По пути Синдбада

Не удивительно, что ибн-Маджид считался прекрасным штурманом, он ведь был муаллимом — штурманом высшего ранга. Арабские штурманы делились на три категории. Штурманом низшего ранга считался специалист, способный вести корабль вдоль береговой линии, обходя мели и рифы. Штурман среднего ранга мог успешно вести корабль к определенному порту, временами уходя в открытое море от линии побережья. А вот муаллим мог вести корабль в открытом море, совершая весь переход вне видимости земли, при этом он был способен вести корабль от любого порта к любому порту, ориентируясь лишь по звездам и не сбиваясь с курса даже при самых неблагоприятных условиях плавания. Ахмед ибн-Маджид был муаллимом. Достоверно известно, что он вел корабль Васко да Гамы от Африки к Индии. Когда этот португальский мореплаватель обогнул мыс Доброй Надежды и пристал к побережью Восточной Африки, он нанял оказавшегося там ибн-Маджида, чтобы тот привел его корабль в Каликут на Малабарском берегу Индии. Такой переход для арабских и индийских муаллимов был делом обычным, не представлявшим труда.

Устройство, с помощью которого арабские мореходы определяли местоположение корабля, называется камаль. Изготовив это приспособление, я быстро научился им пользоваться. Но смогут ли им пользоваться другие члены команды? Некоторые из них попытались определить местоположение нашего корабля, определив высоту Полярной звезды. Выяснилось, что правильный результат получают лишь люди одного со мной роста. У других результаты вычисления варьировались с различной погрешностью. Ответ на эту неясность я нашел в труде ибн-Маджида. Он пишет, что в созвездии Капелла есть две яркие звезды, расстояние между которыми составляет четыре исбы. По словам ибн-Маджида, изготовив камаль, следует проверить, соответствует ли расстояние между этими звездами нужной величине. Если соответствует, камалем можно производить измерения.

Меня также интересовало, пользовались ли арабские мореплаватели во времени ибн-Маджида компасом. Я полагал, что в XV веке компас не был в диковину, но в текстах, которые я изучал, о нем не говорилось ни слова. Я побеседовал на эту тему с Салехом, служившим на флоте. Он мне рассказал, что компас используется арабскими моряками, но только этот прибор выглядит иначе, чем компас, которым пользуются европейские моряки. Оказалось, что на арабском компасе румбы носят названия звезд, а арабские моряки, прокладывая путь кораблю, руководствуются путеводными звездами, следя за их перемещениями на небе. Надо сказать, что и некоторые члены моего экипажа могли удерживать корабль на курсе, руководствуясь положением звезд. Днем, естественно, они держались на курсе, наблюдая за солнцем.

Меня также интересовала и скорость хода «Сохара». Я поручил заняться этим вопросом Роберту Муру, Джону Харвуду и Эндрю Прайсу. Измеряя скорость «Сохара», они весело провели время, вооружившись рулеткой, секундомером, калькулятором и дюжиной апельсинов. Для начала они точно измерили длину нашего корабля. Затем Роберт, ходивший в тюрбане, напоминавшем чехол для чайника, уселся на нос и, крикнув «Пошел отсчет!», бросил в море кусочек желтовато-оранжевой кожуры апельсина. Джон включил секундомер. Кожура стала перемещаться к корме. «Стоп!» — подал команду устроившийся на голове руля Эндрю, как только кожура проплыла мимо него. Джон записал показания секундомера. Опыт повторили несколько раз. Затем Джон, произведя вычисление на калькуляторе, доложил:

— Капитан, скорость «Сохара» — 4,38 396 узла. Возможна некоторая погрешность.

— Кому апельсины? — крикнул Роберт. — Прошу! У меня уже очищенные.

