Усобники

Теперь они с Ксенией видятся так редко, что, поди, и голоса друг друга позабыли.

Анастасия зиму и сейчас любит, но весны ждет с нетерпением. Весны, которая принесет ей счастье вновь обняться с Любомиром. По теплу она возобновит конные прогулки, и ее будет сопровождать Любомир. Они, как и в прошлые разы, уединятся, и лес укроет их. Лес сохранит тайну их сладкой любви.

Нет, Анастасия теперь не терзается сомнениями, она уверена: Господь подарил ей счастье за постылого и старого мужа, какой повел ее под венец. Может ли усохшее дерево дать плоды? Может ли увядший цветок опылить распускающийся? А она, Анастасия, подобна свежему цветку, горячая кровь переливается в ее жилах, будоражит, зовет пусть к запретному, но сладостному. Великий князь сам повинен: зачем взял ее в жены? Аль не ведал, что жена, хоть и княгиня, живой человек?

Когда Анастасия встречает Любомира, ее сердце рвется к нему, но она умеет скрывать свои чувства. Анастасия боится за гридина, как бы глаза Любомира не выдали его. Княгиня даже на исповеди не говорит о своей любви. Но там, в Орде, когда Сарайский епископ спросил, отчего она грустна, Анастасия едва не открылась ему…

Весной великий князь может отправиться в Орду. Неужели Любомир попадет в число охранной дружины, какая уедет с ним? Княгиня молила Бога, чтобы этого не случилось. Если князь Андрей возьмет с собой Любомира, то она, Анастасия, увидится с ним не раньше конца осени… А там снова зима и долгие ожидания.

Анастасия взошла на церковную паперть, когда служба уже началась, прошла вперед и встала ближе к алтарю. Молилась, просила у Господа прощения, но грешные мысли не отпускали ее. Она видела лицо Любомира, его добрую, ласковую улыбку, чувствовала прикосновение его рук, и ей было радостно. Анастасия думала, что Бог простит ее, и ей хотелось плакать от счастья.

*

Однажды на охоте между Даниилом и боярином Стодолом произошел разговор. В тот день они оказались в землях Рязанского княжества, вблизи Коломны.

Князь начал первым;

Когда отец наделял меня Москвой, я малолеток был, ныне же Юрий и Иван скоро кияжений потребуют, а мой удел рукавом накрыть можно.

То так.

На лов выбрались, а копыта коня уже по чужой земле стучат.

Коломна у Москвы под боком.

И я тако же мыслю.

Не пора ли рязанцам указать на это?

Даниил будто не расслышал вопроса, однако погодя сказал:

Я, боярин, о том думаю…

Крики и лай собак оборвали разговор. Князь хлестнул коня. Впереди затрещали ветки, из чащи выскочил лось. Остановился, тряхнул ветвистыми рогами. Даниил успел наладить стрелу, спустил. Она взвизгнула. Лось сделал скачок и рухнул на снег…

Возвращались поздно. Солнце уже коснулось земли, когда вдали завиднелся кремлевский холм. Неожиданно князь Даниил, будто продолжая прерванный разговор, произнес:

Княжество Рязанское Ордой вконец разорено, Рязань едва стоит.

Не бывает того года, чтобы ордынцы по ее землям с набегом не пронеслись. Люд спасения ищет.

Близится время, когда Коломну под защиту московского князя возьмем.

Дай Бог.

Коломна и Переяславль — две руки тела московского.

Зело взъярится великий князь.

Зависть гложет брата Андрея. Он на Дмитрия завсегда зубы точил.

Великий князь алкает все под себя подмять.

Допрежь обманывали, ныне убедился — злобствования его родную кровь пересиливают.

Помолчали и снова заговорили:

Не пойдет ли великий князь на Москву? Чай, у него сил поболе. Да и хан на его стороне.

Думал о том, боярин. Андрей ежели и пойдет, то хан в наши распри не вмешается. Ему в радость наша грызня. А коль подступит великий князь к Москве, то мы объединимся с тверским князем. Сообща отобьемся.

Истину сказываешь, княже. Михайло Ярославич любви к Андрею Александровичу не питает, хотя и держат в женах родных сестер.

Разговор перекинулся на Анастасию и Ксению.

Княгиню Анастасию жалко. Сколь вижусь с ней, тоска ее гложет, — заметил Даниил.

Стодол усмехнулся:

Мне, княже, под седьмой десяток добирается, а коли б женку мне годков тридцати, ее бы тоска не заедала.

