Страница 55 из 60
— Только сегодня, — чуть придержав ее, предупредил Алекс. — Если ты захочешь и завтра, я тебя отлуплю.
— Стоило бы, — согласился я и приложился к горлышку.
Бурбон вдруг стал на удивление безвкусен – не обжигал, не пьянил – вода водой.
— Таких засранцев, как мы с Заком – еще поискать. Стоило бы отлупить, чтобы думали мозгами, а не шапкой.
— Пей, моралист, — Алекс достал из бара еще одну бутылку. — Лучше было бы, когда бы Блэк тебя сдал своим хозяевам?
Я протянул ему свою – чтобы чокнуться, но Алекс отстранился.
— Не за здоровье пьем. Думай, вспоминай, командир, что там дальше в твоей пьесе? Сильно он нам напакостит?
Я задумался, не забывая иногда прихлебывать:
— Нет, как он сможет напакостить? Лет пять он будет ждать нашей промашки, собирать компромат, вынашивать свою месть. На этой почве несколько раз явится предъявлять улики и дважды спровоцирует расследования, которые кончатся извинениями. В девяносто четвертом решит, что мы ему не по зубам и начнет искать контакты в среде местной мафии. Найдет подходы к семье ДеКавалканте из Нью-Джерси и “сдаст” нас им. Вернее, “закажет”: Зака, меня и тебя. Отдаст все, что имеет, включая доставшийся от дяди участок земли на Сицилии. Но жадные мафиози придут сначала к Снайлу и предложат ему крышевание. И из кабинета Тома отправятся прямиком в Марион, или куда там положено здесь сажать особо буйных преступников? ФБР произведет облаву, прихватив помимо ДеКавалканте еще и кого-то из Дженовезе и Гамбино. Возьмут многих, но пара капо останется на свободе и они-то и отомстят Паццони за подставу. Пока что так. Если мы не решим что-то изменить.
— Хороший сериал бы получился, — вздохнул Алекс. — Честный комиссар, продажные бизнесмены и полицейские, месть-кровь-перестрелки, все такое. Ладно, если ничего срочного не нужно делать, то заканчивай потихоньку свои рефлексии и спать ложись, я пойду, книжку почитаю. Марио Пьюзо. Как раз про всех твоих Дженовезе-Бонанно.
Он приглушил освещение, оставив мне горящий торшер.
Алекс протянул руку к так и лежащей на столе фотографии Софи, но я придержал его:
— Оставь, пусть полежит здесь.
Я остался один со своими мыслями, мертвой Софи, поздним раскаянием и надвигающейся ночью.
В одиночестве почему-то не пилось. Зато хорошо вспоминалось: Чарли Рассел, Дэни Блэк, Донован, теперь вот еще девочка София – сколько их еще будет? Тех, кто вольно или невольно окажется на моей дороге? Пять-десять-сто-тысяча? Я пытался заглянуть в будущее, но про себя, как обычно, все было непонятно, вернее – одновременно сбывалась уйма вариантов. Прав Вязовски – нечего разводить антимонии, ни к чему доброму это действо не приведет. Голова привычно закружилась, и будущее снова навалилось тяжелой горой на мою шею.
Я допил бутылку, положил фотографию в карман халата и отправился спать. Но ничего не вышло. Совершенно трезвый я таращился в потолок и мириады мыслей терзали голову.
Все чаще мне казалось, что я просто брежу и вижу какую-то затянувшуюся иллюзию своего странного существования, доступную только мне. Честное слово, если бы вдруг выяснилось, что на самом деле я лежу на одной из коек в клинике Майцева-старшего и все, что со мной происходит – только лишь нестандартные электрохимические процессы в нейронах и всяких синапсах, что причиной всему разрушенные миелиновые оболочки нервных волокон – я бы возликовал от счастья, потому что тогда мне не пришлось бы хранить в памяти сотни вариантов уже произошедших и грядущих событий.
Я ведь еще мог даже в тот момент позвонить какому-нибудь школьному приятелю и услышать в ответ:
— Привет, старик! Ты уже закончил институт? — Ведь он, мой приятель, все еще жил в том настоящем, которое уже не случилось. Он искренне полагал, что я стану инженером и сильно удивился бы узнав, что того будущего, что было прочно впечатано в канву времен, уже никогда не будет. И его карьера, его семейные отношения, вся его жизнь уже необратимо изменилась моими усилиями. Но он жил в том времени, где все еще “все шло по плану”. И очень изумился бы, нарисуй кто-то перед ним две его разные жизни – случившуюся и предполагаемую. А виноват в этой двойственности только я. Но есть ли у меня такое право?
