Черный квадрат

Вскрикнув дурным голосом, я вскочил с кровати и, пятясь, смотрел на безжизненное тело, открывавшееся мне все больше и больше. Вика лежала на спине, ровно, как в гробу, вытянув ноги и сложив руки на груди. Только голова ее была неестественно повернута в сторону и приподнята кверху, словно она показывала мне страшную рану на горле. Широкий косой разрез шел от левого уха к правой ключице; края кожи были вывернуты наружу, из-под них, как провода, торчали обрывки сосудов и мышц. Запекшаяся и свернувшаяся черная кровь залепила рану, и казалось, что на шее у покойницы криво повязан платок. Голова Вики с оскаленными зубами и чуть приоткрытыми веками покоилась на подушке, насквозь пропитанной вишневой кровью.

— Господи, дай мне проснуться! — мысленно взмолился я, с трудом сдерживая свое нутро. — Избавь меня от кошмара видеть все это.

Бог не избавил меня, и жуткий труп вместе с кровавыми пятнами не исчез с моих глаз. Я схватил себя за волосы и дернул изо всех сил. Что же случилось? Как это могло произойти? Кто это сделал?

Мне стало муторно, и я едва успел подбежать к окну, распахнуть створки и перегнуться через подоконник. Вчерашняя водка, отторгнутая желудком, хлестала изо рта и носа. Слезы лились из моих глаз, как весенняя капель.

Я сгреб с подоконника горсть снега и прижал его к лицу. Не помню, когда еще я находился в таком шоковом состоянии. Руки у меня тряслись, как у паралитика, пот градом катился по лицу. «Надо успокоиться! — приказывал я себе. — Надо взять себя в руки!»

Не знаю, кому самовнушение помогает. Мне оно было, что мертвому припарка. Я снова с содроганием взглянул на постель, ставшую местом убийства. Пальцы на руке покойницы, окольцованные золотом с драгоценными камнями, уже окоченели, и ладони не прилегали друг к другу плотно, как если бы это были пластиковые руки манекена.

«Ножом или бритвой», — думал я, с нескольких шагов рассматривая рану. Полоснули по шее, затем выпрямили ноги и сложили руки. Нет, это не я сделал, не я. Как бы пьян ни был, я не мог такого сделать. Это исключено. Эти мысли надо сразу выкинуть из головы.

Я машинально посмотрел на свои руки и нашел чуть ниже локтя кровяной мазок. Плюнул на него и стал брезгливо вытирать чистым краем простыни.

«Запутали меня, в угол загнали, — думал я, собирая раскиданную по полу одежду и торопливо одеваясь. — Трупами закидали. Думали запугать. И запугали ведь, черт возьми!»

Такого поворота событий я никак не мог предположить. Скорее, я был готов сам отправиться на тот свет, хотя и не исключал, что Вика попытается расправиться с Тарасовым, по косвенной вине которого убили Жоржа и вынесли из тайника золото. Но чтобы вдруг казнили эту экспансивную даму!

Подозревать мне было некого, кроме Тарасова, а на более хитроумные ходы убийцы мне не хватало свежего и отдохнувшего ума.

Застегивая на ходу рубашку и машинально заталкивая в карман подобранный с полу мобильный телефон, я спустился вниз, озираясь по сторонам и ожидая увидеть еще какой-нибудь мерзкий сюрприз. Но лестница, прихожая, ванная вроде бы остались без изменений, лишь в столовой, где царил беспорядок и на столе громоздились грязные тарелки, битые бокалы и засыхала закуска, снова было холодно и гулял сквозняк. Фанерный лист, которым накануне Вика закрыла окно, лежал на полу, и снежинки белыми мухами роились над подоконником.

Я кинулся к окну, но не сделал и двух шагов, как рухнул на пол и отполз в сторону. Через оконный проем я успел увидеть, как к даче, буксуя в сугробах, медленно пробивается милицейский «УАЗ».

«Все, — подумал я, лежа на полу под окном. — Это конец. Провалы по всем статьям. Наверное, будет проще и красивее, если я найду брошенный где-то „сентинел“ и пущу себе пулю в лоб».

Я слышал, как «УАЗ» остановился. Хлопнули дверцы. Я продолжал лежать; странное оцепенение охватило меня всего. Было такое ощущение, что все это происходит не со мной, а с героем какого-то низкосортного детектива, идущего по телевизору, и я даже не переживал за его судьбу. Очень хотелось встать и выключить телевизор, чтобы экран погас навеки.

