Страница 8 из 49
— Прости, старина, а что это за участок?
— Тут все просто, док. Весь остров, а точнее, все побережье острова разделено на двенадцать секторов. Понимаете? И каждый сектор принадлежит кому-либо из нас. И вот после шторма мы садимся на лошадей и объезжаем весь остров, смотрим, не вынесло ли кого или что-нибудь из моря-океана: после шторма океан обязательно что-нибудь выкидывает на песок. Всякий мусор, хлам, а то, глядишь, монета, а там — труба подзорная, а там — книга старинная или еще что-нибудь. Понимаете?
— Понимаю. Все понимаю.
— И вот иду я и вижу — небольшой надувной плотик лежит. А в нем… — Джо продолжил вдруг охрипшим голосом: — А в нем, в воде — вода и в плотик налилась — девочка в одной нижней рубашонке… Подбежал, думал, мертвая, а она дышит! Схватил я ребенка, прижал к себе, закутал в куртку и помчался. Почти три мили бежал, док, три мили! И все приговаривал: «Пускай она не умрет, пускай выживет!» Мне казалось, что сердце мое взорвется, а вены лопнут и кровь фонтанами хлынет из ушей и ноздрей. Принес. Растер шерстяным шарфом, потом спиртом, напоил ее грогом. Она открыла глаза. Улыбнулась. И заснула. Сутки спала, док, сутки! А я сидел рядом… Собрались мы все, со всего острова. Открывает она глаза и говорит по-английски: «Где я?» — «А ты откуда? — спрашиваю я. — Как звать?» Она думала, думала, вспоминала, вспоминала, а потом говорит: «А я не знаю, откуда я. Звать? Не знаю, как меня звать».
Джо поднялся из кресла, прошелся по комнате, и доски пола прогнулись под ним, заскрипели.
— У нее отшибло память, док. Такое ведь бывает?
— Бывает. От страшного потрясения. Шок памяти называется это.
— Она ничего не помнит, док, ну абсолютно ничего! Сообщили мы в Галифакс: мол, нашли девочку, лет примерно восемь-девять, имени своего и фамилии не помнит, попытайтесь разыскать родственников. Искали, искали — не нашли. И тогда мы решили, док, удочерить ее. Все вместе, все двенадцать. Вот так и появились у девочки двенадцать отцов. Для меня она — Вика, для Фернандо — Катрин… Понимаете? Для каждого из нас свое имя, все тут очень просто.
Вдруг хлопнула дверь, и на пороге дома показалась Рика. Она была босиком и закутана в клетчатый плед. Сведя брови, девочка мотнула головой, забрасывая на спину спутанные ветром волосы, и сказала:
— Нат! Я тебя жду, жду, а ты?..
— Иду, иду, — поспешно сказал я и поднялся.
— Вы не очень-то засиживайтесь, — ревниво пробурчал Джо.
Вспыхивал и гас маяк, и его яркий свет вырывал на мгновение из темноты крыши домов, ближайшие дюны и серо-зеленые валы, выкатывающиеся на берег. Ветер несся над водой и сушей, кажется, с той же силой, но не резкими нарастающими порывами, а ровно, и в этой ровности движения воздушных масс ощущалась усталость. Наверняка к утру сила ветра пойдет на убыль. Тем не менее я с трудом открыл дверь в дом, а когда мы вошли с Рикой в прихожую, она громко захлопнулась.
В большой комнате, где лежал капитан Френсис, неярко горела настольная лампа. Я взял ее, подошел к постели. Раскинув руки, капитан спал. Одеяло, обнажая широкую грудь и повязку, сползло на пол. От света лампы тускло сверкнул медальон на тоненькой золотой цепочке. Он был открыт. Может, капитан просыпался и смотрел на то, что находится в нем? Я потрогал лоб спящего, температура была нормальной. Рика стояла рядом, я слышал ее дыхание.
— Хочу поглядеть. — Рика протянула руку к медальону. — Он никому, никогда не показывал.
Она положила медальон на ладонь, а я приблизил лампу. Там, внутри, было две маленькие фотографии: на одной улыбающаяся женщина и очень серьезный глазастый мальчик. Жена и сын, наверное, а на другой фотографии — пароход.
— Это его пароход. «Марта Гросс», — сказала Рика и закрыла крышку медальона. — Пойдем, я замерзла. Ты посиди возле меня, ладно? Расскажи о себе, хорошо? Мне отчего-то сегодня грустно.
— Хорошо. Мне тоже что-то не очень весело. А где моя койка?
— Бери лампу.
