Страница 47 из 71
— У нее от прежней жизни остались дикие, неправильные понятия, — хмурится хозяйка. — Например, она считает, что ребенка нельзя купать до шести месяцев. Она думает, что он от этого умрет. И не знает, что стоит ей выйти, как я бросаюсь к ее ребенку и мою его. Гигиена — это ведь очень важно, не правда ли?
После обеда хозяйка предложила мне пепельницу из цветного стекла по эскизу Лалика в форме нимфы с развевающимися волосами, — вещицу, которая привела бы в ужас ее мать, и страшно представить, какое впечатление произвела бы на бабушку. Пока хозяин дома и Хасан играли в триктрак, хозяйка сидела рядом со мной на канапе из мореного дуба и показывала фотографии, на которых ее муж был запечатлен на разных стадиях младенчества и в более зрелом возрасте. Как ни странно, это позволило мне ближе взглянуть на изменения в социальной жизни и даже политике. Сначала я увидел толстенького маленького турчонка в запрещенной теперь феске. Мальчик держался за руку древнего старика в старинной турецкой одежде.
— Это его дедушка, — пояснила жена с усмешкой.
В новой Турции принято посмеиваться над старым и отжившим.
По мере того, как она переворачивала страницы, наш хозяин становился все более и более европейцем. Его высокая каракулевая шапка сменилась фуражкой, а ближе к республике мы уже видим его во всей красе: котелок, полосатые брюки, черный пиджак.
Когда закончилась игра в триктрак, хозяин и гость обсудили вопрос наследования имущества в мусульманских странах. Новое правительство реформировало прежнюю нелепую систему наследования. В старые времена человек не имел возможности завещать свое имущество какому-нибудь конкретному лицу, оно автоматически делилось между ближайшими родственниками. Так что случалось, что после смерти хозяина его дом, например, становился собственностью пятнадцати или более человек, каждый из которых мог вселиться со всеми своими домочадцами. Даже у коровы и лошади на Востоке бывает множество хозяев. Нередко встретишь человека, владеющего одной десятой коровы или одной пятой оливы.
Отчасти этим объясняется запущенность восточных городов: многие дома принадлежат целой орде вечно ссорящихся родственников и разрушаются просто потому, что владельцы не могут прийти к единому решению и продать дом.
Теперь, когда Турция приняла швейцарский кодекс, у человека будет стимул передать свое имущество одному наследнику, который, по крайней мере, будет содержать его в порядке. Может быть, поэтому в современной Турции строят из камня, а прежде строили из самых дешевых сортов дерева.
Пришли еще двое гостей — супружеская пара. Муж — застенчивый молодой человек, владеющий только турецким; жена — очень милая и разговорчивая, напоминала мне бутон туберозы. Как у многих миниатюрных девушек, у нее были манеры котенка, и она грациозно и резво прыгала по этой комнате, полной безделушек. Она тоже получила образование в американском колледже, но не так хорошо освоила английский, как наша хозяйка, так что я скоро понял, что запас слов у нее на уровне детского сада.
— Вы говорите по-английски, мадам? — спросил я.
Она энергично закивала и, умильно сложив ручки, пристально глядя на меня большими темными глазами, медленно и торжественно продекламировала: «Гдэ ты была сигодна, кыска? — У каралэвы, у английской. Што ты выдала пры дворэ? — Выдала мышку на коврэ».
Я поощрил ее бурными аплодисментами, но, возможно показав себя педантом, поправил произношение в последней строчке. Я заметил, что все остальные смолкли и с интересом слушали меня.
— Но разве такое возможно? — очень серьезно спросил Хасан. — Разве могла в королевском дворце оказаться мышь?
— Вряд ли, — ответил я.
Он кивнул головой, явно успокоенный.
— Я так и думал, — сказал он. — Но все же лучше знать наверняка.
Я обогатил словарь Розочки стишком, который она разучила с очаровательной серьезностью: «Скрып-скрып, лэсэнка». Пришло время прощаться. Наш хозяин, вооружившись толстой тростью, сказал, что проводит нас до гостиницы. Мы умоляли его этого не делать. Он настаивал. Сказал, что собаки с наступлением темноты иногда нападают на пешеходов. Попрощавшись с хозяйкой дома, мы послушно последовали за ним по узким улицам.
