Лев Комарры

Пейтон с интересом наблюдал за машиной, стоя на узеньком помосте в десяти футах от земли. Перед ним находился металлический цилиндр на платформе с маленькими колесиками. Все колеса были ведущими. Цилиндр был абсолютно гладким, без каких-либо конечностей, и только кольцо линзовых глаз и решетки на месте систем звуковой речи нарушали его первозданную целостность.

Было забавно наблюдать за растерянностью машины — ее жестяные мозги раздирала противоречивая информация. Робот знал, что Пейтон должен находиться в комнате, но его «зрение» свидетельствовало об обратном. Он принялся кружить по комнате. Пейтон сжалился и спустился с помоста. Машина тотчас же остановилась и выдала формулу приветствия.

— Меня зовут Эй-пять, я отведу вас, куда пожелаете. Пожалуйста, отдавайте мне приказания в стандартных для робота выражениях.

Пейтон был порядком разочарован. Это был самый обыкновенный робот. В городе, построенном Тордарсеном, он рассчитывал встретить что-нибудь поинтереснее. Однако машина, если правильно ее использовать, может оказаться очень полезной.

— Спасибо, — сказал Пейтон, осознавая бесполезность подобной благодарности. — Отведи меня, пожалуйста, в жилые кварталы.

Хотя Пейтон был уверен, что город полностью автоматизирован, он рассчитывал найти в нем союзников — людей. Они могли помочь ему, в крайнем случае — хотя бы не оказать сопротивления.

Без единого слова маленькая машина развернулась на колесиках и выкатилась из комнаты. Коридор, по которому она вела гостя, заканчивался красивой дверью, открыть которую обычным способом было невозможно. Но Эй-пять знал секрет. При их приближении толстая металлическая плита тихо скользнула вбок. Робот вкатился в тесную комнатку, похожую на коробку.

Пейтон подумал, что снова очутился в передатчике материи, но помещение оказалось обычным лифтом. Судя по времени, лифт поднялся почти на вершину города. Когда дверь отворилась, Пейтону показалось, что он попал в другой мир.

Коридоры нижних этажей были тусклыми, однообразными, чисто утилитарными. Здесь же Пейтон обнаружил просторные холлы и залы, обставленные весьма роскошно. Двадцать шестое столетие было временем вычурных декораций, ярких красок, сложной игры цветов, глубоко презираемых в более поздние века. Но Декаденты превзошли и собственное время. Оформляя Комарру, они использовали ресурсы не только искусства, но и психологии.

За всю жизнь нельзя было пересмотреть всей живописи, резьбы, всех фресок и гобеленов, которые до сих пор оставались яркими, как в первый день создания. Было ужасно несправедливо, что такое поразительное место заброшено, пустынно, скрыто от мира. Пептон, как ребенок, бегал от одного чуда к другому, утратив весь свой научный пыл.

Здесь были работы гения, возможно, величайшего за все время существования мира. Но этот непревзойденный гений был болен духом, он отчаялся и разуверился. И тут Пейтон понял, почему создателей Комарры прозвали Декадентами.

Искусство Декадентов одновременно привлекало и отталкивало. В нем не было зла, оно существовало просто вне морали. Пожалуй, основной его настрой — усталость и разочарование. Через некоторое время Пейтон, который никогда не отличался чрезмерной восприимчивостью к искусству, почувствовал душевную тоску. Но он не мог оторваться от созерцания этих шедевров.

Наконец Пейтон обернулся к роботу:

— Кто-нибудь живет здесь сейчас?

— Да.

— И где же они?

— Спят.

Почему-то это показалось совершенно естественным. Пейтон безумно устал и в последний час попросту боролся со сном. Что-то неодолимо тянуло его ко сну, практически принуждало. Изучением тайн Комарры он займется завтра. Времени достаточно. Сейчас он хотел только спать.

Он машинально последовал за роботом, который вывел его из анфилады залов в длинный коридор. Вдоль стен тянулись металлические двери, украшенные смутно знакомым символом, но Пейтон никак не мог его вспомнить. Сонное сознание еще вяло пыталось решить эту задачу, когда машина остановилась перед одной из дверей, тут же скользнувшей в сторону.