Я накрыл капитана одеялом. Поправил подушку.
Свет скользнул по стенам, картинам, модели корабля.
Скрипнули петли двери. Еще одна большая комната, заставленная койками с одинаковыми одеялами. Я взглянул на Рику.
— Это помещение для пострадавших, — сказала она. — А вот это моя комната. А рядом — твоя. Зайдем.
Она потянула ручку. Я поднял лампу и увидел небольшую комнатушку с окном на океан. Стол. Шкаф. Деревянная кровать у стены, мой саквояж на столе.
— Спокойной ночи, да? — спросил я девочку.
— Я, наверно, сегодня не засну, — ответила она.
— Ну вот еще, «не засну»… Послушай-ка, хочешь, я тебе что-нибудь подарю? На память, — сказал я и, подойдя к столу, открыл саквояж.
В одном из его отделений лежала небольшая, но очень красивая раковина каури. Несколько лет назад мне довелось побывать на вулканическом острове Реюньон, и я нашел ее там, на пустынном, каменистом берегу. Протянул раковину Рике:
— Держи.
— Ой, какая она блестящая! — сказала Рика, внимательно разглядывая раковинку, и приложила ее к уху. Прислушалась. Снова принялась разглядывать, сказала удивленно: — Где-то я такую видела, а где — не помню. Или мне кажется так? Проводи меня и посиди со мной, а?
Ее комната была еще меньше, чем моя. Рика нырнула под одеяло, а я сел на край кровати. Ветер стихал. Черные тучи лопнули, расползлись, как старая гнилая материя, показались звезды и луна. В комнате уютно стрекотал сверчок, пахло керосиновым теплом и пряными сухими травами.
Послышались чьи-то шаги… Под окном заскрипел гравий. Кто это? Рика встрепенулась, глянула в темное стекло, натянула одеяло на плечи. Сказала, понизив голос:
— Это мальчик с котенком.
— Какой еще мальчик… с котенком?
— Ну тот. Из океана.
— Спи, глупышка, о чем ты?
— Он часто ходит под окнами дома. Подойдет, привстанет и заглядывает в комнату. Хо-лодный такой, за-амерзший… И котика на руках держит, — спокойно проговорила Рика и зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Он всегда после шторма… А после сильной бури они тут все толпами ходят… Все погибшие. И тогда капитан и Джо крепко-крепко запирают двери. Капитан мне говорил, что и жена его ходит. Вся голубая-голубая. И волосы у нее до земли. Отросли за эти годы, но только не черные, как были, а зеленые, словно водоросли. Ну, иди спи.
— Спокойной ночи, Рика.
Неспокойная была ночь. Стонал капитан Френсис, пытался подняться и куда-то уйти. Я успокаивал его, давал пить и поправлял одеяло, которое он сбрасывал на пол. Ветер то утихал, то вновь пытался набрать силы и налетал с океана. Он ударялся в стены, с тонким, щенячьим попискиванием сочился под двери и через стыки не промазанных замазкой оконных стекол. Тучи неслись по небу, и луна то исчезала, то вновь начинала светить ярким, судорожным светом. Кто-то бродил под окнами. Я натягивал одеяло на голову и старался дышать ровно, неторопливо, стискивал веки, но сон не шел. Бедный мальчик с котенком… Ему там холодно! Все ходит и ходит под окнами дома, прижимает к груди мокрого, замерзшего котишку. Пустить его, что ли, в дом, пускай обогреется?.. Кажется, я вставал, отдернув штору, глядел в окно и совершенно явственно видел худого, вихрастого мальчика с рыжим котенком в руках, голубую женщину с зелеными, до земли, волосами. Видел, как вела она мальчишку лет восьми, а тот жался к ней и смотрел на меня своими большущими строгими глазами. А за женщиной протопал, оставляя на песке глубокие следы, высокий мужчина в камзоле с золотыми пуговицами и треуголке. Скуластый, с жестким взглядом прищуренных глаз, он шел и глядел в сторону океана.
Вроде бы я даже постучал в стекло: «Эй, моряк!» И тот повернулся, кивнул мне. И прошел мимо, а волны набежали на песок и всосались в его следы, а потом отхлынули, и следы исчезли. И многие другие где-то и когда-то погибшие моряки шли вдоль по берегу. И одиночки, и группками. Шли легкие, невесомые, прозрачные, будто из стекла или тумана. Сколько их! Я прижимался лбом к стеклу и вглядывался в лица, пытаясь найти знакомые черты: три года назад погиб в океане мой приятель Валя Комков. Может, и он бредет мимо дома, в котором я ночую?