Страница 5 из 10
Я перенесла операцию под названием радикальное иссечение шеи, звучит так же приятно, как и есть на самом деле. Затем облучение. Потом они попробовали немного химии на опухолях в моих легких. Опухоли сократились и выросли снова. К этому времени мне было четырнадцать. Мои легкие начали заполняться водой. Я выглядела вполне мертвой: руки и ноги надулись, как воздушные шары, кожа потрескалась, губы вечно синие. Есть такая отрава, которая заставляет тебя не так ужасаться тому факту, что ты не можешь дышать, и мне вливали ее и десяток других лекарств просто-таки литрами через ЦВК [7]. Но даже несмотря на это, есть определенные неприятные ощущения в том, чтобы постоянно тонуть, особенно на протяжении нескольких месяцев. В конце концов я оказалась в реанимации с пневмонией, и моя мама встала на колени рядом с моей постелью и спросила: «Ты готова, дорогая?», и я сказала ей, что я готова, а папа продолжал повторять мне, что он любит меня, не просто ломающимся, а уже сломанным голосом, и я говорила ему, что люблю его тоже, и мы держались за руки, а я не могла вдохнуть, мои легкие отчаянно искали кислород, выталкивая меня из постели, чтобы я нашла хоть какое-то положение, в котором они смогут получить немного воздуха, я была в смущении от этой безысходности и раздражена от того, что они просто не отпустят, а еще я помню, как мама говорила мне, что все будет хорошо, что со мной все будет хорошо, и папа настолько старался не разрыдаться, что когда он все-таки не сдержался, что было обычным делом, это было просто землетрясение. А еще я помню, что хотела заснуть и не проснуться.
Все были готовы к тому, что я уйду, но моему врачу Марии удалось вывести часть жидкости из моих легких, и вскоре антибиотики, которые мне ввели от пневмонии, подействовали.
Я проснулась и через некоторое время вошла в одну из этих экспериментальных программ, которые известны в штате Онкохома за то, что они Не работают. Препарат назывался Фаланксифор, его молекулы были разработаны так, чтобы они прицеплялись к раковым клеткам и замедляли их рост. Он не работал примерно на семидесяти процентах людей. Но сработал на мне. Опухоли уменьшились.
И прекратили изменяться в размерах. Ура Фаланксифору! За прошедшие восемнадцать месяцев метастазы не росли, хотя и оставили меня обладательницей хреновых легких, которые, по-видимому, все же справлялись с помощью кислорода и дневной дозы Фаланксифора.
По общему признанию, это онкологическое Чудо привело к приобретению для меня лишь ограниченного времени (насколько — я пока не знала). Но когда я рассказывала о нем Августу Уотерсу, я нарисовала как можно более радужную картину, приукрашивая чудесность чуда.
— Теперь тебе нужно вернуться в школу, — сказал он.
— Вообще-то, я не могу, — объяснила я, — потому что уже сдала выпускные экзамены. Я посещаю занятия в МКК. — Так назывался наш общинный колледж [8].
— Чикса из колледжа, — сказал он, одобрительно кивая головой. — Это объясняет ауру утонченности. — Он ухмыльнулся. Я шутя толкнула его в предплечье. Было просто изумительно почувствовать тугие мускулы под его кожей.
Визжа тормозами, мы повернули в переулок с трехметровыми оштукатуренными стенами. Его дом был первым слева. Двухэтажный, в колониальном стиле. С толчком он остановил машину на подъездной дороге.
Я зашла за ним внутрь. Деревянную табличку на стене в прихожей украшали вырезанные курсивом слова Дом там, где твое сердце, и вообще весь он оказался обвешен подобными замечаниями. Хороших друзей трудно найти и невозможно забыть, изрекала надпись над вешалкой. Настоящая любовь рождается в тяжелые времена, обещала вышитая подушка в гостиной, оформленной под старину. Август заметил мое внимание. «Мои родители называют их Ободрениями, — объяснил он. — Они повсюду».
Его родители называли его Гас. Они готовили энчиладас [9]на кухне (кусок крашеного стекла у раковины выпуклыми буквами гласил Семья навсегда). Его мама накладывала курицу на тортильи, которые его папа затем сворачивал и клал в стеклянную миску. Они не казались чересчур удивленными моему появлению, что было понятно: то, что Август заставлял меня чувствоватьсебя особенной, не означало, что я былатаковой. Быть может, он каждый вечер приводил домой какую-нибудь девушку, чтобы посмотреть с ней кино и приободрить ее.