Все это очень странно и необычно.
Когда история наших приключений только начиналась – я думал, что все это ненадолго. Сделаем дело и станем радоваться. Действительность оказалась куда хуже, напряженней и продолжительней. Мы все время что-то начинали. И ничего не заканчивали. Мы начали зарабатывать деньги и то, что мы делали сейчас – тоже было всего лишь началом. Мы начинали большую медиакомпанию, и она все еще была в зачаточном состоянии. Мы начинали, начинали и конца этим начинаниям не проглядывалось. И стало невозможно оценить эффективность своих усилий – что мы делаем, как мы делаем. Да, можно было “заглянуть” в будущее и чужими глазами увидеть итоги своих усилий, но это становилось еще одним вариантом, которые и без того переполняли мою тяжелую голову. С каждым разом такое “заглядывание” тяжелее отражалось на моем состоянии.
Как-то один мой знакомый заметил:
— Вечный субботник невозможен. Если ты каждое утро просыпаешься и идешь убирать мусор на улице – ты должен иметь в этом какой-то интерес. — Он имел в виду деньги. — Если этого интереса нет, то через неделю ты бросишь это занятие, если, конечно, ты не сумасшедший вроде деда Акмала, живущего в третьем подъезде. Ему пофиг, у него свой интерес – не должно быть светлого мусора на темном асфальте.
Деньги уже давно перестали быть моим “интересом”. Это только инструмент. Чем их больше – тем инструмент качественнее и универсальнее. И уже пора бы случиться тому ожидаемому переходу “количества в качество”, но что-то он никак не приходил.
К тому же я стал замечать, что рынки начинают вести себя немножко иначе, чем в “старом будущем”. Едва не треть наших активов была вложена в японский “земляной” пузырь, который в прежней реальности должен был лопнуть через пару лет – 29 декабря восемьдесят девятого, а сейчас рос практически экспоненциально: земля под дворцом микадо стоила уже дороже, чем вся Калифорния. А если пересчитать в деньги стоимость всей японской земли, то выходила она чуть дешевле – на десять процентов – чем земля всего остального мира. Только вот, насколько я помнил, земля в квартале Гиндза должна была стоить 1 миллион долларов за квадратный метр в 1989 году, а в нынешней реальности она уже перешагнула этот рубеж. На год раньше. Потому что йена против доллара дорожала чуточку быстрее, и сама земля, номинированная в йенах, тоже оценивалась повыше.
Несчастной Японии уже никогда не выбраться из той ямы, что ей уготована – вечная стагнация станет бичом ее экономики. За последующие десять лет цены на коммерческую недвижимость упадут в сто раз, а на жилую – в десять. И все равно при этом будут дороже любой другой недвижимости на планете. Индекс японского рынка Nikkei 225 почти двадцать лет будет постоянно валиться – с подоблачных 39 тысяч пунктов к реальным 7 тысячам – как раз примерно так и стоит на самом деле японская экономика – в шесть раз дешевле, чем нынче оценена. Никому мало не покажется. И респектабельные “инвесторы” (на самом деле – биржевые спекулянты) побегут из страны как испуганные тараканы.
Мне было наплевать на Японию – в конце концов, нужно быть настоящим идиотом, чтобы полагать, что твои достижения и твоя ценность действительно так высоки как оцениваются и не придумать защитных механизмов. Поделом. Я собирался вытащить из дальневосточного колосса все деньги, до которых смогу дотянуться.
Когда все обрушится (а теперь это должно было случиться на два дня раньше – не в “черную пятницу”, а в “очень черную среду” следующего года), в наших руках окажется около трехсот миллиардов долларов – не связанных обязательствами, не обремененных долгами, совершенно свободных средств. И это уже очень серьезная заявка на глобальное доминирование на рынках. Вот тогда за нас и возьмутся всерьез.
Стоило за оставшееся время укрепить свои структуры. Но если цена этого укрепления – смерть вот таких софи… То я не знаю, как смогу и дальше спокойно спать. Видимо, не те книжки я в детстве читал.