Страница 4 из 37
На молчавший пулемет двигался здоровенный гитлеровец в белом маскхалате. Он был в десяти шагах и целился из автомата. «Смерть», — безразлично подумал Сергей, следя взглядом за прыгающим дулом. Не стреляя, немецкий солдат поравнялся с огневой точкой, что-то крикнул, коленом отпихнул пулемет в сторону, чуть пригнулся, взмахнул автоматом и ударил Сергея стволом.
Очнулся пулеметчик от громких криков «ура» и треска автоматов, увидел своих солдат, стрелявших по удирающим гитлеровцам, и сел на снег. Откуда-то появился политрук Решетняк, постоял у трупов Вани Макковеева и Ивана Андреевича, пожал Сергею Матыжонку за что-то руку.
— Вы же присягу не принимали, — сказал он.
— Я еще не принимал, — ответил Сергей. — И Макковеев… который погиб…
— Я это знал, — сказал политрук. — А дрались вы как настоящие солдаты.
Темнело. Солдаты убирали трупы вражеских лыжников. Здоровенный немец, атаковавший огневую точку, лежал рядом с Ваней Макковеевым. Его убили наши солдаты. Политрук сказал, что младший лейтенант Никитин погиб при артналете, «а он один знал, куда вас послал». Санитар перевязал Сергею голову и велел идти… ужинать. В шалаше «пулеметчик» вдруг заметил две дырочки на своей шинели. Бывалые солдаты быстро определили, что одна из них «прилетела спереди, от немца», а другая «сзади, от своих автоматчиков». Новый командир взвода сказал, что такое в момент перекрестного огня случается, разъяснил, что никакого наступления не было, а противник вел разведку и хотел взять «языка».
— Наверное, тебя хотели взять, — сказал он. — Оглушили, а связать не успели. Скажи спасибо, что автоматчики выручили.
Ночью молодые солдаты принимали присягу. Политрук Решетняк подошел к Сергею Матыжонку и сказал:
— Скорлупки на снегу нашел? А мы просмотрели, не заметили… Значит, маскировочные щиты были у немецких разведчиков? Понятно. А это хорошо, Матыжонок, что тебе тарбаганов приходилось бить на выбор. Никитин перед своей смертью сообщил… Чувствую, хорошим ты будешь солдатом.
НА ФРОНТЕ СЛУЧАЕТСЯ…
Первым номером пулеметного расчета назначили Гришу Виноградова. И поныне помнят его многие жители Карымской. Баянист, активный участник школьной самодеятельности, поэт — в альбомы многих товарищей написал Гриша первые свои стихи. О лиловом весеннем багульнике написал он в школьный альбом Сергея Матыжонка 2 мая 1941 года. А через десять месяцев судьба свела дружков у пулемета.
Им очень дорог был «максим» — на нем была кровь Вани Макковеева. Но в бою за деревню Большакове Калининской области не выдержали друзья яростного огня вражеских минометчиков и, оставив пулемет на высоте, отползли в укрытие. Через несколько минут на месте «максима» зияла воронка. Из рук тяжело раненного земляка Платона Кожевникова Сергей взял винтовку с тремя патронами в магазине, поднялся в атаку и на западной окраине села, у колодца, в упор застрелил немецкого унтер-офицера, неожиданно вылезшего из копны сена. Гриша Виноградов действовал гранатами.
Вскоре фронт остановился, и командир роты приказал собирать оружие у «подснежников». Все теплее пригревало солнце, и вот они появлялись из-под снега — черные, с оскаленными лицами, с запекшимися кровавыми ранами, в изорванной одежде. Поздней осенью в этих местах кипели бои. Об этом говорили обуглившиеся пни, ржавые осколки, старые, наспех вырытые траншеи, расщепленные стволы деревьев, трупы под снегом… Сергею Матыжонку «повезло». Он нашел убитого солдата, лежавшего на ручном пулемете. Энергично работая руками и ногами, Сергей выбрасывал из сугроба коробки с патронами. Вдруг позади раздался сильный взрыв. Оглянулся Сергей, и сердце его сжалось…
На заснеженной пашне вверх лицом лежал майор с орденом Красной Звезды на гимнастерке. Его руки, вытянутые вдоль головы, были по локоть оторваны. На голове виднелась старая рана, волосы слиплись и обледенели. Рядом лежал Гриша Виноградов с размозженной головой.
