Страница 19 из 22
— Почему скапливаемость, товарищи?
— Да вот черту провели среди бела дня!
— А какая организация проводила черту?
— В том-то и дело, что неизвестно! Вчера видели пограничников с девушкой.
Может, границу переносят поближе к нам?
— Минуточку, товарищи! Разберемся! — сказал лейтенант и исчез.
На следующий день он вернулся с погонами капитана. Люди бросились к нему:
— Ну как наши дела?!
— Могу вас обрадовать, — сказал капитан. — Все в порядке. Ваш вопрос включен в повестку дня!
— Ну, а я что вам говорил?! — обрадовался мужчина в берете. — Ой, чьи-то головы полетят…
На следующий день, к обеду, подъехала черная «Волга», вышел мужчина, походил, посмотрел и сказал:
— До каких пор это будет продолжаться! Третий день люди стоят на улице — и ни тентов от солнца, ни трехразового питания! Не волнуйтесь, товарищи, будет и на вашей улице праздник!
Уже к вечеру приехала бригада артистов и совершенно бесплатно дала отличный концерт.
Вроде бы какой-то мужик ночью проводил сквозь черту за червонец. На него донесли. Мужика забрали за нетрудовые доходы. Порядок был восстановлен.
Как-то днем приехала специальная комиссия. Черту сфотографировали, замерили, взяли пробу грунта и со всем этим уехали в Москву.
Когда на небе собрались тучи, никто ничего не сказал вслух, но подумали все об одном: «Вдруг дождь смоет чертову черту!» Но когда после дождя выглянуло солнце, в отдельных местах черта проступила. Конечно, в образовавшиеся проходы можно было пробраться, но иди потом доказывай, — мол, были разрывы черты!
Скажут: «А что вам помешало ее мысленно продолжить?» Тут как-то проснулись, глаза протерли — а черты нет! Как корова языком!
Асфальт ковыряли, царапали — нету! Кто стер? С чьего разрешения?
Один парень сдуру заорал: «Товарищи, айда, пока снова не выступила!» Его за руку: «Какая айда? Нам доверяют! Стерли границы, преграды, потому что это унизительно! Не те времена! Никаких запретов сверху. Все решаем сами на местах.
Каждый должен сказать себе сам «нельзя»! Ну, что, рванем, как бараны? Или, как люди, будем стоять на своем?
Тут дружинники подошли.
— Граждане! Разойдитесь! Из-за вас ни пройти, ни проехать!
Толпа зашумела:
— Не имеете права разгонять! Не те времена! Руки уберите! Можем стоять где хотим, сколько хотим! Свобода стояния!
— Так у вас тут что, демонстрация?
— А может, и демонстрация! Имеем право!
— А что демонстрируете, если не секрет?
— Что хотим, то и демонстрируем! Мы долго терпели. Хватит!
Кто-то заорал:
— Ну вас к черту! У жены на балконе вторую неделю мужик в трусах курит! Не дай бог, дом подожжет!
— Стойте, юноша! — захрипел пенсионер с палочкой. — Я ходил на Колчака, на Деникина! Послушайте старика, не лезьте на рожон! Вот будет сигнал зеленой ракеты, — рванем! И нас никто не остановит!
Коробочка
Действительно, жизнь полосата, как зебра. Да еще истинный цвет полосы — черный был или белый — проступает не сразу, а какое-то время спустя.
Сергей Михайлович Песочихин вел отсчет с того дня, когда Вика Глебушкина, женщина незамужняя, если честно, «без стыда, без совести», опять явилась на работу для того, чтоб похвастаться. В этот раз давала отнюхивать французских духов с манящим названием «Тайна какой-то мадам». В золоченой коробочке лежал нагишом стройный флакон фиолетового стекла. Сослуживцы растопыривали ноздри, стараясь унюхать побольше, выдохнуть поменьше, Женщины при этом вздыхали так, что было ясно: «С такими духами полюбит любой, а без них кому ты нужна…» Мужчины пожимали плечами, хотя запах был недурной. Митюков долго мучился:
«Где-то я это нюхал, но где?» — и вдруг вспомнил:
— «Изабелла»! Помните, портвейн молдавский красного винограда? Вылитая «Изабелла»! Точь-в-точь запашок!
— Дурак алкоголический! — обиделась Вика и, хлопнув дверью, пошла хвастаться «Изабеллой» по этажам. Целый день ее не было. Коробочка осталась лежать на столе. Песочихин уперся в нее глазами с такой лютой жадностью, что коробочка дергалась.
