Атаман Платов

После царского дня рождения Платов долго лежал в постели, стонал, пил рассол. Вошел Смирный. Спросил:

— Как чувствуете себя, ваше сиятельство?

— То ли не видишь. Лихотит. Ломота во всем теле.

— Надо бы вам, Матвей Иванович, поберечь себя для Отечества, взять на некоторое время покой от должности.

— Как посмел ты говорить такое?! — вспылил Платов. — В кого ты хочешь превратить меня — в ребенка? На кого я буду похож, когда после таких несчетных милостей ко мне милосердного государя посмею испрашивать у него (даже на минуту) отдохновения от должности? Я скорее умру, чем решусь на это.

После столь энергичного протеста Смирному «не осталось ничего другого, как, взирая с сокрушением сердца на постепенное угасание сего заслуженного мужа, проливать слезы». Как видно, Николай Федорович тоже был чувствительным человеком.

Матвей Иванович, несмотря на непогоду, продолжал разъезжать по донским станицам и хуторам, проверяя, как исполняются его распоряжения.

Между тем прошло Рождество. Наступал новый 1817 год. Платов заранее отправил в Петербург поздравления их императорским величествам Александру Павловичу с Елизаветой Алексеевной и, конечно, Марии Федоровне, а через них и всем прочим членам императорского семейства, пребывавшим тогда в столице. В предпраздничную ночь отстоял Божественную литургию, сопровождавшуюся 101 выстрелом из орудий донской артиллерии.

Отпраздновав с возлияниями и Рождество, и Новый год, Платов стал готовить встречу царя. Приказал возвести две триумфальные арки. Стоят они теперь на въезде в Новочеркасск — с запада и с северо-востока — каменные, как в Москве и Петербурге, и напоминают нам не столько о посещении государем донской столицы уже после смерти атамана, сколько о тех временах, когда, по выражению Дениса Васильевича Давыдова, голова каждого русского «кипела отважными замыслами и грудь, полная обширнейших надежд, трепетала честолюбием изящным, поэтическим», напоминают о подвиге казаков в той великой войне и о неудержимом их галопе по Европе.

Александр Павлович тогда не приехал. Но дня именин государя Матвей Иванович не упустил — отпраздновал его так же шумно, как и день рождения. Приятно было погулять, порадовать преданных людей, но еще важнее — написать о том в столицу, напомнить о себе, чтоб не забывали.

А его и не забывали. В июле давний приятель по костромской ссылке и многим ратным походам Алексей Петрович Ермолов получил вдруг приятную возможность засвидетельствовать прославленному герою «чувства искренней привязанности». Встретив близ Тегерана начальника штаба Бомбейской армии полковника Джонсона, возвращавшегося через Персию и Россию в Англию, он рекомендовал его атаману как «человека отличных достоинств» и просил принять его.

Матвей Иванович не только принял английского гостя и показал ему во «всем блеске, что значит русский человек и донской казак», но и подарил ему отличной работы экипаж, предупредив его желание купить таковой.

В сентябре 1817 года, в праздник Воздвижения Животворящего Креста Господня, в Новочеркасск прибыл великий князь Михаил Павлович. Матвей Иванович устроил ему встречу, о которой потом с удовольствием вспоминали казаки. И всякий раз с новыми подробностями.

От границы Войска Михаила Павловича сопровождали генералы Максим Григорьевич Власов и Григорий Андреевич Дячкин. В пяти верстах от Новочеркасска великого князя встретили зятья атамана — Тимофей Дмитриевич Греков и Константин Иванович Харитонов — и сын Иван Матвеевич с конной командой. Сам Платов с донскими полками, выстроенными вдоль дороги, и многочисленными зрителями ожидал высокого гостя у городских ворот.

Михаил Павлович, не желая явиться перед донскими полками в коляске, потребовал выслать ему верховую лошадь. Матвей Иванович отказал, опасаясь, как бы лошади, перепуганные громом артиллерии и радостными криками встречающих, не выбросили царского братца из седла. Великий князь настаивал, еше два раза гонял офицеров свиты в Новочеркасск. Атаман был непреклонен.

— Ежели что случится, как явлюсь я к матушке-императрице Марии Федоровне, что скажу моей благодетельнице? Не дам! — сказал Матвей Иванович, как отрезал.

И не дал. Пришлось великому князю ехать в город в коляске. Палили пушки. Казаки кричали «ура!». Боевые генералы салютовали наградными саблями.

Михаил Павлович вышел из коляски и двинулся навстречу Матвею Ивановичу. Сблизились.

— Ваше императорское высочество… — начал было рапортовать атаман.

