Главный противник

– И что, так никто и не появился?

– Отчего ж никто? – дед снова усмехнулся. – Приехал грузовик аккурат следующим днём, в нём ещё один водила. Только я его раньше энтих иродов услыхал, да встретил. Оне-то не знали, что я отлучился: сидят в машине и носа наружу не кажуть! А я вокруг обошёл и прямо на просеку вышел, откуда шум слышал. Сел у съезда на тропку, что к переправе вела, да и подкараулил машину. День жаркий выдался, гад этот смотровую щель в водительской двери открытой держал. А там поворот больно незаметный – скорость нужно сбросить… Ну я его и подстрелил.

– А не было мысли, Андрей Иваныч, что в машине народу много?

Снова вздохнув, старик приоткрыл полы плаща и показал длинный чехол из коричневой кожи, притороченный справа у пояса. Потом отстегнул широкую кожаную лямку-фиксатор, вынул и передал мне грамотно укороченный обрез охотничьего ружья – «вертикалки». Двенадцатый калибр, скорее всего какой-нибудь особо заковыристый боеприпас вроде «гусянки». При умелом обращении, да на дистанции метров пятнадцать – это как карманная мортира. Чуть опомнившись, я спросил:

– Чем начиняете это… ЭТО?

– Порох бездымный, да по десять картечин, на гитарную струну нанизанные. Поди, сам догадался?

Признаюсь, покуда не появился у меня нарезной карабин, в хозяйстве я имел обрез найденного в тайге одноствольного ружья, снаряженный подобным «гостинцем». Применять на живом материале, слава богу, не приходилось, однако при испытаниях в клочья порвало старую самодельную боксёрскую грушу, созданную на базе пары матрасов и соснового чурбака. Шесть таких патронов и обрез я всегда носил в походах за орехово-ягодным житом, поскольку в тайге уроды тоже попадаются. Без слов вернув оружие владельцу, спросил:

– Как думаете, почему один всего приехал?

– Ну, – кряхтя, старик пристроил обрез в самопальную кобуру и задумался, – ихних уставов я не знаю, может, и положено гуртом ездить, но сам знаешь: человек существо странное. Может, лень было остальным в такую даль тащиться, может, перепились все водярой краденой. Точно тебе никто не расскажет. Смекнул я, что энти черти ещё долго в машине просидеть смогут, потому отогнал грузовик в кусты да пошарил в нём маненько. Нашёл канистру пустую. Слил бензина, сколько унести смог, и пошёл обратно к переправе. Душегубцы всё в кабине сидят, да помощи ждут. Ну… вытряхнул из полиэтиленовых пакетов жратву, что оставалась, наполнил их бензином, на верёвку приладил да изловчился и на крышу машины забросил. Те, что в кабине, сразу ничего не поняли, только когда бензином запахло, из машины наружу полезли. Ну и они это затеяли одного, что спереди, на пассажирском сиденье сидел, я сразу убил, а второму обе ноги перебить изловчился.

– Допрос что-то прояснил?

– А чего там яснить-то? – огладив бороду правой морщинистой ладонью, Чернов усмехнулся. – Сказал он про войну, что, мол, нету больше державы, а есть Сибирский протекторат. А нас, ну то есть русских, оне все в расход определили. Он красиво как-то сказал, но смысл я ухватил. Стаскал я всех в кучу, машина уже догорала тогда, да и дело к вечеру клонилось, и пожог трупы и энтого, говоруна.

– Живьём?

Старик, сверкнув чёрными глазами, рубанул ладонью по горлу, показывая, что сделал с пленным. Этот интернациональный жест был понятен и так, но Чернов тихо добавил:

– Мы не они, хоть глотку я ему и перерезал. Само собой, бить это зверьё надо жёстко. Однако мыслю так, что им уподобляться не следует. Вижу, ты не согласен, но скоро и ты всё поймёшь, оно с возрастом приходит. Чую, нахлебаемся кровушки и своей немало прольём, но когда есть возможность, лучше без жести.

Тут я ничего старику не сказал, спорить не хотелось, тем более, что со вторым тезисом, о кровавой похлёбке, он был совершенно прав. Но знал я и другое: когда умирает сразу столько близких тебе людей, умираешь и ты сам. Вместе с погибшими уходит из души что-то важное, и гаснет часть светлого огня в душе. Остаются только щемящая боль утраты и злость. Нельзя забыть, нельзя простить. Кого-то лечит время, встречал я и такое, однако на личном примере могу сказать, что по-настоящему можно заставить боль утихнуть, только если устранишь пускай даже косвенную причину в лице пары-тройки «духов». Я не умею прощать убийц, грабителей, насильников и дураков. Возможно, по этой причине до сих пор боль не стихает, злыми толчками она гонит вперёд, на поиски первопричины, и вот с мыслью, что эти поиски будут длиться весь остаток жизни, мне худо-бедно удалось примириться. Сыпанув на тлеющие угли земли, принесённой загодя, я пошёл к стене и, оглянувшись к старику, подвёл черту под бесполезным для нас обоих спором:

– Вот что я вам скажу, Андрей Иваныч, – дед вскинул голову и выжидательно посмотрел мне в глаза, открыто, с искренним интересом, – пока что у нас нет выбора. Гуманно поступают победители, поскольку поверженный враг им уже не слишком опасен. Расклад не тот для гуманизма, нужно заставить их бояться, пробудить желание уйти… побежать, поджав хвост. А для этого жестокость – самый подходящий инструмент, поэтому если я увижу, что вы миндальничаете с врагом или, не дай бог, помогаете ему – зарою в землю живьём, своими собственными руками. Сейчас у вас есть выбор: идти с нами, но тогда расклад простой – подчиняться мне и командиру отряда, или вы тихо, прямо сейчас уходите и нам на глаза никогда не попадаетесь. Так как оно будет?

