Страница 2 из 10
Так что Группа поддержки была полный отстой, и через несколько недель я готова была топать ногами и кричать от необходимости ходить туда. На самом деле, в ту среду, когда я встретила Августа Уотерса, я старалась пропустить Группу изо всех сил, сидя на диване с моей мамой во время третьего этапа двенадцатичасового марафона прошлого сезона Топ-модели по-американски, который, надо сказать, я уже видела, но это без разницы.
Я: «Я отказываюсь посещать Группу поддержки».
Мама: «Один из симптомов депрессии — это отсутствие интереса к активности».
Я: «Пожалуйста, можно я просто посмотрю Топ-модель по-американски? Это активность»
Мама: «Телевизор — это пассивность».
Я: «Грр, мам, ну пожалуйста».
Мама: «Хейзел, ты же подросток. Ты больше не маленький ребенок. Тебе нужно заводить друзей, выбираться из дома и жить своей жизнью».
Я: «Если хочешь, чтобы я была настоящим подростком, не посылай меня в Группу поддержки. Купи мне фальшивые права [1], чтобы я могла ходить в клубы, пить водку и принимать травку».
Мама: «Травку не принимают, а курят, для начала».
Я: «Вот видишь, я бы знала это, будь у меня были фальшивые права».
Мама: «Ты идешь в группу поддержки».
Я: «Грррррррр».
Мама: «Хейзел, ты заслуживаешь нормальной жизни».
Это заставило меня заткнуться, хотя у меня и не получилось понять, каким таким образом посещение Группы поддержки означало нормальную жизнь. Все же я согласилась пойти — после того, как отсудила себе право посмотреть в записи те полтора эпизода ТМА, которые пропущу.
Я ходила в Группу поддержки по той же причине, по какой однажды позволила медсестрам с едва ли восемнадцатью месяцами образования травить меня экзотически названной химией: я хотела сделать моих родителей счастливыми. Хреново умирать от рака, когда тебе шестнадцать, но еще хреновее, когда твой шестнадцатилетний ребенок умирает от рака.
Мама въехала на круговой подъезд к церкви в 16:56. Я притворилась на секунду, что вожусь с кислородным баллоном, чтобы убить время.
— Хочешь, я занесу его за тебя?
— Нет, все нормально, — сказала я. Цилиндрический зеленый баллон весил пару кило, и у меня была маленькая стальная тележка, чтобы везти его рядом с собой. Он доставлял мне два литра кислорода в минуту через канюлю, прозрачную трубку, которая разделялась на двое у меня за шеей, оборачивалась вокруг ушей и снова соединялась в моих ноздрях. Этот гаджет был необходим, потому что из моих легких, вообще-то, хреновые легкие.
— Я люблю тебя, — сказала она, когда я вышла.
— Я тебя тоже, мам. Увидимся в шесть.
— Заведи друзей! — сказала она через опущенное стекло, пока я уходила.
Я не хотела спускаться на лифте, потому что лифт — это вроде как дело для Последних дней, так что я пошла по лестнице. Я схватила печенье и налила немного лимонада в бумажный стаканчик, а затем оглянулась.
Какой-то парень глазел на меня.
Я была вполне уверена, что никогда раньше его не видела. Высокий и достаточно мускулистый, он заставлял пластиковый стул для первоклашек, на котором он сидел, казаться еще меньше, чем он был на самом деле. Красновато-коричневые волосы, короткие и прямые. Он выглядел моим ровесником, может на год старше, и сидел в вызывающе скромной позе: копчиком на самом краю стула, одна рука наполовину в кармане темных джинсов.
Я отвернулась, внезапно осознав тысячу моих недостатков. На мне были старые джинсы, которые когда-то сидели в обтяжку, а теперь болтались в странных местах, и желтая футболка с названием группы, которая мне даже больше не нравилась. А еще мои волосы: эта стрижка под пажа, и я даже не удосужилась их, что-ли, расчесать. Более того, у меня были до смешного огромные щеки, как у бурундука: побочный эффект лечения. Я выглядела как нормальный человек с воздушным шаром вместо головы. И это еще если забыть про мои опухшие лодыжки. Но все же, я украдкой взглянула на него, а он продолжал на меня пялиться.