Роскошно застланное ложе в полутемной комнате неудержимо манило к себе. Уже ничего не сознавая, Пейтон поплелся к нему. Когда он почти погрузился в сон, теплое ощущение удовлетворенности согрело его душу. Он узнал символ на двери, хотя его мозг слишком устал, чтобы понять его значение.

Это был мак.

В действиях города не было злобы и вероломства. Он был безликим исполнителем задачи, для которой предназначался. Все, кто входил в Комарру, охотно принимали ее дары. Этот гость был первым в истории города, кто отверг их.

Интеграторы стояли наготове уже давно. Но беспокойное, пытливое сознание ускользало от них. Они могли подождать, как ждали на протяжении последних пяти веков.

И вот по мере того, как Пейтон погружался в сон, защита этого странно упрямого сознания стала рушиться. Глубоко внизу, в сердце Комарры, включились реле, и синтезированный интеграторами сложный комплекс электронных импульсов медленными потоками начал приливать и отливать через вакуумные трубки. Та форма сознания, которая была Ричардом Пейтоном III, перестала существовать.

Пейтон заснул мгновенно. На какое-то время он отключился полностью. Но вскоре к нему стали возвращаться неясные обрывки сознания, а потом он начал грезить.

Странно, но это был его любимый сон, реальный, как никогда прежде. Всю жизнь Пейтон любил море. Однажды со смотровой площадки дальнелета он увидел острова Тихого океана невероятной красоты. Он так и не побывал на них, но часто мечтал жить на каком-нибудь отдаленном, тихом, мирном острове, не заботясь ни о будущем, ни о судьбах мира.

Эта мечта знакома почти всем в тот или иной период жизни. Пейтон был достаточно разумен, чтобы понять: через два месяца такой жизни он просто спятит от скуки и вернется. Но в снах мало рассудка — и он снова лежал под покачивающимися пальмами, волны прибоя разбивались о рифы, а солнце отражалось в лазурной воде, как в зеркале.

Видение было настолько ярким и правдоподобным, что даже в забытье Пейтон подумал: сон не может быть таким реальным. И тут все кончилось. Так резко, словно оборвалось, и этот «обрыв» привел его в чувство.

Разочарованный, Пейтон лежал с закрытыми глазами, пытаясь вернуть утраченный рай. Но все было бесполезно: что-то било в его голову, не давая уснуть. Да и постель стала чертовски твердой и неудобной. Он решил выяснить, что же его разбудило.

Пейтон считал себя реалистом. Всякие философские материи не трогали его. Поэтому шок оказался намного сильнее, чем у менее развитой личности на его месте. Никогда раньше он не сомневался, что абсолютно нормален, а вот тут пришлось. Потому что звуком, разбудившим его, был шум прибоя, разбивавшегося о рифы. Он лежал на золотом песке лагуны. Ветер пел в пальмах. Его теплые прикосновения ласкали Пейтона.

Сначала Пейтон попытался убедить себя, что все еще спит. Но вскоре у него не осталось ни малейших сомнений в реальности происходящего. Пока человек в здравом уме, ему никогда не перепутать реальность со сном. Если в мире вообще существует реальность, то это была она.

Постепенно чувство удивления исчезло. Пейтон поднялся на ноги, песок осыпался с него золотым дождем. Прикрыв глаза от солнца, он окинул взглядом пляж.

Место казалось ему знакомым. Он знал, что немного дальше находится деревня. Скоро Пейтон присоединится к друзьям, с которыми ненадолго расстался в мире, о котором уже начал забывать.

Почти исчезла память о молодом инженере — он не мог вспомнить его имя,

— который так стремился к знаниям и славе. В той, другой жизни он знал этого глупца очень хорошо. Здесь очевидна тщетность его амбиций.

Он лениво брел по пляжу. Последние воспоминания о призрачной жизни таяли с каждым шагом подобно деталям сновидений при ясном свете дня.

На другой стороне мира трое очень озабоченных ученых в пустынной лаборатории не отрывали глаз от многоканального коммуникатора необычной конструкции. Он молчал уже девять часов. В первые восемь сообщений не ожидалось, но запланированный сигнал запаздывал уже более чем на час.