Страница 11 из 57
Рахметян минут за пять до прибытия наконец соизволил оторваться от своего планшета, допил забытый коньяк и вернул пустой стакан на поднос. Тараненко ушёл в кабину к офицеру, поэтому Ваня Сиверцев счёл, что если посуду приберёт он — будет уместно и правильно. Пока он споласкивал стаканы и блюдечки на камбузе и складывал их в шкафчик, как раз и прибыли.
— Альберт, пойдёшь? — выглянул из кабины Тараненко.
— Уже да, — вальяжно подтвердил Рахметян. — Хоть ноги разомну.
«И правда, — подумал Сиверцев не без ехидцы. — Засиделся ты, Альбертик, с дня рождения жопу от кресла отрывал только чтобы уйти в горизонталь и поспать!» Четвёртым с ними отправился Петро.
Едва перед воротами появился Тараненко, моментально распахнулась дверца, которую, вероятно, не прошиб бы и прямой выстрел из гранатомёта. В проёме возник здоровенный охранник с автоматиком на груди — автоматик казался игрушечным на этом громиле. Рядом топтался второй охранник, помельче, но тоже не малыш.
— Добро пожаловать, Максим Николаич! — не сказал даже, а пропел первый неожиданно высоким голосом.
— Здрасте, — коротко поздоровался Тараненко. — Нас четверо.
Охранник с сомнением указал на старшего маршрута:
— А этому разве можно? — протянул он неуверенно.
— Офицеру везде можно, — отрезал Тараненко. — Тем более, он без оружия.
Кобура у Петра действительно была пустой и напоказ расстёгнутой — он прекрасно знал местные нравы.
— Ладно, заходите, — буркнул охранник и посторонился.
При виде Рахметяна он добавил: «Привет, наука!», что в равной мере относилось, видимо, и к Ване Сиверцеву. Когда пару недель назад троица с заимки наведывалась сюда, этот же охранник точно так же кинул Рахметяну и Сиверцеву: «Привет, наука!» и обоих впустил, а Филиппыч остался дожидаться снаружи, только не здесь, не на площадке перед воротами, а гораздо дальше, на самой окраине трущоб. С оружием в бар его точно не впустили бы, а передавать в чужие руки свой смертоносный агрегат и многочисленные по карманам стволы-ножи было не в правилах Филиппыча.
В баре почти ничего не изменилось с прошлого раза, разве только рожи за столиками группировались в ином порядке. Именно рожи — бритьём в Зоне себя мало кто утруждал, ну а образ жизни позволял наиболее вольготно чувствовать себя здесь отнюдь не сливкам общества, а наоборот — элементам, весьма далёким от джентльменства и максимально близким к уголовщине. Нормальные сталкеры в бар захаживали, но сидели тут редко: какой смысл покупать выпивку даже не втридорога, а в десять дорогов? Нормальные сталкеры в зону ходят за хабаром, а выручку проматывают снаружи, за периметром. Зато мародёров и грабителей «100 рентген» всегда приманивал, как мух навозная куча. Все слухи и сплетни стекались сюда: кто, куда и зачем отправился, где и что продают или готовы купить, кто где гробанулся — все эти сведения кочевали из уст в уста и, положа руку на сердце, именно здесь планировались большинство ограблений и разбоев, потому что для местного сброда обобрать идущих с добычей незадачливых сталкеров так же естественно и почётно, как футбольному «Зениту» купить очередное чемпионство за народные деньги. Все это знали, но всё равно все дороги вокруг Диких Земель так или иначе вели в «100 рентген», потому что так устроена жизнь, и неважно где — внутри периметра или снаружи.
Максима Тараненко тут, естественно, знали. И знали, что он не просто «прохвессор из института», а кроме всего прочего человек, ведущий довольно большие дела, и что за ним стоит некая не вполне очевидная, но совершенно бесспорная сила. Сиверцев не сомневался, что с присущей ему бесцеремонностью шеф торгует здесь информацией, причём скорее всего покупает он больше, чем продаёт. И ещё Ваня подозревал, что здесь у шефа сидит связник, потому что почти каждый выезд в Зону Тараненко заглядывал сюда и часто после этого сначала впадал в недолгую задумчивость, а потом начинал действовать, резко и решительно, словно получил здесь некую информацию, обмозговал её и принялся за работу.
