Страница 4 из 13
Одна из них находила отвратительным то, что они так стыдятся друг друга, и кроме того, самое чувство отвращения было ей ненавистно в самой себе.
Что касалось другой, то она предпочла бы родиться собакой, из тех, что живут не более десятка лет, или бабочкой. «А еще лучше было бы, — думала она, — если бы люди были совершенно другими существами, когда мне пришлось родиться одной из них».
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ очень любили друг друга. Они осыпали друг друга ласками, целовались и обнимались всякий раз, как только им удавалось улучить момент.
Происходящее вокруг их не занимало, они были заняты только друг другом.
Но счастливы они не были.
Если быть абсолютно честными, думали они, совершенно честными и действительно кристально честными, то мы любим друг друга недостаточно. В сущности, думали они, вполне вероятно, что в глубине души мы совершенно неспособны любить!
Они изо всех сил старались не задумываться над этим и поменьше заглядывать себе в душу. Но им это удавалось все реже и реже.
Ночью, уставясь в темноту неподвижным взглядом и делая вид, что спят, они пытались придумать — желательно поскорее, ведь они были стары и смерть была не за горами, — как сделать так, чтобы любить друг друга сильнее.
Они покупали учебники о любви и выучивали наизусть целые главы. И всякий раз говорили друг другу:
— Ну вот, видишь, — и безнадежно покачивали головами.
Их одолевали усталость и головокружение. И порой, когда все вокруг казалось расплывчатым и неверным, они устремлялись друг к другу в объятия, но, не оценив расстояния, валились на пол, как кули с мукой.
Однажды они упали так сильно, что не смогли подняться.
— Может, хоть теперь мы любим друг друга достаточно, — с трудом произнесла одна старушка. — Ох, хотела бы я верить!
— Я тоже, — всхлипнула другая старушка. — Но ведь это же все равно не так.
Медленно, очень медленно дотянулись они друг до друга и, не в силах сдерживаться, принялись целоваться с еще большей страстью, чем когда-либо. В глазах у них потемнело. Они не могли выговорить ни слова. Но они знали, что этого все равно недостаточно. Хотя это, наверно, было неважно.
Наступил вечер, а они все лежали в отчаянии.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ жили на чердаке в центре города, две маленькие скрюченные старушки.
Иногда одна из них трясущейся рукой наносила на губы мазочек помады, припудривала щеки и запинающимся голосом произносила, уставясь в пол перед собой:
— Может, поцелуешь меня разок?
Вторая подходила поближе, но не осмеливалась взглянуть на губы в красной помаде и на розовые напудренные щеки и бормотала:
— Ну давай.
И целовала, но по большей части промахивалась и клевала в щеку или даже в ухо.
А временами другая, натянув коротенькую юбчонку и подбоченившись, прикрывала глаза и говорила:
— Если бы ты сейчас могла обнять меня и подумать, только подумать: «Я люблю тебя…»
И первая бормотала:
— Ладно.
И дрожащими пальцами вцеплялась в плечи другой старушки.
По большей части это случалось с ними днем, когда лучи полуденного солнца проникали в оконце на крыше, и на их чердаке становилось тепло.
Они никогда толком не знали, как полагается заканчивать подобный поцелуй, и обычно говорили: «Спасибо тебе» или «Это было очень любезно с твоей стороны», и расходились по разные стороны стола.
И пока они так сидели, наступал вечер, и они не произносили ни слова, лишь тогда в полной мере ощущая, насколько сильно они любят друг друга. «Очень, — думали они. — Очень».
Они могли бы сказать друг другу об этом. Но им казалось, что о таких вещах лучше молчать и смаковать переживаемые ощущения в тишине. Смаковать переживаемые ощущения — вот что они находили самой восхитительной вещью на свете.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ жили в большом старом доме на краю города.
Прямо над ними жил жалкий-прежалкий старичок, помешавшийся от одиночества. У него был толстый затылок и маленькие глазки с красными, вывернутыми наружу веками.