Конья была очень красива в ту ночь — лунный свет лился на древние стены, половина улочки утопала в зеленоватом сиянии, половина была погружена во мрак. Завернув за угол, мы услышали пронзительный свист, и один из дюжих ночных стражей вышел к нам из темноты, держа руку на рукоятке револьвера.
Глава четвертая
Турецкий танец с кинжалами
Я попадаю на сельскую свадьбу и в компании местных жителей наблюдаю танец с кинжалами.
Примерно в трех милях от древнего и заброшенного теперь Дербе мы с Хасаном набрели на деревушку под названием Зоста. Мы смотрели сверху, с холма, на обычную неразбериху низких крыш, каменных и глинобитных стен. В центре высился купол мечети, как я потом узнал, сельджукского периода.
Жители деревни вышли загнать собак и поздороваться с нами. Один из них рассказал нам, что название деревни недавно изменили на Акар-Куей, что означает «белая деревня». Нас встречала целая толпа мужчин. Им было любопытно посмотреть на иностранца. Женщины осторожно выглядывали из-за угла, дети так и вились вокруг нас.
Несколько мужчин вели упрямого барана. Рога его были увиты полевыми цветами, к прядям шерсти привязаны монетки, на спине — покрывало из яркой ткани.
— О, так здесь свадьба! — воскликнул Хасан. — Они собираются принести этого барана в жертву, чтобы молодожены были счастливы.
Я знал, что в глухих турецких деревнях еще соблюдаются древние греческие и римские обычаи, и все-таки удивился, увидев жертвенное животное. Нечто подобное в нескольких милях отсюда, в Листре, в свое время наблюдали Павел и Варнава.
И вот в 1936 году я вижу, как потомки людей, упомянутых в Новом Завете, ведут украшенного гирляндами барана к воротам. Мы влились в толпу. Один из крестьян подошел и пригласил нас к себе в дом.
— Надо бы пойти, — сказал Хасан. — Они приглашают вас на свадьбу.
Я поднялся по лестнице и вошел в комнату, сняв обувь у входа. Вдоль стен лежали полосатые верблюжьи ковры, в центре оставалось довольно много пустого места. Комната была около пяти ярдов в длину и четырех ярдов в ширину, на коврах разместилось не меньше пятидесяти мужчин.
С присущей туркам — в отличие от легко возбудимых арабов — сдержанностью, пожилые мужчины встали и протянули к нам руки, приветствуя нас. Мы нашли себе места, уселись на пол, и начался обмен любезностями.
— Откуда господин? — спросили Хасана.
— Из Англии, — ответил мой спутник.
Суровые старики, которые, возможно, не умели читать и писать и никогда раньше не видели англичанина, важно и с пониманием закивали головами, как будто к ним в деревню каждый день приезжали гости из Англии.
Турки во многом напоминают мне англичан. Одна из общих черт — сдержанная реакция на все необычное. И те и другие не любят признавать, что удивлены, и даже — что их вообще можно чем-то удивить. Удивительно, что здесь, в глинобитном доме, в центре Малой Азии, многие из собравшихся были светловолосы и голубоглазы и, если бы не их лохмотья и диковатый вид, вполне могли бы сойти за англичан.
Вошел молодой турок с маленькими чашечками кофе. Кофе здесь, как по волшебству, может появиться даже в пустыне. Пока мы пили, трое музыкантов, расположившихся в углу, заиграли на гитаре, однострунной скрипке и барабане. Те, кто сидел ближе к середине комнаты, отодвинулись, и в освободившемся пространстве появился интереснейший персонаж.
Сначала я подумал, что это женщина, но, приглядевшись, по плоской груди понял, что это юноша, одетый в женское красное шелковое платье. Веки были насурьмлены, щеки — нарумянены. Повадкой юноша напоминал хищного кота.
Он начал танцевать под звуки барабана и тонкий визг скрипки: трясся, содрогался, топал ногами, медленно поворачивался, прикрывал глаза, запрокидывал голову, отбрасывал со лба черные волосы. Он вовсе не выглядел смешным. В его танце была некая первобытная ярость, как в движениях дикого животного, выпущенного на цирковую арену.