Клипер «Орион»

Матросы, не любившие этого сквернослова, получившего неожиданное повышение от прежнего старшего офицера, поощрявшего наушников и горлохватов, заметили необычное поведение «унтерцера». Когда шли к причалу и на вельботе находился старший офицер, Бревешкин, по обыкновению выслуживаясь перед начальством, таращил глаза и задал такой темп, что гребцы обливались потом. Замечено было, что он часто хватается за грудь, хотя никогда не страдал никакими болезнями, кроме похмелья. Когда старший офицер побывал на буксире и, простившись со всеми, сошел на берег, Бревешкин неожиданно предложил зайти в пивную и «тяпнуть» по кружке.

Марсовый Зуйков, ходивший гребцом на вельботе, рассказывал у грот-мачты:

— Когда он, значит, предложил пойтить в ихний паб, ну мы прямо очумели. Переродился человек, чудеса, да и только. А паб этот, ну вот, сами знаете, пять шагов от причальной стенки. Идем. А он в дверях замешкался, всех пропускает. Всегда хам хамом был, а тут нате — вежливость проявляет. Ну и стал я за ним глядеть. Уж и к пиву не подхожу. Смотрю, побежал, гад, от пивной собачьей рысью, я за ним. Осенило меня тут, что он за пазухой камень держит. Догнал, а он и говорит мне: «Ты что это, Спиридон Лаврентьич, хвостом держишься, я, говорит, тут к одной здешней куме хочу завернуть, иди себе, говорит, и выпей за мое здоровье». И шиллинг мне сует, подлюга!

Нет, говорю, идем назад. Он заматерился да за грудки. Тут ребята подошли на крик, и повели мы его, милягу, к вельботу, а он дорогой бумагу и выбросил, письмо на английском наречии к Бульдожке, что мы, дескать, домой навостряемся. Кто-то из наших господ офицеров настрочил и подговорил Бревешкина, да его и подговаривать не надо, он вроде Брюшкова с Грызловым на царя молится. Вот такие-то наши, братцы, дела, чуть было не пропала вся наша задумка…

Строились и предположения, кто написал донос и отправил его с Бревешкиным. Под сильным подозрением у матросов были гардемарин Бобрин и его хмурый приятель артиллерийский офицер Новиков.

Между тем подошел буксир с толстым шкипером на крыле мостика.

— Карашо! Давай, давай! — весело кричал он матросам, принимавшим канат с буксира. — Очень карашо! — Это был мистер Адамс, он знал всего с десяток русских слов и мастерски ими пользовался.

Паровым брашпилем выбрали якорную цепь. Якорь втянули в клюз, взяли на стопор. И «Нептун», так назывался буксир мистера Адамса, выпуская невероятное количество дыма и пара, давая частые гудки встречным судам, потянул клипер из-под стен древней цитадели.

Командир не покидал мостика, поглядывая за корму, хотя в нем росла уверенность, что удастся выйти в Ла-Манш. Николай Павлович оказался прав, сказав на прощание, что момент для побега необыкновенно удачен. В это утро уходил караван судов во Францию. На брандвахте знают «Орион» как военный транспорт и пропустят без придирок. В Английском канале будет сложнее, но, бог даст, обойдется…

С вельботом старший офицер прислал записку, что транспорт «Виктория», который должен был принять груз с «Ориона», еще дня два — три будет стоять под выгрузкой, следовательно, можно рассчитывать, что не так скоро станут разыскивать клипер.

Все эти утешительные вести меркли, как только мысли Воина Андреевича возвращались к предательскому письму. Перепуганный насмерть Бревешкин назвал имена офицеров, приказавших передать письмо в военный порт или на улице первому английскому офицеру. Бревешкин сидел в карцере, а Бобрин и Новиков находились под арестом в своих, каютах.

У командира сжалось сердце при виде портового катера, направлявшегося прямо к «Ориону». Катер прошел мимо. Еще большую тревогу вызывала канонерская лодка, но и она прошла вблизи, направляясь к докам. Опять в голову полезли различные «если»: что, если к адмиралу дошла копия письма; что, если он сам догадался и за нами следят, предупреждена брандвахта; что, если вон на том буксире солдаты идут к нам. Катер с солдатами держал курс к городу Девонпорту, и вконец расстроенный командир сказал поднявшемуся на мостик вахтенному начальнику лейтенанту Горохову:

— Невероятное, черное дело, Игорь Матвеевич!