«Сентинел», — думал я, немного удивляясь тому, что меня посетила мысль о самоубийстве, чего не было еще никогда, даже в более сложных ситуациях. — Это прекрасный финал. Чего я мучаюсь, страдаю, не зная, куда деть свое тело. Надо выпустить на свободу душу, а уж ее-то никто не сумеет удержать, и она воспарит над холодными заснеженными дачами, подобно маленькому облаку пара в ясный морозный день".

Вот что сделает меня почти счастливым в безвыходной ситуации! Это последний и самый верный выход из любого тупика, и я, не задумываясь над ценой, облегченно вздыхаю — выход все-таки найден!

Я встал и, глядя себе под ноги, побрел в коридор, а оттуда — на лестницу. «Куда я мог его кинуть?»— вспоминал я. Раздевался я, судя по раскиданной одежде, в спальне. Значит, револьвер валяется где-нибудь рядом с кроватью.

В нос снова шибанул запах крови, когда я открыл дверь и зашел в спальню. Стараясь не смотреть на кровать, опустился на корточки и посмотрел под тумбочками и стульями.

Револьвер лежал на диске торшера. Я поднял его, прижал его холодную рукоятку к полыхающей щеке. «Вот кто самый близкий и надежный друг, — подумал я. — Никогда не изменит, не предаст и не подведет в критическую минуту. Оружие свято».

Я не испытывал страха. Было лишь немного обидно, что меня подтолкнули к этому решению, а я даже не стал сопротивляться. Видимо,-в жизни наступил период черной полосы, и оказался он чуть длиннее предыдущих, может быть, длиннее на один день, на один гнусный «сюрприз», и этот последний барьер мне оказалось не под силу преодолеть, как когда-то Чапаеву последний метр Урал-реки.

Я уже слышал голоса. Милиционеры подходили к даче, негромко переговариваясь. Сначала они будут ломиться в дверь, затем влезут в окно столовой, постепенно доберутся до спальни, где найдут два трупа — женский и мужской. А потом следователи будут долго ломать головы, давая объяснение случившемуся. И в итоге в какой-нибудь придурковатой газетенке появится заметка с заголовком, претендующим на сенсацию: «ЖЕНУ ПОЛКОВНИКА МИЛИЦИИ ТАРАСОВА ЗВЕРСКИ УБИЛ ЛЮБОВНИК, КОТОРЫЙ ЗАТЕМ ЗАСТРЕЛИЛСЯ САМ».

Я осмотрел спальню, подыскивая хорошее место для казни над собой. Санитарам было бы удобнее, если бы я прикончил себя на постели рядом с Викой. Завернул обоих в простыню — и в фургон. Но мне не хотелось отравлять последние мгновения своей жизни запахом чужой крови.

Мне приглянулось глубокое кресло рядом с журнальным столиком в противоположном конце спальни. Там я буду выглядеть драматично и гордо, как, скажем, Маяковский. Я подошел к креслу. В голове был туман. Я не мог поверить, что переживаю последние мгновения жизни. Человек никогда не способен ощутить границы своей жизни, потому как момент смерти не остается в сознании. Я просто шел к креслу, которое, как катапульта пилота, должно отправить меня в иной мир.

Я сел в него, утонув в поролоновой начинке. В пах уперлось что-то длинное и тонкое. Ах, да! Антенна мобильного. Подмосковные вечера, девятьсот восемьдесят три — двадцать один — двадцать три… С этого все началось.

Наверное, со стороны я напоминал пародию на самодержца. Я сидел на троне, в одной руке у меня был револьвер, в другой — мобильный телефон. «Позвонить Тарасову, что ли? — взбрела в голову неожиданная мысль. — Поздравить с победой, попрощаться?»

Кончиком ствола я медленно набрал номер. Длинные гудки. Я сосчитал до пяти. Попрощаться не удастся, наверное, он уже выехал на службу.

Я не успел нажать «отбой», как трубка вдруг тихо захрипела голосом Тарасова:

Слушаю вас! Говорите!

Привет, — сказал я, почесывая антенной висок, куда намеревался всадить пулю.

— Кто это? Алло! Не слышно!

Это Вацура.

А-а, хорошо! Слушай, перезвони мне через минут десять, я, голый, выскочил из душа.

Нет, — ответил я. — Через десять минут меня уже не будет.

Что? — не понял Трасов. — Как не будет? Ты откуда звонишь?