— Это Хейзел Грейс, — представил он меня.
— Просто Хейзел, — сказала я.
— Как дела, Хейзел? — спросил папа Гаса. Он был высоким — почти такого же роста, как Гас, — и худым, какими обычно не бывают люди в возрасте отцовства.
— Нормально, — сказала я.
— Как прошла Группа поддержки Айзека?
— Невероятно, — ответил Гас.
— Слышу сарказм, — сказала его мама. — Хейзел, а тебе нравится?
Я помолчала секунду, пытаясь сообразить, кому мой ответ должен угодить: Августу или его родителям.
— Большинство людей очень приятные, — в конце концов сказала я.
— Как раз с такими семьями мы столкнулись в Мемориале в разгар лечения Гаса, — сказал его папа. — Все были такими добрыми. И сильными. В самые темные времена Господь приводит в твою жизнь лучших людей.
— Быстро, дай мне подушку и нитки, это должно быть Ободрением, — сказал Август, и папа его показался мне раздраженным, но Гас обхватил его вокруг шеи своей длинной рукой и сказал: — Да шучу я, пап. Мне нравятся чертовы Ободрения. Правда нравятся. Просто я не могу этого признать, потому что я подросток. — Его папа закатил глаза.
— Я надеюсь, ты присоединишься к нам за ужином? — спросила его мама. Она была небольшого роста брюнеткой, отчасти похожей на мышь.
— Думаю, да, — сказала я. — Мне нужно быть дома в десять. И еще, я, эмм… не ем мясо.
— Без проблем. Мы сделаем пару вегетарианских, — сказала она.
— Животные слишком милые? — спросил Гас.
— Я хочу сократить количество смертей, за которые я ответственна, — сказала я.
Гас открыл было рот, чтобы возразить, но потом остановился.
Его мама заполнила паузу:
— Я думаю, что это замечательно.
Они немного рассказали мне об этих Знаменитых энчиладас Уотерсов и как их Нельзя пропустить, и о том, что комендантским часом Гаса тоже были десять часов и что они не доверяли тем, кто ограничивает своих детей другимвременем, и спросили, хожу ли я в школу («Она в колледже», перебил их Гас), а еще заметили, какая действительно и абсолютно необыкновенная погода стояла для марта, и что весной все кажется новым, и они ни разу не спросили меня ни про кислород, ни про мой диагноз, что было странно и замечательно, а потом Август сказал:
— Мы с Хейзел хотим посмотреть V значит Вендетта, чтобы она увидела своего кинематографического двойника, Натали Портман из середины двухтысячных.
— Телевизор в гостиной весь ваш, — счастливо сказал его папа.
— Я думаю, что мы все же посмотрим его у меня, внизу.
Его папа рассмеялся:
— Хорошая попытка. В гостиную.
— Но я хочу показать Хейзел Грейс свою комнату, — сказал Август.
— Просто Хейзел, — напомнила я.
— Так покажи Просто Хейзел свою комнату, — сказал его папа. — А затем поднимайтесь наверх и смотрите свое кино в гостиной.
Август надул щеки, встал на одну ногу, крутанул бедрами и выбросил протез вперед.
— Ну ладно, — пробурчал он.
Я пошла за ним по покрытым ковролином ступенькам на нижний этаж, в его огромную спальню. На уровне моих глаз я увидела идущую через всю комнату полку, которая была забита баскетбольными реликвиями: десятки трофеев с позолоченным пластиковым человечком, ведущим мяч или забрасывающим его в невидимую корзину одной или двумя руками. Также там была куча подписанных мячей и кроссовок.
— Я раньше играл в баскетбол, — объяснил он.
— Ты, должно быть, был хорош.
— Я был неплох, но вся обувь и мячи — это Онко-Бонусы. — Он подошел к телевизору, рядом с которым огромная гора DVD и видео-игр была сформирована в подобие пирамиды. Он наклонился и схватил V значит Вендетта. — Я был вроде типичного белого парня из Индианы, — продолжил он. — Вообще, я был сосредоточен на восстановлении забытого искусства трехочковых в прыжке, но однажды я тренировал штрафные броски: просто стоял за штрафной линией в нашем спортзале и бросал от полки с мячами. Внезапно, я не смог сообразить, почему я методично продолжаю впихивать сферический объект в объект тороидальный [10]. Это показалось мне наиглупейшим занятием.