Неужели он никогда не сможет подарить жене такие духи?! Черт побери! До чего унизительно сознавать — и это не для тебя, и мимо того проходи и не нюхай! А ведь так хочется! Вдруг бы духи освежили супружеские отношения, которые с годами потеряли былую прелесть и превратились в дурную привычку…
Целый день Песочихин изводил себя подобными едкими мыслями, а за пять минут до конца рабочего дня вдруг хапнул коробочку из-под духов и скоренько вышел.
«Тьфу, глупость какая! — думал он, втиснувшись в потный автобус. — Как мальчишка! Совсем опупел! Коробка-то зачем?» В лифте Сергей Михайлович открыл коробочку и пошатнулся. На атласной подушке разлегся изящный флакон!
«Когда она положила обратно, дура?! Украл, что ли? Фу, как нехорошо получилось!
Вернуть немедленно!.. Ага! «простите, нечаянно украл!» Нет, нет! Оставить себе?.. Да как же я буду в глаза собакам смотреть, а Вика точно собак вызовет!
Эти суки по запаху… Но никто же не видел! У нас сплошь порядочные, значит, можно подумать на каждого… Подарю своей Милке! А скажу, что нашел. Не всю жизнь терять, разок и найти что-то можно!» Мила была поражена. Ласкала флакончик, прижимала к груди и нюхала, нюхала осторожно, боясь вынюхать запах.
На ночь она, как ребенок, положила флакон под подушку. Изысканный запах обволакивал мозг Песочихина, и снилось Сергею Михайловичу, будто наконец он спит с чужой женщиной, или со своей, но не он…
Конечно, на работе был жуткий скандал со слезами и воплями. Вика била по столу кулачками, голосила: «Ворье, все ворье! Как без этих духов прикажете жить одинокой женщине?! Как?! Сегодня же руки на себя наложу и записку оставлю, из-за кого… Всех посадят…» Песочихину со страху казалось, будто от него разит «Изабеллой». Но духи не нашли и никто не повесился. На всякий случай Сергей Михайлович для маскировки жрал неделю чеснок, и оказалось, не зря: все переболели гриппом, а он воздержался.
Через месяц Вика вдруг заявилась в таком сногсшибательном платье из-под Парижу, что учреждение прекратило работу. Везде погас свет, встали лифты, вода из кранов не текла.
Это платье!.. Ну, словом… черт бы его побрал!.. И вроде бы та же материя, пуговки, ниточки… Но спереди две такие… и тут… на плече вокруг шеи под грудь… от бедра по ноге узенько щель, где виденьем чулочек… Эх, молодцы французы, сволочи!
И сразу всем стало ясно, чем мужчина отличается от женщины, — платьем! Вырез платья волновал больше, чем грудь! В узком разрезе на миг появлялась нога, и опять-таки видение ножки в разрезе томило сильней, чем все ноги Вуравиной, торчащие из-под мини-юбки. В этом не было тайны. А Викино платье было сшито из тайны, притягивало как магнит. Песочихин смотрел не мигая, забывая дышать.
Он желал это платье до потери рассудка! Бывало, он в жизни чего-то хотел, но безнадежно, если так можно сказать, без души. А тут воздух сгущался, от глаз к платью пробегала искра. Запахло горелым. Песочихин пытался с собой что-то сделать, уговаривал, что платье ему ни к чему и размер не его, да и вырез слишком уж смелый… Сергей Михайлович явно сходил с ума.
Домой Песочихин брел как в тумане, не соображая, какой дорогой идет. В прихожей долго шарил по стенам, позабыв, где включается свет. Наконец лампочка вспыхнула. Песочихин сбросил плащ, глянул в зеркало и вскрикнул. Поверх костюма на нем было зеленое Викино платье!
— Господи! Где? Когда? Неужели убил?! — Песочихин спрятал платье и всю ночь ждал милицию. В эту ночь не пришли. Значит, утром возьмут на работе.
Когда вошла Вика, абсолютно живая, Песочихин перекрестился. Про французское платье Вика не заикалась, вся была в новых итальянских туфлях, которые придавали ногам идеальную форму. И опять она была счастлива, а остальные несчастны. Что еще нужно женщине!
Как на нем оказалось Викино платье и Викино ли, Песочихин так и не понял. Но поскольку уголовное дело отпало, Сергей Михайлович вечером протянул жене перевязанный лентой пакет. Мила развернула и ахнула.