Единственное, чего Ваня не понимал — это почему его шефом не интересуются компетентные органы Украины, поскольку Тараненко почти не скрывал, что сотрудничает с разведкой какой-то мощной европейской страны калибра Британии, Франции или Германии. Однако, если подумать, и этому находился ответ: сам Сиверцев волей-неволей мыслил как россиянин, гражданин пусть и не особенно успешной, но большой и всё ещё сильной страны, которая была и будет безоговорочным антагонистом западноевропейским державам, а Украина насквозь продажна и сколько уже лет подряд пляшет под дудку Америки с Евросоюзом в наивной и тщетной надежде затесаться в эту компанию на равных правах. В России к Тараненко, скорее всего, уже бы присмотрелись. А тут разве только не козыряют…
Простые люди, конечно же, ко всем этим гнусностям отношения не имеют — продажны чиновники и правительство. Но кому от этого легче?
Едва Тараненко появился в зале, бармен выскочил ему навстречу, поручкался и тут же метнулся к лучшему столу, выпроваживать каких-то сомнительных личностей в камуфле. Те, вопреки опасениям Вани, без слов встали и пересели за другой столик, да не соседний, а аж через два, так, что вокруг освободившегося возник эдакий вакуум. Зона отчуждения.
«Недурно он местных халдеев вышколил», — с невольным уважением подумал Сиверцев о шефе.
Сам Ваня без затей умостился за столом, у стеночки. Рахметян присел напротив; лучшее место, с торца, естественно, досталось Тараненко, а вот капитан, видимо, не захотел садиться спиной к залу и к выходу. Подсел к Ване, бочком.
— Чего будем? — Тараненко вопросительно оглядел присутствующих. — Коньяк тут паршивый, сами знаете.
— Знаем, — вздохнул Рахметян, одновременно морщась. — Может, просто водочки?
— Водочка тут тоже не очень…
— Тогда по пивку. Пиво испортить трудно.
— В этой стране, — пожал плечами Тараненко, — почти всё пиво испорчено изначально, на уровне замысла.
— Так что ж теперь, совсем не пить? — всплеснул руками Рахметян. — Ваня! Скажи веское слово молодости!
— Мне пиво обещали, — индифферентно отозвался Сиверцев.
— А я вообще спиртного не хочу, — неожиданно заявил Петро.
— Чай и кофе тут, опять же, не высший сорт. — Тараненко ухмыльнулся. — Да уж, положеньице!
Он обернулся к терпеливо ожидающему чуть поодаль бармену и осведомился:
— Моё ещё осталось?
— Пол-ящика! — проинформировал бармен.
— По бутылочке, — велел Тараненко. — И орешки какие-нибудь, что ли.
— Сей момент! — кивнул бармен. — А Толика сразу звать или потом?
— Сразу зови.
— Ага, — уронил бармен и умчался.
Буквально через минуту он вернулся с четырьмя бутылками «Пльзеньского», причём чешского производства. У Рахметяна с Сиверцевым натурально глаза на лоб полезли.
— Фигассе! — оценил Сиверцев, заранее предвкушая. — Чешское!
Тараненко небрежно пояснил:
— С точки зрения любого чеха бутылочное — тоже не пиво. Но мы ведь не чехи, так что…
В следующие несколько минут Ваня умирал, возрождался, снова умирал и снова возрождался — ровно по числу глотков. Он и представить не мог — насколько истосковался по простому, в общем-то, народному напитку и по атмосфере, сопутствующей его поглощению. Ему даже смешно стало — по дому в родимом Череповце он, как оказалось, не так скучал, как по хорошему пиву. Вот ведь закавыка какая…
Пришёл упомянутый Толик — нечёсаный и небритый мужичок достаточно затрапезного вида, чтобы даже в Зоне выглядеть неопрятным. Он сел рядом с Рахметяном и принялся что-то монотонно бубнить — слушали его только шеф с Альбертиком. Ваня не слушал, и Петро, похоже, тоже не слушал, а загибал Толик что-то насчёт каких-то поставок чего-то и куда-то. Вникать чего и куда совершенно не хотелось; Ваня и не вникал. Зато Тараненко слушал внимательно, даже переспрашивал иногда.
«Вот ведь жизнь у человека, — неожиданно посочувствовал шефу Сиверцев. — Ни минуты покоя, круглые сутки кто-нибудь его одолевает. То рассказами, то расспросами, то просьбами. Я бы так не смог, озверел бы моментально».