Страница 19 из 55
…А на Большой земле шла война. В октябре 1916 года вышло распоряжение правительства о призыве административно-ссыльных на военную службу, что было вообще-то большой глупостью, ибо революционеры только и мечтали о возможности работать в действующей армии. Иосиф также был включен в список призывников и в середине декабря отправился в Красноярск. На войну его, правда, не взяли, что нетрудно было предсказать, поскольку левая рука у него действовала все хуже и хуже. Но отправлять обратно тоже был не резон – доберется как раз к окончанию срока ссылки, до которого оставалось четыре месяца. Ему разрешили дожить остаток срока в Ачинске, куда он приехал в двадцатых числах февраля 1917 года.
* * *
…Жизнь в Туруханском крае текла так же, как и сто, и двести лет назад, в ней ничто не менялось. А за пределами огромной заснеженной тайги крутились колеса истории, поворачивая мир. Шла мировая война, небывалая по масштабу кровопролития, на полях сражений люди гибли миллионами. Трещали троны, шатались империи. В России зрел колоссальный антимонархический заговор. 2 марта Николай II отрекся от престола. В тот же день вышло распоряжение об освобождении ссыльных депутатов Государственной Думы, с ними отправился из Сибири и Иосиф. 12 марта они уже были в Петрограде. Начиналась какая-то другая, совсем новая жизнь, жизнь уже совершенно за гранью реальности. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – будут петь позднее. Быль закончилась, и начиналась сказка – та, в которой сын сапожника становится царем и владыкой полумира.
Интермедия На гребне волны
…Они ехали сквозь взбаламученную Россию, как опоздавшие гости спешат на праздник, который начался без них. Вместе с прочими пассажирами выхватывали из рук мальчишек-газетчиков наспех отпечатанные листки, жадно впиваясь глазами в мелкие черные строчки, читали вслух, тут же обсуждали, и тут же вспыхивали стихийные митинги, на которых ораторы на все лады перепевали вариации на одну и ту же тему: «Свобода! Революция!» Иосифа тоже захватило это всеобщее возбуждение, но он не произносил речей, четырехлетнее одиночество отучило от разговоров, и он лишь смотрел и смотрел по сторонам радостно блестящими глазами, чтобы не упустить ни одного мгновения, все увидеть и все запомнить. Это был его день, его праздник!
На станциях людно, весело, все сословия смешались в одну толпу, только жандармы куда-то делись… За свои без малого сорок лет жизни он много повидал и теперь понимал всех, кого видел перед собой. Смешны были гимназисты и прочая интеллигентская молодежь, повторявшая без толку и понимания громкие слова газетных передовиц. Фабричные – нервные, взвинченные, с впалой грудью и землистыми лицами – почти поголовно были навеселе по случаю праздника, и в толпе то и дело вспыхивали пьяные драки. А в сторонке молча стояли мужики, и на их сосредоточенных лицах читалось: «Свобода-то свобода, а налоги? А земля?» Эти свой интерес знают, и если кто думает, что они будут голосовать за красивые слова… В глазах женщин он читал безмолвное: «А война?» Иосиф понимал их всех и на ходу формулировал требования: крестьянам – землю, рабочим – достойную зарплату и охрану труда и всем – мир и демократическую республику. На душе было и радостно, и тревожно: что-то будет дальше? Он достаточно пожил на земле, чтобы научиться понимать: ничто и никогда не происходит так, как задумано.
Он мало участвовал в разговорах, больше склонялся над кипами газет: опаздывали они с возвращением из ссылки, ох как опаздывали! По крайней мере, надо читать, надо думать, чтобы быть готовыми, чтобы не потерять ни одного дня. И сами собой складывались слова: «Для того, чтобы разбить старую власть, достаточно было временного союза восставших рабочих и солдат. Но для того, чтобы сохранить добытые права и развернуть дальше революцию, – для этого одного лишь временного союза рабочих и солдат отнюдь не достаточно. Для этого необходимо союз этот сделать сознательным и прочным, длительным и устойчивым. Органами этого союза и являются Советы рабочих и солдатских депутатов…» [5] Так ли писать? И тут же опыт подсказывал вопрос: а под чьим влиянием будут эти Советы? Удастся ли договориться с меньшевиками? Ой ли… А тут еще эсеры – сила, а за ними мужики. Чью сторону примут они? Что в столице? Как там товарищи? В газетах ничего о партии большевиков не писали…
В газетах о большевиках не писали и не могли писать. К этой революции социал-демократы не имели ни малейшего отношения. Она рождалась и вынашивалась совсем в других слоях общества – это была революция аристократии и буржуазии, рвавшейся к власти. А кто абсолютно не был готов к тому, что произошло, так это партия большевиков. ЦК, по-прежнему находившийся за границей, был отрезан от России войной, российский партийный актив разогнан по ссылкам либо ждет погоды. Молотов, уже много-много лет спустя, жаловался: «Вот я «Правду» выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые – где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин – тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цюрупа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете…» А тех, кто рисковал, загнали туда, куда Макар телят не гонял, уж это-то Иосиф знал на своей шкуре…
Заграничное руководство тоже ничего подобного тому, что произошло, не ожидало. Ленин в Цюрихе говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». И слова эти сказаны были в январе 1917 года.
В «час Х» в Петрограде руководили, а фактически представляли партию трое молодых членов нелегального Русского Бюро ЦК – Залуцкий, Молотов и Шляпников. Для них происшедшее тоже оказалось полной неожиданностью. Молотов впоследствии рассказывал:
«Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким… пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью уж, наверное, 27 числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.
Мы: Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?
Он: Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов, – говорит, окая.
– А где заседает?
– В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел.
Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…
27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало».
«Тройка» начала действовать в меру своего умения и понимания ситуации. В Совет они внесли предложения: не оказывать никакой поддержки Временному правительству, запретить выпуск газет, не поддерживающих революцию. Трудно было придумать что-либо нелепее и несвоевременнее этих предложений – надо же ляпнуть такое именно тогда, когда вся страна находится в совершеннейшей эйфории по поводу «демократического» правительства и обретенной наконец-то свободы слова. Оба предложения, естественно, не прошли, лишь заставили относиться к большевикам как к людям несерьезным, подпортив репутацию их партии. Но репутация партии в глазах «буржуев» и «оппортунистов» не очень-то волновала «тройку». Молоды они были, молоды и не опытны, основные теоретики проживали за границей, и подсказать было некому. Но из Сибири уже ехали первые ссыльные, политики умеренные и разумные – депутат Госдумы Муранов, Каменев, Сталин…
* * *
…Прямо с вокзала он отправился к Аллилуевым. Тут его ждали, понимая, что при первой же весточке о революции он сорвется с места. А в столице куда деваться? Конечно, к ним, куда же еще! И вот он на пороге: все в том же костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, уже распадающемся от ветхости, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Иосиф был все такой же – и не такой. Дети запомнили его подавленным, молчаливым, а теперь он стал веселым. Смеялся, шутил, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов и жадно расспрашивал обо всем, краем глаза разглядывая друзей. Сергей и Ольга мало изменились за четыре года. Но надо же, как выросли дети: Аня и Надя – совсем барышни…