Подводные мастера

Волны тут не ходят могучими размеренными валами, когда можно смело поставить судно наперерез волне. Корабль попадает в «болтанку»: его то неожиданно подшибает, то начинает бросать во все стороны.

Страшней всего озеро осенью, перед ледоставом. Его буйные штормы смывают ряжи и разбивают причалы. А рыбацкие лодки швыряет, опрокидывает и уносит за десятки километров.

Бури обрушиваются на корабли, и капитанам нужны большие знания и мужество, чтобы провести судно по этому коварному озеру-морю. Недаром еще Петр Первый приказал рыть длинный узкий канал, чтобы в бурное время вести корабли с грузом для своей новой столицы, в обход озера.

У озерных капитанов и матросов свои, отличные от других моряков, повадки. Да и озерные суда не похожи на морские: у них другие размеры и другая осадка.

В годы Великой Отечественной войны, когда это озеро было единственным путем из осажденного города, прославились своими подвигами тендера — суденышки легкие и, как чемодан, плоские, с небольшим козырьком на носу. Знаменитыми стали и озерные тральщики, которые бесстрашно и неутомимо под бомбежкой и обстрелом тянули через озеро тяжело груженые несамоходные труженицы-баржи.

Вот на таких-то трех судах — тендере, тральщике и барже — наш водолазный отряд в конце октября, по приказу штаба фронта, вышел на выполнение срочного задания.

Большой город второй год находился в осаде и не имел электрического света.

До войны ток городу бежал по проводам от гидростанции. Теперь эта электропередача находилась у врага. Дать свет осажденному городу можно было только, проложив с одного берега на другой по дну озера электрический кабель.

Работу эту надо было делать ночью. Днем враги зорко следили за озером и сразу бы обрушились огнем на работающих.

В темные октябрьские ночи проложили мы по дну четыре свинцовых нитки кабеля общей длиной девяносто шесть километров, и в ночь на первое ноября вышли укладывать пятую, последнюю, нитку.

На северном берегу у песчаного мыса нас ждал во тьме инженер-лейтенант Соколов с монтажниками, чтобы принять наш кабель и присоединить его к кабелю электрической станции.

Уже несколько дней было неспокойно озеро, но в эту ночь грянул такой шторм, какие бывают только поздней осенью. Тральщик, ныряя в глубокие водные провалы, едва тянул нашу тяжелую железную баржу. В ее трюме лежал толстый, как удав, электрический кабель, свернутый большими восьмерками.

Он тянулся по деревянной дорожке к кормовому отверстию баржи, куда всё настойчивее врывалась вода и, с шумом раскатываясь по палубе, обливала нам ноги.

Шторм свирепел с каждым часом. Сердитая волна мотала нас во все стороны, сшибала с ног и вырывала из рук тяжелый электрический кабель, в каждом метре которого шестнадцать килограммов веса. По техническим правилам, нельзя укладывать кабель даже при легком волнении воды: может быть излом, и в тело его проникнет сырость. Но мы всё-таки тянули кабель из восьмерки и бережно, как ребенка, держали его на руках, не допуская излома.

Труднее всего было переносить концы кабеля на прыгающий, как мяч, плоскодонный тендер и здесь надевать на них чугунную соединительную муфту. Она предохраняла кабель от ржавчины, сырости и ударов.

Палуба уходила у нас из-под ног, и мы падали друг на друга, но кабеля из рук не выпускали.

Было совсем темно. Наш водолазный старшина Подшивалов на сотую долю секунды высекал карманным фонариком синий снопик света, освещая то кусок кабеля, то пластырь, большой и выпуклый, как подушка, и обтянутый на деревянных рамах корабельным брезентом. Пластырь был приготовлен на случай аварии, для заделки пробоины.

Ветер бросал нам в лицо колючую ледяную кашу. Это было «сало» — предвестник зимнего льда.

В середине ночи шторм достиг восьми баллов. Пришвартованный к борту баржи легкий тендер с водолазным снаряжением на палубе сорвало со швартовых и кинуло в темноту.

Его маломощная машина захлебнулась под ветром, и суденышко, как кусок древесной коры, понесло к берегу, где сидели фашисты.

