Страница 12 из 29
Так как никто не знал ни агентов, ни осведомителей, а следовательно, никому не было известно, кто из троих собравшихся обязан, под страхом тяжелого наказания, донести о преступлении, то доносили обычно все трое. Страх наказания за недонесение являлся и вознаграждением осведомителей, так что вся эта обширнейшая и полезнейшая организация ничего не стоила государству.
Донесения рассматривались чиновниками, самые важные — советом отцов, который и определял меру наказания и внушал преступнику мысль явиться перед дворцом и просить милости императора. Многочисленная полиция в случае сопротивления могла очень вескими доводами подтвердить внушение совета отцов или чиновника, могла, наконец, проводить ко дворцу преступника, забывшего туда дорогу.
Продолжая пользоваться предоставленной мне льготой, я ежедневно выходил на городские улицы, но уже не пытался больше разговаривать с незнакомыми людьми или заходить в таверны и рестораны. Наблюдениями своими я тоже ни с кем не делился, зная, что это принесло бы мне непоправимый вред.
Правда, нового я узнал мало. Заметил я лишь одно, не замеченное мною прежде, — обилие тупых физиономий. Туп был половой в трактире, туп был кучер наемного экипажа, туп был лавочник, продававший хлеб и колбасу, тупы были парикмахер и хозяин трактира, хотя обе эти последние профессии у нас в Европе славятся своим остроумием.
Зная, что каждый из этих людей мог в любую минуту, повинуясь голосу своей совести или отеческому внушению, добровольно пойти на виселицу, я не удивлялся их тупости. Я понимал, что это была маска, под которой они могли чувствовать себя в сравнительной безопасности, маска, от долгого употребления ставшая как бы вторым лицом.
В подтверждение приведу следующий поразительный разговор.
Я как-то спросил у фермера, пришедшего к королю с просьбой о наказании за утайку от помещика двух бушелей пшеницы, что заставило его прийти сюда.
— Голос моей совести, — ответил он.
— Так тебя же повесят, — не унимался я.
— Никто не может меня повесить, кроме меня самого.
— А тебе хочется быть повешенным? — в упор спросил я.
— Да, — ответил он, низко склонив голову и не глядя мне в лицо. — Да, если такова будет милость императора.
Глава седьмая
Рассказывая по порядку обо всех приключениях, которые довелось мне испытать в этой удивительной стране, я не скрою и таких, которые суровый читатель может счесть компрометирующими меня. Мое посещение Гуигнгнмии позволило мне раз навсегда отделаться от адской привычки к лжи, лукавству, обману и двуличию, глубоко коренящейся в естестве всей человеческой породы; эта правдивость и заставляет меня, ничего не скрывая и не прикрашивая, изложить один эпизод, когда я по простой неосмотрительности чуть не навлек на себя наказания, последствия которого давали бы о себе знать до самой моей смерти.
Я уже рассказывал о горничной, когда-то удивившей меня своим волшебным зеркалом. Кстати в Юбераллии не было других зеркал; волшебные зеркала висели в гостиницах и ресторанах, на перекрестках людных улиц, во дворцах богачей и в хижинах бедняков. Это прекрасное изобретение, способное украсить скудную радостями человеческую жизнь, не мешало бы позаимствовать и нам.
На горничную возложены были несложные заботы обо мне: она убирала мою комнату, отдавала в стирку мое белье, зашивала кафтан и иногда ходила в лавку по моим поручениям — словом, она по мере возможности облегчала мне тяжесть жизни на чужбине, вдали от родных и друзей.
Это была веселая и миловидная девушка, в ее лице даже не было следа той тупости, которая была свойственна большинству населения лучшей из стран. Появляясь в темной моей комнатке, она вносила радость и свет в это невзрачное помещение. Наконец, она еще не потеряла способности понимать шутки — словом, она нравилась мне больше всех остальных обитателей дворца.
Не зная обычаев страны и не имея ни малейшего представления о том, что делает здесь мужчина, желая показать, что какая-либо из женщин ему не противна, я по английскому обычаю попытался поцеловать ее, крепко прижав для этой цели к дверному косяку.
Вместо того, как сделала бы на ее месте любая дама Англии и континента, чтобы покраснеть и прошептать: «Ах, оставьте, оставьте» — и в то же время как бы невзначай еще крепче прижаться ко мне, она закричала так, словно по крайней мере шайка разбойников вломилась во дворец. И она в самом деле, как признавалась потом, подумала, что я хочу ее задушить, потому что ласка у этого народа выражалась совсем другими приемами. Для этой цели они…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
Сэр Ричард Симпсон вряд ли пропустит эти строки — и напрасно: ведь в них я только с беспристрастием ученого описал нравы и обычаи неведомой страны.
На крик прибежал привратник.
Коли бы дело было в Англии, я дал бы привратнику шиллинг, разъяснил бы недоразумение, и все обошлось бы благополучно. Но здесь, где все знали, что из троих по крайней мере двое должны донести совету отцов о совершенном преступлении, мы, не зная, кто из нас донесет, донесли все трое.
Дело оказалось нешуточным. Оно возбудило при дворе и в городе самые разнообразные толки, а враги, — я впервые узнал, что у меня есть враги, — воспользовались этим случаем, чтобы, оклеветав меня в глазах государя, добиться моей окончательной гибели.
Таким врагом оказался первый тенор империи, певший хриплым петушиным голосом и завидовавший мне как конкуренту. Почему он назывался первым тенором, я не знаю — в сущности, он был единственным, так как с воцарением нынешнего императора и по его приказу все население страны стало петь басом. Но пусть не подумает читатель, что я коварными и низкими происками оттолкнул великого артиста от императорского трона, — он виноват сам. Дело в том, что мои рассказы действительно помогали императору заснуть во время послеобеденного отдыха, в то время как петушиное пение моего конкурента способно было только нарушить его дремоту. Вторым врагом оказалась жена военного министра, неизвестно почему принявшая за насмешку мою похвалу ее стройному стану; впрочем, это делает честь ее мужу, так как здесь мало кто понимал иронию.
Эти враги, узнав о моем проступке, постарались очернить меня в глазах государя. Так, они донесли, что я не ем сладкого, разделяя вредное заблуждение, что это блюдо перед обедом портит аппетит. Не значит ли это, что я втайне являюсь сторонником коротких бород? А самое главное, ссылаясь на неизвестность моего происхождения и странный способ, избранный мною для путешествия в страну, они обвинили меня в том, что, принадлежа к низшей расе и притом к самому вредному и злобному ее племени, представители которого указом императора были навеки изгнаны из пределов страны, я покушался контрабандным путем заразить через посредство горничной своей нечистой кровью кровь высшей расы, нарушив тем самым благодетельное единомыслие и единодушие жителей государства.
Серьезность этого обвинения будет ясна читателю, если он примет во внимание, что законодательство Юбераллии, оберегая чистоту крови своей нации, запретило все смешанные браки, а браки с представителями изгнанной национальности объявило недействительными и подлежащими очень суровому наказанию. Самый брак обставлен был весьма затруднительными церемониями: требовалось медицинское свидетельство о здоровье жениха и невесты и их родителей, родословный список пяти предшествующих поколений для выяснения, не было ли в числе предков одного из брачующихся представителей изгнанного племени. Требовалось соответствие цвета волос, глаз и ширины плеч, а для невесты также определенная ширина бедер. Браки между лицами, принадлежащими к разным сословиям, не разрешались вовсе.