Шумы, сопровождавшие движение нашего корабля, о которых я вкратце упомянул в начале повествования, стали обретать отчетливые характеристики. Прежде всего слышался скрип кокосовых тросов, поддерживавших мачты, — тонкий, высокий звук (схожий со звуками, издававшимися другими канатами), который зависел от степени и ритма бортовой качки. Постоянно различался и другой — глухой звук, издававшийся румпелем[33] и штуртросами[34], звук, следовавший за каждой волной, прокатывавшейся под судном. За ним — если рулевой перекладывал румпель — слышался тихий гул блоков. С высоты доносился шепот рангоута, вызывавшийся трением реев об мачты. С нижней палубы доносился скрип досок корпуса. Да и весь корабль, содержавший большое количество деревянных соединений, казалось, бубнил свое. В моей каюте даже слабое изменение ветра или скорости можно было почувствовать, не выходя на верхнюю палубу. Шипение и плеск волн говорили о скорости, а угол крена определялся каплями забортной воды, которая просачивалась сквозь щели в незаконопаченных досках.

В первые дни нашего путешествия на палубе корабля царил жуткий беспорядок. Загромождая проходы, на палубе громоздились разнообразные ящики, коробки, мешки, повсюду вперемешку с кастрюлями и одеждой валялись бухты канатов и связки различных тросов. Арабские дау печально известны царящим на них ужасающим беспорядком, но мне показалось, что «Сохар» их переплюнул. На такелаже сушились набедренные повязки, рубашки и полотенца, на люках лежали сетки с овощами и фруктами, бобины с лесой путались под ногами.

Члены команды взяли с собой на борт по два места багажа (ящики, сумки или коробки, в которых хранили личные вещи). Этот багаж они держали под койками, располагавшимися в подпалубном помещении двумя рядами вдоль бортов корабля. Переборок на судне не было, и трюм был виден по всей длине корабля от боцманской кладовки в форпике до парусиновой загородки, за которой в корме находилась моя каюта. У основания грот-мачты (в месте, где она проходила сквозь палубу) стояли ящики с консервами и всевозможными специями. Дальше, ближе к корме, располагались два других ящика: один с оборудованием для проведения научных работ, другой с киноаппаратурой. Дальше, еще ближе к корме, стояли ящики и бочки с продуктами, окутанные грузовой сеткой, а еще дальше находился стол с рацией. За парусиновой загородкой находилась моя каюта, всю обстановку которой составляли две койки, стол и доставшийся мне по случаю старинный сундук с массивной крышкой, окованной по углам. Этот сундук, в котором я хранил свои вещи, служил еще и скамьей. Когда я на нем сидел, то мог видеть сквозь решетчатый люк босые ноги матроса, стоявшего у руля прямо над моей головой.

Одежда, которую мы носили во время плавания, соответствовала обстановке. Оманцы ходили в легких рубашках, заправленных в набедренные повязки, а дишдаши надевали лишь на ночь. Остальные члены команды вскоре последовали примеру матросов и сменили брюки на набедренные повязки, заодно отказавшись и от обуви — так было несравненно удобнее. Наш день начинался с утренней молитвы оманцев, после чего экипаж принимался за завтрак, на который чаще всего подавали оладьи. Вахту несли посменно два раза в сутки по четыре часа. Впрочем, работы вахтенным выпадало немного: стоять у руля, при необходимости поворачивать паруса, следить за натяжкой тросов, заполнять бочки питьевой водой да откачивать зловонную трюмную воду (этим занималась утром первая вахта). В свободные от вахты часы люди читали, писали письма (чтобы отправить их в ближайшем порту) или просто дремали, устроившись на баке[35] в тени парусов, обдувавших их ветерком.

Постепенно, со временем, я узнал лучше своих людей, их способности и наклонности. Абдулла, широкоплечий, крепкого сложения человек, ходивший неизменно вразвалку, оказался замечательным рулевым, лучшим на корабле. Заступив на вахту, он садился с наветренной стороны на планширь, собирал штуртросы в свои огромные кулаки и так сидел, казалось, совершенно расслабившись. Лишь от случая к случаю он менял натяжение какого-либо штуртроса, корректируя движение корабля. «Сохар» неизменно повиновался ему, идя строго по курсу и оставляя за собой прямую кильватерную струю. Другим рулевым управляться со штуртросами так же ловко не удавалось, и им приходилось то и дело перекладывать руль, чтобы идти по курсу. Естественно, при этом кильватерная струя извивалась, точно змея.

33

Румпель — рычаг у руля для управления им.

34

Штуртрос — трос, соединяющий румпель со штурвалом.

35

Бак — носовая часть палубы корабля.