Чернов досадливо крякнул и пошёл в противоположный угол пещеры, где и зарылся в листву. Лишь когда я, закрывая глаза, приказал себе уснуть и свернулся у стены, услышал тихий ответ:

– У каждого своя правда, но вражинам-то плевать. Не поняли мы друг друга, но время ещё будет. Я два раза не выбираю – будем воевать по-твоему, лишь бы сквитаться, лишь бы одолеть…

…Лёгкие ожгло от большой задержки дыхания, я вынырнул и встал в чаше горячего источника, глотнул прохладный сухой воздух. Осторожно ступая по неровному дну и вытирая распаренное лицо пятернёй, выбрался наверх и стал одеваться. Свет самодельной коптилки неровными бликами освещал стены пещеры, расписанные сценами охоты. Один рисунок притягивал взор помимо воли: трое схематично нарисованных людей с палками затаились в кустах, пропуская идущего вальяжной походкой саблезубого тигра. Старый рисунок, потускневшие краски, но что удивительно – художник с анатомической точностью нарисовал прильнувшего мордой к земле тигра. Чем дольше я смотрел на картинку, тем явственней представлял нервно раздувающиеся ноздри хищной кошки, пытавшейся унюхать так внезапно сбежавшую добычу. В позе зверя чувствовалась сила и мощь уверенного в себе охотника, но вот сейчас слабой и лёгкой добыче в лице троих людей, вооружённых лишь обожжёнными на костре палками, удалось его обмануть. С досадой хлеща себя по бокам длинным хвостом, саблезубый готов среагировать на любой шорох, малейшее движение. Но страх и желание выжить спасли людей по прихоти Судьбы из охотников ставших чьей-то добычей. Оторвав взгляд от картины и быстро одевшись, я спустился по полустёртым ступеням вниз, прихватив с собой коптилку. Как и людям на картинке, мне и выжившим по прихоти той же Судьбы людям в который раз предстояло пройти испытание на право жить, и что гораздо важнее – заманить сильного и уверенного в себе врага в ловушку.

Россия. 3 октября 2011 года. Юго-западный участок Центрально-сибирской оккупационной зоны. 319 км юго-восточнее предместий г. Кемерово. Участок Шишковичского лесного массива, 16.37 по местному времени. Лейтенант Зак «Фрости» МакАдамс, командир отряда SOCOM «Варлок». Превратности войны, или Что такое ирландская удача.

…Земля, вымоченная зарядившим пару недель назад дождём, не сохранила чётких следов пресловутого Сасквотча и его спутников. Наш единственный потомственный проводник – Джош Хардин, от которого не уходили даже матёрые афганские моджахеды, зло матерился сквозь зубы. Хардин попал к нам из армейских рейнджеров, где выделился именно своим исключительным чутьём, за что его так и прозвали – Нюх. Везде, будь то иракский песок или лысые афганские горы, Нюх отыскивал вражеский след. Джош приводил группу ровно к тому самому месту, где скрывался враг – словно бы по запаху, как это делает хорошая гончая. Но в данный момент сержант Хардин вот уже шестые сутки кряду кружил меж трёх плоских холмов, поросших огромными соснами и колючим кустарником, так и не найдя ни единой зацепки. Ровно в сорока километрах южнее начиналась совершенно непроходимая чаща, которую жившие тут русские называли «тэйг» или «тайгие», я пока ещё не слишком вник в эти тонкости. Взобравшись на подходящее дерево, я осмотрелся сначала просто так, а потом внимательно оглядел всё вокруг через двадцатикратную оптику. В левом углу дисплея постоянно мигала тревожная надпись «ошибка подключения», но я уже привык. Вся техника была заточена под новый стандарт, согласно которому бинокль, электронный гибкий карта-планшет и тактический компьютер объединялись в одну сеть, быстро показывая офицеру, в каком точно районе он находится, и по нажатию кнопки на небольшой боковой панели бинокля можно пометить позиции наблюдаемых вражеских войск и техники. По идее, это всё должно отобразиться на карте и через спутник попасть в штаб армии. Так любой штабной мудак, имеющий доступ к нашим операциям, сможет в реальном времени увидеть то, что вижу я. Но на практике система барахлит и если сейчас подключить всё как положено, то через пару секунд на нашего полковника посыплются тревожные запросы, почему с секретным подразделением потеряна связь и нет чёткой картинки. Но бинокль всё же отличный, а компьютер таки нужен для управления беспилотником и для вызова артиллерии и «вертушек» в случае чего, поэтому мы их пользуем отдельно, так гораздо меньше суеты и проблем с начальством. Хуже всего обычной пехоте и прочим уставникам – они вынуждены работать с этой пока ещё далёкой от совершенства системой как положено. Однако все знают, что чаще всего офицеры пользуются обычными бумажными картами, предпочитая новомодным гаджетам старую добрую радиосвязь…