Страница 16 из 21
Пять раз их гоняли до Дамаска и обратно с «обратным подскоком» в Дубровник. В Сирии их дальше аэродрома не выпускали, да и времени на экскурсии особо не было. Разгрузились, заправились, поели югославского лечо, водички попили, покурили, поболтали с «местными» — и на взлётку. Без розыгрыша дело, конечно, не обошлось. Как только первый раз сели, командир приказал переводяге-новичку выкопать артезианскую скважину — мол, воды на дорогу никто не даст. Даже лопату выдал. Но Борис сразу догадался, что это такой прикол…
А под «местными» понимались тоже советские, но те, которые в Сирии находились в длительной командировке. Они-то, собственно говоря, и принимали оружие «для последующей передачи арабской стороне». И всю предполётную подготовку на аэродроме проводили. А с сирийцами Борис практически и поговорить не смог. Так, поболтал немного с офицером из батальона аэродромной охраны — и всё. Главное — то, что араб и Борис друг друга поняли. А это ведь точка профессионального отсчёта. На всю жизнь. Больше повезло с «экскурсией» в Югославию, когда в крайнем (лётчики не любят слова «последний») рейсе они из-за нелётной погоды застряли на двое суток вперёд в Дубровнике.
Экипаж позволил себе расслабиться. Студента (такую эксклюзивно-переводческую кличку экипаж, недолго думая, прилепил Борису в память о «вечном студенте Шурике из „Операции Ы“») командировали в гражданский аэровокзал, чтоб он там «разведал насчёт сам знаешь…». Глинский сразу нашёл, что нужно. Да и директор, или хозяин, ресторана, сначала строжившийся, вполне прилично говорил по-русски.
Этот директор обслуживал русских лётчиков лично, выпроводив без особых церемоний последних клиентов и распустив персонал по домам. Он, как выяснилось, был партизаном армии Тито, служил чуть ли не в единственном полку югославов, освобождавшем Белград вместе с советскими частями генерала Жданова. Директор в тот вечер захотел вернуться в боевую молодость — послушать нечастые в его краях русскую речь и песни, которые сам же и подсказывал. Старый партизан терпеливо ждал за стойкой бара, когда гости закончат трапезу, смахивал наворачивающиеся слёзы и что-то еле слышно шептал сам себе. Поднося экипажу ещё одну тарелку с «мешане месо»[14] и огромными — с волейбольный мяч — помидорами-«парадизами», он деликатно осведомлялся: «Да ли свэ у рэду?» — «Всё ли в порядке?» Конечно, после такого приема уйти просто так было нельзя, и штурман снял с себя в подарок деду почти новый офицерский ремень. Директор ресторана растрогался, отлучился куда-то ненадолго и вынес «за добре пут» большую бутылку домашней ракии.
В родной ВИИЯ Борис вернулся, что называется, гоголем. Скудных командировочных чеков ему едва хватило на немудрёные подарки отцу и матери и, разумеется, на заветный кейс из «Берёзки». «Президент». Такие кейсы считались знаковым атрибутом курсантов, уже кое-где побывавших и кое-что понюхавших. Руководство ВИИЯ, скрепя сердце, разрешало курсантам ходить с ними на занятия. (Хотя периодически развёртывало военно-патриотические кампании по переходу на офицерские планшеты. Эти кампании всякий раз прерывались вопросом: как в полевую сумку запихнуть тысячестраничный, например, англо-русский «миллеровский» словарь?) Конечно, Глинскому очень хотелось рассказать однокурсникам что-нибудь этакое, и он едва удержался, чтобы историю с израильской подмогой не переделать в легенду о «психической атаке» «фантома»… Но всё же удержался. Однокурсники, пока не бывавшие в загранкомандировках, на него и так смотрели с завистью. Особенно Виталик Соболенко, который долго придирчиво рассматривал кейс Бориса, а потом с философской паузой сказал:
— Вещь. Хотя на твоём месте мог бы быть и я.