Немало лет прошло, как городецкий князь Андрей Александрович взял в жены Анастасию, а Михайло Ярославич — Ксению. В Твери мир и согласие, голоса княжат слышатся, а у великого князя незадача…

Красива Анастасия. О-хо-хо, мысли грешные.

Не возжелай жены ближнего твоего — аль позабыл, боярин, заповедь?

Как забыть, коли лукавый под ребро толкает.

Въехали в московский посад. Стража с башен издали углядела князя, подала сигнал, и кремлевские ворота распахнулись, впустив всадников.

*

Первым, кого Даниил встретил, войдя в палаты, был Юрий. Невысокий, коренастый, с русой бородкой, княжич был похож на отца: такие же глубоко прячущиеся под нависшими бровями глаза, мясистый нос и одутловатые щеки.

Сыне, — сказал ему Даниил, — весной отправлю тебя к хану Тохте, повезешь ему дары московские. Настает такое время, когда Москва Владимиру противостоять должна, а без благосклонности хана нам не удержаться.

Как велишь, отец. Хотя Москва княжество малое и богатством ноне обижена, однако в Орду есть с чем ехать.

Трапезовали?

Тебя, отец, дожидались.

Тогда зови Ивана и вели стряпухе стол накрывать, я переоденусь да умоюсь с дороги. Эвон, морозом лик прихватило, и борода не спасение.

Даниил рассмеялся.

Ты чему, отец? — удивился Юрий.

Тому, сыне, что, по всему, кровь моя уже не греет, а я на мороз пеняю.

Ты, отец, еще в теле.

В теле-то в теле, да куда годы денешь, а они сказываются.

С тем в опочивальню удалился, Гридин помог князю разоблачиться, подал рубаху, но Даниил молвил ему:

Потом надену, сейчас прилягу, чуть передохну перед трапезой.

Сомкнул глаза и не заметил, как заснул. Юрий заглянул в опочивальню, увидел спящего отца, сказал гридину:

Не буди, пусть спит, — видать, умаялся.

*

Ох, Дарья, Дарья, крепко же ты запала в душу Олексе. С того памятного воскресного дня, как поел он Дарьиных пирогов на торгу да провел пирожницу домой, улучит свободное

время, так и бродит вокруг ее домика. Он у нее ладный, на каменной основе стоит, бревна одно к одному подогнаны, тесом крыт. И месяц и другой все не решается гридин постучать в двери Дарьиного дома.

Но однажды к калитке вышла сама Дарья, улыбнулась по-доброму:

Терпелив же ты, гридин.

Да уж как видишь.

А ежели прогоню?

Ходить буду, пока не примешь.

Коли так, что с тобой поделаешь, заходи.

Слегка пригнувшись под дверным проемом, Олекса вошел в сени, сиял подбитый темным сукном полушубок и шапку, повесил их на колок, вбитый в стену. В полутемной горнице в печи весело горели дрова, на лавке стояла кадка с кислым тестом. Хозяйка готовилась печь пирош.

Олекса сел. Дарья встала в стороне, скрестив на груди руки. Улыбнулась:

Гляжу, все топчешься, топчешься. Неделю и месяц. Ну, мыслю, замерзнет гридин, а с меня спрос.

Князю Даниилу ответила бы.

А мне князь Даниил Александрович не указ, мне мое сердце судья.

Дарья достала из печи горшок со щами, налила в чашу, поставила перед гридином:

Ешь, Олекса, чай, оголодал, с утра бродишь.

Гридин ел охотно. Щи были наваристые, обжигали. Когда чаша оказалась пуста, Дарья положила перед Олексой добрый ломоть пирога, пошутила:

Есть ты горазд, а как в работе?

А ты испытай.

И испытаю. Вон ту поленницу возле избы видел? Переколи.

В один день?

Нет, — рассмеялась Дарья, — в неделю.

Справлюсь. Лишь бы не передумала.

Да уж нет, раз впустила.

Не пожалеешь.

Дай Бог. Как на гуслях играл и пел, в Твери слыхивала, сердце тронул, а каков человек — время покажет.

Правда твоя, принимай какой есть.

Был бы без гнили и червоточины в душе.

Чего нет, того нет.

*

Только зимой владимирский боярин Ерема выбрался в Москву. Никого не стал посылать, сам отправился. Оно сподручней: и наказ великого князя исполнит, и боярина Селюту, старого товарища, проведает. Дорога сначала тянулась вдоль Клязьмы-реки, затем сворачивала на лед, и копыта звонко стучали по толстому настилу. Кованые полозья саней скользили, легко повизгивая, а боярин мечтал, как его встретит Селюта: они попарятся в бане, потом усядутся за стол и до темноты, а то и до полуночи будут вспоминать прожитые годы.