Иногда он стучался в комнату к старушкам, и они вместе пили чай.
В один прекрасный день старичок сказал, напряженно уставившись в свою чашку:
— А знаете, со мной за всю мою жизнь ни разу ничего такого не приключилось.
— Ну да, и с нами тоже, — поддержали старушки, — тоже никогда ничего такого.
— Да нет, — сказал старичок, — я вовсе не это имею в виду.
— Ах вот как, — сказала одна старушка.
Старичок посмотрел в пол, провел руками по волосам и, запинаясь, выговорил:
— Я вот о чем. Я бы очень не прочь разок это самое…
— Это самое? — переспросила удивленно вторая старушка.
— Ну да, — сказал старичок.
— А что «это самое»?
— Ну это… с вами.
— С нами?
— Ну да, очень бы я был не прочь с вами это самое разок, ну, потрогать у вас кое-что, ну, в общем, вы понимаете, о чем я…
— Да, — сказали старушки. — Понятно.
Воцарилось молчание. Атмосфера накалялась.
Затем одна из старушек сказала:
— Нет, мы не хотим, нельзя.
Старик вскочил и крикнул:
— Ну что вы как дети, в самом-то деле! Ну просто как дети, и все тут!
И не успели старушки ничего сказать, как он, хлопнув дверью, выскочил из комнаты.
Старушки остались сидеть подавленные.
— Ну, это же ничего, что я так сказала? — спросила одна.
— Да нет, — сказала другая старушка. — Я вот как раз об этом и думаю.
Был полдень. Комнату заливало солнце.
Через некоторое время старушек начали одолевать сомнения. Они думали о том, как одинок этот старик, о том, что он, возможно, теперь бесконечно огорчен.
— У нас-то с тобой есть мы с тобой, — сказали они. Они подумали о том, что жизнь старика, вероятно, была сущим адом, что в нем бушевали инфернальные страсти, что ни один луч света не проникал в его душу — вполне вероятно.
Часом позже они взобрались по лестнице и постучались в дверь его мансарды.
— Кто там? — спросил он.
— Это мы, — сказали они. — Можно зайти?
— Нельзя.
— Вам можно… это самое.
— Нет, я больше не хочу.
— Ну… за коленку.
— Нет!
— Под юбки — хоть до каких пор…
— Нет! Убирайтесь! Прочь!
Они вернулись к себе.
Было уже за полдень. Солнце зашло, окрасив крыши красным. За окном возились стайки воробьев, слышался шум автомобилей, самолетов.
Они понуро взглянули друг на друга. Он бы мог проделать с нами все, подумали они. Все, что угодно.
Слышно было, как он топает ногами, хлопает дверьми.
~~~
ДВЕ СТАРУШКИ жили в комнатах с красными плюшевыми креслами, тяжелыми гардинами.
Они любили друг друга и за многие годы привыкли думать, что счастливы.
По ночам они осторожно целовались, гладили друг друга по увядшим плечам.
Но вот мало-помалу одна из старушек начала ощущать себя несчастной. Она и сама не знала, когда возникло это чувство и почему. Это было, как если бы она скользила с невысокой горки. Но катилась при этом она одна.
Как-то раз она сказала другой старушке:
— Не надо бы тебе меня больше любить.
Это заявление было такой неожиданностью для второй старушки, что она упала и больно ушибла спину.
— Больше не любить тебя? — сказала она. — Что же мне тогда делать?
— Презирать меня, — сказала первая старушка.
Вторая старушка не смогла ничего на это ответить из-за перехватившего горло тяжелого чувства горечи, прежде ей незнакомого.
Неделю за неделей первая старушка продолжала твердить одно и то же: «Ты не должна больше меня любить» или «Ты в самом деле должна меня презирать». У нее было чувство, что она все быстрее и быстрее летит с горы. Навстречу пропасти.
Вторую старушку это утомило, и она постепенно начала испытывать отвращение к первой старушке, к ее словам, к ее унылым объятиям.