— Что случилось? — спросил появившийся откуда-то запыхавшийся политрук Решетняк.
— Заминировали немцы майора, — ответил сапер. — Две мины поставили. Одна, у рук, сработала, погубила парня, а вторую, у ног, я снял. Вот она, немецкая. А эти, — сапер кивнул на Сергея Матыжонка, — собрались, топчутся, ахают.
— У немцев и трупы стреляют, — сказал кто-то. — Хитрые, гады!..
— Ошибаетесь, — зло проговорил Решетняк. — Здесь не воинская хитрость. Это подлая фашистская политика истребления народов. Мало — человека убили, капкан поставили на того, кто придет хоронить майора.
Стояли у трупов молодые солдаты, озирались, хмурились. А Матыжонок, не в силах подняться, сидел на снегу. Холодная злость заползала в его сердце. Его глаза многое заметили в эти горькие минуты, Сергей ясно все представлял. Снег возле трупа был крепкий, слежавшийся: немцы заминировали майора еще осенью, когда торопились к Москве и отступать не собирались. Фронт в тот день продвинулся далеко на восток, где-то уже за горами громыхали орудия, а по пашне ползали немецкие саперы, нет — хищные звери. Вот они заметили убитого советского майора. Труп уже закоченел, застыл. Гитлеровцы заломили негнувшиеся руки — под мышками у убитого лопнула гимнастерка — и вытянули их вдоль головы. Здесь, под ладонями убитого, они поставили мину, а вторую — под ногами. Рано или поздно кто-то должен был подойти к трупу — скорее всего, мирный человек.
Гришу Виноградова похоронили вместе с майором. Когда дали прощальный залп и стали расходиться, Сергей догнал Решетняка, в одиночестве шагавшего к землянкам. Солдату хотелось сказать, что решил отомстить, что страх исчез, куда-то отошел, что он сумеет бить фашистских гадов, но политрук сам все понял.
— Подснежники, подснежники, — задумчиво проговорил Решетняк. — Синие, мохнатые, наша военная радость… Тяжело… Послушай, Матыжонок. Думается, ты не на своем месте. Один солдат из вашего эшелона, Андрей Косых, уже шестерых гитлеровцев отправил на тот свет. Из обыкновенной винтовки. Он тоже следопыт, охотник… В эти дни каждый из нас должен подумать о том, где, на каком участке он принесет больше пользы Родине. Мне кажется, что ты проявишь себя не за пулеметом. Хочешь стать снайпером?
— Хочу, товарищ лейтенант.
Но не записали Сергея в команду снайперов. На другой день он с низко опущенной головой стоял перед строем роты. Его обвинили в тягчайшем воинском преступлении — мародерстве. Было и «доказательство» — в его вещевом мешке нашли несколько картофелин. Перед строем прохаживался высокий человек со шпалами на петлицах и выкрикивал страшные слова:
— Отобрали у своих отцов! Вместо того чтобы проявить себя в боях, занялись мародерством!
Этот человек, обладавший большой воинской властью, так говорил о роте, которая первой ворвалась в село Большаково. Шестнадцать солдат роты погибли… Но ему никто не возражал, потому что он зачитал перед строем «прошение от граждан», поступившее в штаб дивизии. В нем писали:
«Мы ждали освободителей, а увидели мародеров. Ваши солдаты забрали у меня картошку, которую я нарыл своими трудовыми руками. У меня у самого сын в Красной Армии…»
Спросили: кто вошел первым в дом крестьянина Иннокентия Трухина? И Сергей Матыжонок ответил: «Я», — потому что это так было. Потом обыск, найденные «вещественные доказательства»… Сергею хотелось рассказать, как было дело, но человек со шпалами ничего не хотел слушать.
Сергей видел перед собой его ватные штаны, большую, желтую, наверно, прожженную дыру на штанине — и смирился со своей участью. Жизнь показалась глупой, бессмысленной. За строем солдат был участок, поросший бурьяном. Здесь, вероятно, будет конец. Сергей обрадовался, когда грозный голос произнес, наконец, решение. Оно показалось даже мягким:
— Приказываю сейчас же оформить на этого мародера дело в трибунал!
— Слушаюсь! — поднял руку к фуражке испуганный командир роты.
И вдруг с правого фланга послышался голос:
— Солдат, я думаю, не виновен. Надо разобраться!
— Что? — осекся человек, отдавший приказ. — Ты кто такой? — строго спросил он.