— Да будет вам, Матвей Иванович, — прервал его Михаил Павлович и обнял Платова. Растроганный старик заливался слезами.

Когда шум стих, к великому князю подвели лошадь под казачьим седлом. Дальше он поехал верхом.

У собора Михаила Павловича и членов его свиты — генералов Ивана Федоровича Паскевича, Александра Христофоровича Бенкендорфа и других — встречали протоиерей Иаков, местное духовенство, депутация от донского дворянства. Атаман рассказал гостям о войсковых регалиях, в разное время пожалованных казакам предками великого князя и выставленных перед входом в храм.

Ночевали гости в большом доме генерала Николая Васильевича Иловайского.

Утро 17 сентября началось с представления великому князю донских генералов и офицеров. Потом гости посетили канцелярию и экспедицию, госпиталь и гимназию. За городом наблюдали за артиллерийскими маневрами со стрельбой и учебными сшибками атаманцев с казаками других донских полков. В три часа был обед с тягучими льстивыми речами, а вечером — бал, открытый полонезом. Не зря атаман так часто и подолгу жил в Петербурге — многому научился.

На рассвете следующего дня Михаил Павлович в сопровождении казачьего полка верхом ускакал в Старый Черкасск, где встретил его хлебом-солью сам атаман, приехавший туда заранее. Сын Иван и внук Матвей стояли справа и слева от отца и деда и держали блюда с фруктами из собственного сада.

Завтракали в доме Алексея Васильевича Иловайского, человека воспитанного и образованного, авторитетного даже в столичных армейских кругах.

Осмотрев древнюю казачью столицу, Михаил Павлович и его спутники отбыли в Ростов «и далее по тракту к Таганрогу». Атаман «имел щастие к сердечному утешению… сопровождать Его Высочество до города Азова».

Матвей Иванович вернулся домой, сел за стол и отписал своей благодетельнице Марии Федоровне, что имел счастие созерцать великого князя Михаила Павловича, восхитился «кроткостью, благоснисходительностью и ангельской приветливостью» молодого человека, но в силу краткости визита не вполне успел насладиться «лицезрением» его высочества — 20-го числа из Азова тот «изволил отправиться далее в вожделеннейшем здравии».

К концу года Матвей Иванович все чаще стал болеть. Но едва хворь отступила, собрался в поездку по хуторам и станицам Войска. Зятья Тимофей Дмитриевич и Константин Иванович, по очереди дежурившие при нем, а также секретарь Николай Федорович с трудом уговорили слабеющего старика воздержаться от путешествия:

— То ли людей у вас нет надежных?

— Люди-то есть, да перепутают все. А государю доложить надо, как на Дону дела обстоят.

Матвей Иванович приказал Смирному написать рапорт царю и отправить его в Петербург с нарочным.

Платов и сам понимал, что силы покидают его. Он осунулся, часто сидел в кресле, глядя в окно, омываемое потоками осеннего дождя, молчал. Однажды сказал в присутствии Смирного:

— Да-а, Николай Федорович, мне протянуть бы еще лет пять, больше не надо.

— Надо, Матвей Иванович, надо. Вот подлечимся немного, поедем в Петербург, там Яков Васильевич поставит вас на ноги.

— Дай-то Бог, — и снова погрузился в свои горестные раздумья.

В тот раз все обошлось. Накопились дела. Но и праздник подоспел — день рождения императрицы Марии Федоровны.

Атаман М. И. Платов — императрице Марии Федоровне,

14 октября 1817 года:

«Всемилостивейшая Государыня!

С высокоторжественным днем рождения Вашего Императорского Величества священнейшим долгом имею повергнуть перед Вами… всеподданнейшее мое поздравление. Имея щастие праздновать здесь со всем генералитетом и прочими чинами Войска Донского сей драгоценнейший день, мы с сердцами, исполненными живейшего восторга и радости, вознесли во храме Бога, при пушечных выстрелах, по нашему обыкновению, благодарения наши к Алтарю Вездесущего за сохранение вожделеннейшего здравия Вашего Величества; и молим Его всещедрую благость о продлении оного на многие и многие лета. С сими чувствованиями осмеливаюсь также повергнуть… всеподданнейшую благодарность за удостоение меня всемилостивейшим рескриптом, в 3-й день сего октября состоявшимся, а мною в нынешний радостнейший день полученным. Выражения оного, особой Высочайшей милости Монархини исполненные, запечатлены навеки в сердце моем с глубочайшею признательностью и тем благоговением, с которыми повергаю себя к священным стопам Вашего Величества.