Город и звезды

Люди в Диаспаре не достигли ничего, кроме возможности выжить, и были удовлетворены. Они могли заняться миллионом вещей, чтобы заполнить промежуток времени от момента выхода почти взрослых тел из Зала Творения, до часа возвращения лишь слегка постаревших организмов в Банки Памяти города. В мире, где все мужчины и женщины обладали разумом, некогда осенявшим лишь гениев, не было опасности заскучать. Наслаждений, доставляемых беседой и аргументацией, тончайших формальностей в области социальных контактов — этого уже было достаточно, чтобы занять немалую часть жизни. А помимо этого, бывали еще большие формальные дебаты, когда весь город зачарованно внимал проницательнейшим умам, сталкивавшимся в поединке или дерзавшим штурмовать такие вершины философии, которые никогда не покорятся, но и вызов, брошенный ими, никогда не потускнеет.

Не было мужчины или женщины без какого-нибудь всепоглощающего интеллектуального занятия. Эристон, к примеру, проводил немалую часть времени в длительных диалогах с Центральным Компьютером. Последний, фактически управляя городом, имел тем не менее досуг для десятков одновременных дискуссий со всеми осмелившимися померяться с ним разумом. Уже триста лет Эристон пытался построить логический парадокс, который машина не смогла бы разрешить. Впрочем, на серьезный прогресс в этом занятии он рассчитывал только спустя несколько жизней.

Интересы Этании были скорее эстетического рода. Она сперва набрасывала, а затем с помощью организаторов материи конструировала трехмерные переплетенные фигуры такой красоты и сложности, что они представляли собой, в сущности, исключительно серьезные топологические проблемы. Ее работы можно было видеть по всему Диаспару, а некоторые из них были вделаны в пол больших хореографических залов и использовались в качестве основы для создания новых балетных произведений и танцевальных мотивов.

Человеку, лишенному интеллекта, достаточного для постижения всех тонкостей подобного времяпрепровождения, оно показалось бы сухим и бесплодным. Но в Диаспаре любой был способен понять хотя бы что-нибудь из того, что пытались делать Эристон и Этания; более того — любой житель Диаспара имел собственное, столь же увлекательное и всепоглощающее занятие.

Атлетика и разнообразные другие виды спорта, включая те, что появились после овладения гравитацией, украшали жизнь молодежи в течение первых столетий. В сфере приключений и тренировки воображения все, чего только можно было пожелать, обеспечивали саги. Они были неизбежным финалом той борьбы за реалистичность, которая началась в пору, когда люди стали воспроизводить движущиеся картинки и записывать звуки, а затем использовать эти методы для воплощения сцен из подлинной или выдуманной жизни. Безупречная иллюзия в сагах достигалась тем, что все чувственные впечатления поступали непосредственно в сознание, а любые противоречившие им ощущения отбрасывались. Погрузившись в транс, зритель на все время приключения абстрагировался от действительности; поистине он жил во сне, будучи убежден, что бодрствует.

В мире порядка и стабильности, в мире, основные черты которого оставались неизменными миллиард лет, неудивителен был, наверное, всепоглощающий интерес к играм, основанным на случайности. Издавна человечество было зачаровано тайной падающих костей, раскладки карт, вращения рулетки. В своей низшей стадии интерес этот основывался на чистой алчности; в мире же, где каждый мог располагать всем, чувство алчности, конечно же, абсолютно отсутствовало. Но даже без этого случайность сохранила чисто интеллектуальное очарование, служа успокоением для самых изощренных умов. Машины, ведущие себя совершенно случайным образом, события, результат которых никогда нельзя предсказать независимо от объема имеющейся информации — от всего этого философ и игрок получали равное наслаждение.

И, наконец, для всех людей оставались еще объединенные вместе миры любви и искусства. Объединенные — ибо любовь без искусства есть просто утоление желания, а искусством нельзя наслаждаться, если подходить к нему без любви.

