце имел доброе, не то что у Андрея. Того всегда зависть гложет. Злобой исходил, когда отец завещал Дмитрию великий стол владимирский. Верно, не хотел вспоминать, что на Руси великое княжение почти всегда по старшинству переходило.

От Городца до Переяславля-Залесского дорога неблизкая, и без нужды братья встречались редко. Коли какая потребность, грамотами обменивались. А вот с Даниилом и Дмитрий, и Андрей видятся чаще, и все потому, что Даниил еще юным был, когда отец на Московский удел его посадил.

Но прошлым летом и Даниил заявил Дмитрию, что у иных удельных князей и городков, и деревень поболе, чем у него, не пора ли великому князю о Москве помыслить?

В душе Дмитрий с братом был согласен, однако из каких уделов землицы взять? Кого из удельных князей ни тронь, миром не отдадут, а то и в Орду к хану с жалобой отправятся.

Нет лада между князьями, нет его и между братьями. Эвон, Андрей так и норовит своевольство свое выказать, не хочет признавать его, Дмитрия, старшинства. Уж как его Дмитрий ни корил, как ни уговаривал, о наказе отцовском напоминал, да все попусту…

И великий князь решил, что, как вернется в Переяславль- Залесский, по теплу призовет братьев. Представилось ему, как они встретятся, соберутся на Переяславском озере, рыбаки заведут бредень, на костре в закопченном казане будет пузыриться, булькать уха, и под ее запах братья, сыновья Невского, начнут мирно беседовать. Вспомнят родительский дом, давние года хорошо помянут. И потеплеют их сердца, к добру потянутся, злобствовать перестанут…

От раздумий о предстоящей встрече с братьями мысли перекинулись к разговору с копорьевским посадником. Припомнил, как тот сказывал, что ему и двух десятков гридней достаточно, чтобы край озерный оборонить, что никакие ливонцы и немцы Копорью не угрожают. Разве что ушкуйники забредут, поозоруют и в лесах укроются. От лопарей на них жалобы бывают.

Да в этом и сам Дмитрий убедился. Филиппа за что наказывали? На ватажников какую управу сыщешь? Они у Господина Великого Новгорода под защитой. Уходили ушкуйники в края неведомые и объявляли ту землю пятиной новгородской, а лопарей — данниками Новгорода…

Утро началось с приходом тиуна. Вошел, потоптался.

Что скажешь, Самсон?

Думаю, княже, пора в обратный путь, не то нас тепло и бездорожье застанут.

Твоя правда, Самсон. Вели гридням розвальни загружать. А воеводе накажу, чтоб в пути сторожа была крепкая: край-то лесной, болотистый. А поклажу, Самсон, раздели поровну; ту пушнину, какую в Переяславль-Залесский повезешь, на одни розвальни, какую для Новгорода — на другие. С полдороги свернешь на Переяславль-Залесский, а мы с Ростиславом на Новгород подадимся. От Волочка пошлешь к князю Ивану гонца, пускай навстречу тебе поспешает с дружиной.

Глава 2

В тот год, когда Дмитрий возвращался из Копорья, в Москву явился городецкий князь Андрей. Объезжая свой удел, он решил наведаться к Даниилу. Больше двух лет не виделись, с той самой поры, как овдовел городецкий князь. Случилась с его женой беда: накрыла ее глыба льда, свалившаяся с крыши хором.

Узкими улочками, объезжая рытвины и колдобины, зловонные по весенней хляби, князь поднялся на холм и через открытые ворота въехал в Кремль. Говорили, что именем этим его назвал еще князь Юрий Долгорукий за стены и башни, сложенные из леса векового, строевого — кремлевого.

Минуя всяческие строения — монастырские, церковные, хоромы боярские, — князь направил коня к княжьим палатам, к Красному крыльцу, украшенному резными балясинами.

А навстречу Андрею уже торопился младший брат Даниил, в рубахе, несмотря на холод, без шапки, — раскраснелся, бежит, руки разбросав:

Андрей, брат, не чуял, ие гадал!

Обнялись, расцеловались и, только отстранившись, поглядели друг на друга.

Эвон, как ты, Даниил, раздобрел с тех пор, как не видел тебя. Гляди-ка, никак седину в бороде твоей вижу?

Есть такое, брат. Оно и тебя жизнь не милует, чело твое рытвины избороздили.

Немудрено, на пятый десяток поворотило.

Вот уже третье лето, как ты привел в хоромы княгиню Анастасию. Здорова ли она?

Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.

Да что же я тебя на холоде морю, — засуетился московский князь, — проходи в палаты, гость дорогой, желанный.

По высоким ступеням поднялись в сени.

По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.

Святое дело. А она здорова ли?

Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?

Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…

Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядреным.

Так с чего ты, Даниил, раздобрел? — спросил Андрей.

Московский князь улыбнулся и бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.

А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.

Да-а, — только и протянул Андрей.

Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.

Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чем Даниил думает, спросил:

Так в чем же твои заботы?

Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся;

Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:

В смерти князя Невскою воля Божья…

Мы все, брат, в Его воле.

Воистину.

Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:

Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости пас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь

С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.

Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.

Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел дадеп?

Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учет ведут. Татарин коли не добром заберет, так силой отнимет.

Надобно нам великрму князю поклониться.