Я вдруг поняла, почему это называется зрительный контакт.
Я вошла в круг и села рядом с Айзеком, за два сиденья от парня. Снова подняла глаза. Он все еще на меня смотрел.
С позволения сказать, он был просто красавчик. Некрасивый парень таращится на тебя безжалостно, и это, в лучшем случае, неловко, а в худшем, напоминает нападение. А красивый парень…ну.
Я достала телефон и нажала на кнопку, чтобы он показал время: 16:59. Круг наполнился неудачливыми детьми от двенадцати до восемнадцати, и затем Патрик начал с молитвы безмятежности: Господи, даруй мне душевный покой, чтобы принять то, что я не могу изменить, смелость, чтобы изменить то, что я могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого. Парень все еще глазел на меня. Я почувствовала, что краснею.
Наконец, я решила, что лучшей стратегией было уставиться в ответ. В конце концов, мальчики не обладают монополией на Дело по производству взглядов. Так что я смотрела на него, пока Патрик в тысячный раз признавал свое без-яичие и т. д., и вскоре это была игра в гляделки. Через какое-то время парень улыбнулся, и, наконец, его голубые глаза взглянули в сторону. Когда он снова посмотрел на меня, я приподняла брови, вроде как говоря, Я выиграла.
Он пожал плечами. Патрик продолжал, и вскоре пришло время представиться.
— Айзек, может быть, ты захочешь быть первым сегодня. Я знаю, что для тебя пришло время испытаний.
— Да, — сказал Айзек. — Меня зовут Айзек. Мне семнадцать. И вроде как через пару недель я отправлюсь на операцию, после которой ослепну. Не хочу жаловаться или типа того, потому что я знаю, многим из нас гораздо тяжелее, но эмм… я имею в виду, быть слепым как-то хреново. Хотя, моя девушка помогает. И друзья вроде Августа, — он кивнул в сторону парня, у которого теперь было имя. — Так что вот, — продолжил Айзек. Он смотрел на свои руки, сложенные пирамидкой. — В общем, я ничего не могу с этим поделать.
— Мы с тобой, Айзек, — сказал Патрик. — Пусть Айзек это услышит, ребята.
И мы все монотонно сказали: «Мы с тобой, Айзек».
Следующим был Майкл. Ему было двенадцать, и у него была лейкемия [2]. Всю жизнь. Он чувствовал себя нормально. (По крайней мере, так он сказал. Он спустился на лифте).
Лиде было шестнадцать, и она была достаточно симпатичной, чтобы привлечь внимание красивого парня. Она была постоянной участницей встреч — долго восстанавливалась после рака аппендикса, о существовании которого я раньше не знала. Она сказала — как и в каждый раз, когда я появлялась в Группе поддержки, — что чувствовала себя сильной. Я слушала ее, в то время как брызжущие кислородом трубки щекотали мои ноздри, и думала о том, как все это напыщенно звучит.
Представились еще пятеро, прежде чем очередь дошла до него. Он слегка улыбнулся. Его голос был низким, каким-то дымчатым и чертовски сексуальным.
— Мое имя Август Уотерс, — сказал он. — Мне семнадцать. Меня слегка затронула остеосаркома [3]полтора года назад, но здесь я только по просьбе Айзека.
— И как ты себя чувствуешь? — спросил Патрик.
— О, отпадно, — Август Уотерс улыбнулся уголком рта. — Я на американских горках, которые идут только вверх, друг мой.
Затем была моя очередь, я сказала: “Меня зовут Хейзел. Мне шестнадцать. Щитовидка с метастазами в легких [4]. Я в норме”.
Встреча продолжилась: сражения пересказывались, успешные битвы против безнадежно проигранных войн; надежда хранилась; семьи прославлялись и проклинались; было решено, что друзьям просто не понять; слезы проливались; утешение обеспечивалось. Ни я, ни Август Уотерс не проронили ни слова, пока Патрик не сказал:
— Август, может, ты хотел бы поделиться своими страхами с группой.
— Моими страхами?
— Да.
— Я боюсь забвения, — сказал он после минутной паузы. — Я боюсь его как пресловутый слепой, который боится темноты.
— Слишком рано, — сказал Айзек, вымучивая улыбку.