Люди искали красоту во многих формах — в последовательностях звуков, в линиях на бумаге, в поверхностях камня, в движениях человеческого тела, в оттенках, размещенных в пространстве. В Диаспаре продолжали жить все эти средства, равно как и другие, добавившиеся к ним за века. Но кто бы мог знать с уверенностью — открыты ли уже все возможности искусства? имеет ли оно какой-нибудь смысл вне человеческого сознания?

И то же было справедливо для любви.

6

Джезерак неподвижно сидел, окруженный хороводом цифр. Первая тысяча простых чисел в двоичной системе, используемой для арифметических вычислений со времени изобретения электронных компьютеров, по порядку проходила перед ним. Проползали бесконечные шеренги нулей и единиц, разворачивая перед глазами Джезерака полный набор всех чисел, не имевших других делителей, кроме единицы и их самих. В простых числах была тайна, вечно привлекавшая Человека, и они недаром удерживали его внимание.

Джезерак не был математиком, хотя иногда ему хотелось верить в обратное. Все, что он мог делать — это отыскивать в бесконечной веренице простых чисел особые связи и правила, которые усилиями более одаренных людей могли быть потом обращены в общие законы. Он мог подметить, как именно ведут себя числа, но был не в состоянии объяснить — почему. Продираться через арифметические джунгли было для него развлечением, и иногда ему удавалось обнаружить занятные подробности, ускользнувшие от более опытных исследователей.

Он составил матрицу всех возможных целых и пустил свой компьютер нанизывать на ее поверхность простые числа, подобно бусинкам в узлах сети. Джезерак делал это уже сотни раз и ничего нового пока не извлек. Но ему нравилось смотреть, как изучаемые им числа разлетаются по всему спектру целых, не подчиняясь каким-либо видимым закономерностям. Он знал все уже открытые законы их распределения, но постоянно надеялся обнаружить новые. … Ему не стоило жаловаться, что его отвлекли. Для того, чтоб этого не случилось, достаточно было соответствующим образом настроить оповеститель. В его ушах послышался нежный звон, стена чисел задрожала, цифры слились вместе, и Джезерак вернулся в мир грубой действительности.

Он сразу же узнал Хедрона и не был особенно рад ему. Джезерак не хотел отвлекаться от своего размеренного образа жизни, а Хедрон являлся олицетворением непредсказуемости. Тем не менее Джезерак достаточно вежливо приветствовал гостя, стараясь не выказывать некоторой обеспокоенности.

В Диаспаре, при первой встрече — или даже при сотой — прежде чем перейти к делу, полагалось час или около того провести в обмене любезностями. Хедрон несколько расстроил Джезерака, проскочив эти формальности минут за пятнадцать, а затем заявил прямо, без обиняков:

— Я хотел бы поговорить с тобой об Элвине. Ты был его наставником, я полагаю.

— Совершенно верно, — ответил Джезерак. — Я еще встречаюсь с ним несколько раз в неделю — так часто, как он сам этого желает.

— Можешь ли ты утверждать, что он был способным учеником?

Джезерак тщательно обдумал этот непростой вопрос. Взаимосвязь «учитель

— ученик» была исключительно важной и являлась, в сущности, одной из фундаментальных основ диаспарской жизни. Каждый год в городе появлялось в среднем десять тысяч новых сознаний. Их прежние воспоминания были скрыты, и в течение первых двадцати лет все вокруг было для них новым и непонятным. Их следовало обучить правилам обращения с множеством машин и устройств, служивших опорой в повседневной жизни. И они должны были ясно представить свое место в наиболее сложно устроенном обществе из всех, когда-либо созданных Человеком.

Частично обучение осуществлялось парами, избранными в качестве родителей новых граждан. Отбор был случайным, а обязанности — не слишком обременительными. Эристон и Этания посвятили воспитанию Элвина не более трети своего времени, сделав все, что от них ожидали.