Командир тендера старшина Подшивалов распорядился привязать к тросам и сбросить с палубы в волны свинцовые водолазные груза. Но этого оказалось мало. Северо-западный ветер настойчиво гнал тендер к вражескому берегу.

Тогда связали два чугунных маховика от водолазной помпы и тоже сбросили на грунт. Груза и маховики ползли по грунту, а старшина Подшивалов следил, чтобы не поставить тендер боком к волне, иначе бы его опрокинуло.

Только перед самым рассветом шторм утих… Мы быстро подняли из воды груза, машина заработала, и тендер собственным ходом пошел обратно.

Измученный штормом, я уснул, сидя на холодном медном кнехте тендера, и увидел во сне ярко освещенный большими люстрами нарядный белый зал.

Оркестр играл торжественную симфонию. Тонкие стрекозьи голоса скрипок носились в куполе зала, под плафонами, тихонько перебирая в люстрах тысячи хрустальных сияющих подвесок, и потом зарывались в густые, как мох, бархатные звуки органа…

Я хотел аплодировать музыкантам, как вдруг на плечо мне легла тяжелая рука, и старшина Подшивалов сказал:

— Вставай!

Я вздрогнул и открыл глаза.

Вокруг лежала темнофиолетовая промозглая предрассветная мгла.

Где-то рядом надсадно шипела паровая труба, и в борт били беспокойные волны.

Мы подходили к барже.

Шторм утих, но уже наступило утро. Большая часть ночи у нас была потеряна, и теперь приходилось тянуть кабель при дневном свете на виду у противника.

Когда двадцать пятая по счету муфта повисла у тендера на тросах, мы услышали далекий гул авиационных моторов. В полутьме обозначились на воде силуэты судов озерного каравана, везущего груз городу.

Над караваном возникло облачко, похожее на кусок ваты, и медленно прокатился глухой звук, похожий на подводный удар палкой о чугун.

— Бьют по каравану, — сказал кто-то из команды. Все стали искать в небе вражеские самолеты.

— Трави муфту! — приказал Подшивалов.

Муфта, покачиваясь на тросах, начала уходить в воду. Не успела вода сомкнуться над ее чугунным телом, как раздался протяжный вой и за ним тяжелый удар.

Тендер, как маленькую ракушку, подкинуло на волне. На палубе покачнулась наша водолазная помпа и чуть не опрокинулась на свой чугунный маховик. Дядя Миша сразу схватил кувалду и забил в палубу железную скобу к оттяжке помпы, чтобы закрепить ее на старом месте. В это время с баржи ударил счетверенный зенитный пулемет.

На тральщик и баржу налетели вражеский бомбардировщик и три истребителя. Один из них пулеметной очередью полоснул по шлюпке на корме тендера. В воздух полетели отбитые щепки. В тот же миг я услышал звенящий звук оборванной струны и увидел, как угриными кольцами взвился вверх перебитый трос. А внизу на воде завертелась темная воронка, окруженная шипящими пузырьками. Это с перебитого троса загремела на грунт чугунная муфта.

Еще удар — и высоко над палубой тральщика взлетели обломки шлюпок, а возле борта встал и рассыпался высокий столб воды.

Тральщик накренился… Бомба пробила ему борт и разорвала междудонные переборки. В трюм хлынула вода. Матросы бросились к помпам.

Но помпы не успевали откачивать воду. Корабль тонул, увлекая за собой тяжелую, груженную кабелем железную баржу. Вся надежда была теперь на водолазов.

Пластырь, заведенный с палубы тральщика, не ложился плотно к пробоине. Мешали большие стальные заусеницы, торчавшие на ее рваных, зазубренных краях.

— Срочно к пробоине! — приказал мне Подшивалов.

— Есть! — ответил я и сорвал с рубки тендера водолазную рубаху.

Я сел на кнехт и сунул ноги в резиновый воротник костюма. В нашей одежине полезай через ворот, — других ходов нет.

Костюм был новенький, воротник у него толстый и узкий, как горло у кувшина. Несмотря на холод, я даже вспотел, пока растянул резину воротника и просунул в него ноги. Руки были еще слабыми после блокадной зимы.

Подшивалов, дядя Миша и два матроса по команде «дружно» потащили во все стороны воротник, а я присел вниз…