— Не напьёшься — будешь, — засмеялся в ответ Глинский.[15]
Борису казалось, что всё хорошее только начинается, что впереди ещё очень много интересных командировок в разные страны. Но жизнь очень скоро внесла в его мечты свои коррективы. Буквально через три дня после его возвращения произошли события, ставшие для Бориса самыми памятными чуть ли не за все пять лет учебы. История вышла самая что ни на есть скверная, по-другому и не скажешь. Всё началось с того, что Новосёлова «дёрнули» к начальнику факультета и сообщили о возможной полугодичной командировке в «страну с жарким климатом». Неофициально намекнули, что речь идёт о Южном Йемене. Младший сержант Новосёлов вернулся в языковую группу сияющим, как начищенный пятак, и, естественно, не удержался, поделился радостью. И в тот же день на занятиях по тактике у младшего сержанта пропала карта, которую нужно было разрисовать за противника и «наших». Ничего «стратегического» на карте не значилось, однако в правом углу стоял грозный гриф: «Секретно». Так курсантов приучали к штабной культуре, аккуратности и соблюдению военной тайны.
Так вот, когда занятие закончилось, стал Новосёлов сдавать секретчику свои карты, а одного листа — ещё пустого, не разрисованного, — нет. Вся группа обшарила по сантиметру аудиторию — лист как сквозь пол провалился. Новосёлов скривился, как от зубной боли. Все понимали: не найдётся карта — всё, о командировке можно забыть. И кстати, хорошо, если только о командировке.
— Прав Мякишев, хреновый из меня командир. Давно надо было… Постойте, а где Соболенко? Куда он…
— А он самым первым свои карты сдал. Ещё торопился куда-то очень, — сказал Борух, что-то прикидывая. — Не переживай, Илья, найдём, не улетела же она… Окна-то не открывали…
— Погоди, — перебил Боруха Новосёлов. — А куда он так торопился?
— Да у его Людки-Латифундии сегодня день рождения, — вспомнил Глинский, — наверное, к ней и рванул.
Люда работала библиотекаршей в специальном фонде. Неизвестно, кто и за что прилепил ей кличку Латифундия, но задница у неё была действительно ядрёная — большая, но не вислая, а смачная такая, высокая и аппетитная, да она, бедная, ещё и на умопомрачительных шпильках ходила. Последнее время Соболенко пытался ухаживать за Людкой, но она, избалованная многолетним курсантским вниманием, ещё не решила: пора ли ей всерьёз принимать ухаживания или ещё повыбирать?
Борис поймал прямой взгляд Новосёлова и аж задохнулся:
— Ты что, думаешь, это он?..
— Ничего я не думаю, — перебил его Илья, с досады резко махнув рукой. — Но в «монопольку» он с нами играл. Если украл этот пидор… Короче, он постарается её сразу скинуть… Слишком опасный вещдок!
Все сразу засуетились. Кто-то бросился проверять урны и туалеты, кто-то — территорию по дороге от класса до библиотеки. Даже в «Хилтоне» на всякий случай засаду выставили. Соболенко как в воду канул. Глинский же сразу рванул в спецфонд. В принципе, Людка на него всегда многозначительно поглядывала, но Борис делал вид, что не замечает этих взглядов — ведь она нравилась Виталику… Запыхавшись, Глинский чёртом влетел в спецфонд и сразу бросился к Людке, которая даже ойкнула от неожиданности. Впрочем, узнав Бориса, она тут же заулыбалась:
— Приве-ет, а ты чего такой… как на пожар?
Глинский постарался придать своему лицу самое непосредственное выражение и затараторил:
— Людочка, солнышко, с днем рождения тебя, красавица. Здоровья тебе, счастья, любви! И мужа хорошего, чтоб всю жизнь тебя на руках носил, как Руслан свою Людмилу из поэмы товарища Пушкина.
Латифундия зарделась и кокетливо повела бровями:
— Ну, положим, у Пушкина ещё неизвестно, кто ту Людмилу больше на руках носил — то ли Руслан, то ли карлик этот бородатый… Так… ты сюда торопился, чтобы меня поздравить?
Борис кивнул, внутренне прося прощения за свою ложь:
— Да я еле конца занятий дождался, так хотел тебя в щёчку поцеловать… Можно?
— Можно, — она без колебаний подставила розовую щёку. Глинский нежно чмокнул девушку и непринужденно так спросил:
— Виталька-то тебя поздравил?
14
Распространенное на Балканах блюдо — баранина, говядина, свинина и курятина, приготовленные вместе на одном противне. — Прим. авт.
15
Здесь обыгрывается диалог из кинофильма «Бриллиантовая рука», где герой Юрия Никулина смотрит на лежащего человека, принимает его за мертвеца и говорит милиционерам: «На его месте должен бы быть я!» Милиционеры отвечают: «Напьешься — будешь». — Прим. авт.