— Да, я что-то не припомню о таком деле да флоте.

— Хорошо, что пока обошлось. Вот он, непредвиденный случай, который мог все потопить! — Воин Андреевич стал молча прохаживаться по мостику, думая, кто же теперь станет нести вахту. «Придется мне делить с Игорем Матвеевичем. Этим подлецам и ногой не дам ступить на мостик», — решил он и, улыбнувшись, по обыкновению, после горьких раздумий сказал:

— Придется нам с вами нести двенадцатичасовую. А, мамочка моя? Вот дела! А как вы думаете, если Свирину доверить? — высказал он неожиданно мелькнувшую мысль.

— Павел Петрович — дока насчет парусов, редкий моряк, я многому научился у него.

— Вот и отлично. И как мне раньше в голову не пришло? Правда, поступок крамольный — боцману доверить офицерскую вахту!

— Да, конечно…

— Хотя сейчас в России те же боцманы и матросы флотом правят. Как мы недооценивали способности рядовых людей, хотя знали, что из их среды вышли и князь Меньшиков и Ломоносов… Кастовость заела… Позвольте, позвольте… Никак, нас миноносец догоняет? Хотя нет сигналов остановиться.

Миноносец прошел в опасной близости от левого борта, подняв сильную волну.

— О, чтоб вас… сыны Альбиона! — командир беззлобно выругался. — Эх и надавал бы я вам по мордасам за такие штуки! Чуть буксир не порвался по их милости.

Пока лишь этой небольшой неприятностью обошлось рискованное плавание по заливу Плимут-Саунд.

Туман рассеялся, оставив золотистую дымку над морем и холмистыми берегами залива. Чтобы помочь «Нептуну», командир приказал пустить машину, и ход увеличился до семи узлов.

Военное министерство, «в связи с трудностями снабжения» отменило традиционную чарку, но после двух революций командир клипера пренебрег приказом бывшего министра, к тому же в числе грузов на клипере находилось двадцать тонн чистейшего спирта, предназначенного для медицинских нужд, и он восстановил традиционную чарку, чем несказанно поднял и без того свой высокий авторитет среди команды.

Боцманы просвистели к чарке. Торжественно вынесли медную ендову с водкой. Матросы благоговейно выпивали и, закусив ржаным российским сухарем, шли к своей артели есть щи, дух от которых разносило далеко за борта клипера. Запах щей уловили и на рыбацком боте, дрейфовавшем с обвислыми парусами. Команда бота — старик и трое подростков, вытянув шеи, казалось, старались заглянуть в бачки со щами.

— Ишь ты бедолаги, — сказал Громов, — голодные, поди. Тоже и у них не у всех сладкая жизнь, хоть и богатая страна.

— Это кому как в жизни повезет, — солидно вставил Брюшков, зачерпывая ложкой щи. — Не нами такой порядок установлен. Искони так и на всей земле: есть и богатые, и бедные.

Зуйков сказал, облизав ложку:

— Все свою кулацкую линию гнешь, Назар. А линия эта кончилась, братец мой. Новая линия началась у нас, Назарушка. — Он прищелкнул языком и подмигнул.

Выпитая водка, сытная еда расслабили враждующие стороны, и спор велся вяло, добродушно. Каждый сознавал собственную правоту и поэтому снисходительно относился к мнению другого.

— Для кого новая линия нужна, а кто и на старой проживет, — ответил Брюшков, тоже облизав ложку и положив ее на брезент. — Кому какая линия нравится. Нам и по старой жить да жить. А ваша новая неизвестно куда приведет. Ты вот все агитируешь; то долой, другое долой, монарха по шапке.

— Совершенно правильно, — подтвердил Зуйков.

— Как бы эта правильность кривдой не обернулась. Не зря англичане забеспокоились. Дескать, у союзников произошло затмение ума и надо им мозги вправить, пока не поздно.

— Пусть за свою голову беспокоятся. Как бы мы им не вправили.

— Ты, Спиря, как заяц во хмелю. Где уж там вправлять. Вот догонят… — Брюшков замолчал, почувствовав, что перехватил.

— Э-эх, — Зуйков постучал ложкой по голове Брюшкова, — совсем нет у тебя понятия! Такое накликаешь.