Записки пинчраннера

Я действительно считаю Ооно женщиной незаурядной. Наблюдая за ней, я убедился, что она обладает особыми данными, необходимыми для телевидения, для митингов.

Только наблюдали? А ноги вы разве ей не мыли?

Но это…

Ну конечно, вы ей всего-навсего вымыли ноги, — сказал отец Мори, наслаждаясь моим замешательством.

Это произошло в вечер приема по случаю завершения лекционного турне того самого испанского поэта; тс, кто участвовал в организации лекций, после окончания официальной части приема устроили скромную встречу, чтобы отблагодарить молодежь, взявшую на себя всю тяжесть организационной работы. Во время приема загрохотал гром и пошел проливной дождь. Был разгар лета, и от сорокаградусной жары и стопроцентной влажности страдали кожа, сосуды, слизистая оболочка — начиная с полости рта и кончая легкими, — даже человеческие эмоции, казалось, умерли, но теперь дождь возрождал их к жизни. От станции метро до места, где должна была состояться вторая встреча, мы шли улицей, по которой неслись потоки воды, и женщины забрызгали ноги. Совершенно случайно вышло так, что в крохотном туалете я вымыл ноги будущей киносценаристке, с трудом протиснувшей в него свое крупное тело. Мы пошли туда вместе, потому что оба были пьяны.

А вообще, откуда мне знать, что вы ограничились только этим? Совершенно случайно я впервые переспал с Ооно как раз после той попойки. Во время встречи я внимательно изучал вас, а вы, наверное, даже и не помните, что я там тоже был. Здорово же вы можете набраться, да и я хоть не такой мастер по части выпивки, но все же…

Нет, вы-то, по-моему, как раз из тех людей, которые, оставаясь трезвыми, наблюдают за такими пьяными, как я, например. Вернувшись после той встречи домой в стельку пьяным, я ничего не помнил, за исключением того, что мыл ноги какой-то крупной женщине, а вы даже спали с ней, так что объективно я прав.

Я тоже был пьян. И поскольку впервые стал близок с ней напившись, естественно, никакого удовольствия мы не получили, в дальнейшем связь с Ооно всегда имела неприятный привкус. Я уже говорил, что, став жертвой облучения в результате несчастного случая на атомной электростанции, я повел борьбу с государством, Ооно же — организатор группы, которая поддержала меня. Наши любовные отношения базировались на нездоровой психологической основе. Я и с самого начала не отдавался целиком борьбе, а потом, влюбившись в Ооно, и вовсе стал ходить на собрания и митинги только для того, чтобы увидеться с ней. Но я оправдывал себя тем, что влюбился не в какую-то заурядную женщину, а был покорен сильным характером Ооно.

— Действительно, это женщина с характером.

— Да. Именно в ее характер я и влюбился, а спать с ней стал уже, так сказать, в развитие этого, но добились мы лишь того, что больно ранили друг друга — в этом и состояла наша близость. И причиной была наша первая встреча. Близость с этой женщиной впервые заставила меня испытать страх, что я становлюсь импотентом.

Наши дет и, полностью вычеркнув из своего сознания существование друг друга, но при этом стараясь согласовать даже свои движения, играли, как бы слившись в единое целое. И рисовали на обрывках бумаги картинки, состоявшие из множества точек. Ни отцу Мори, ни мне, хотя рядом сидели наши дети, не было нужды стесняться столь рискованных тем.

Отец Мори во время той второй встречи опасался, что Ооно Сакурао даст себе волю и напьется до бесчувствия.

В ту ночь почему-то не было ни одного из молодых ребят, именовавшихся личной гвардией Ооно, которые составляли ее постоянное окружение. Наверное, сама Ооно послала их проводить испанского поэта. Весть о том, что Ооно, которая напилась в ознаменование окончания длительной работы по организации лекционного турне, висевшего на ней огромной тяжестью, заставила одного писателя мыть ей в туалете ноги, распространилась с быстротой молнии. Под утро, когда встреча окончилась, отец Мори взял такси, чтобы отвезти Ооно. Однако, как только такси тронулось, Ооно стало нехорошо, и ему пришлось заехать в находившийся неподалеку мотель. До этого дня отец Мори встречался с Ооно довольно часто, но им еще ни разу не приходилось ночевать в одном номере. Увидев, что к будущей киносценаристке, которую стошнило в ванной, вернулась бодрость, отец Мори понял, что теперь пора перейти к более решительным действиям. Во всяком случае, именно так, несколько упрощая, утверждал он.

Я по собственному опыту знаю, что сила, побудившая опт Мори сделать все эти красноречивые признания, родилась благодаря моей профессии. Если ты писатель, то тебе часто приходится встречаться с людьми, которые приходят к тебе, чтобы рассказать о пережитом, о мечтах, о жажде событий в своей жизни. Превратив меня в слушателя, они надеются, что я сумею проникнуть в самое существо их жизни, хотя рассказ их — они это сознают — далек от совершенства. Ведь их слушатель — писатель.

В том же роде был и рассказ отца Мори. У него было свойственное учившимся на физическом факультете несколько высокомерное отношение к литературному факультету (наше детство пришлось на годы преклонения перед наукой и техникой: началом послужила трагедия атомной бомбардировки, а завершением — присуждение Нобелевской премии профессору Юкава[11] и в то же время переоценка силы воображения, силы слова.

— Я бы хотел использовать вас как экран волшебною фонаря, источником света которого служит мое подсознание; на экране отражусь я, неведомый сам себе. На вашем экране я соединю в одно целое то, что ощущается мной пока лишь как обрывочные предчувствия и грезы, а я хочу увидеть всю картину целиком. Разве сила воображения писателя, умение использовать возможности слова не помогают мне в этом?

Тут мы заметили, что наши дети, не говоря ни слова, неуверенно задрали вверх головы и па их лицах застыл вопрос. Мы повели их в уборную, и наши дети, став по обеим сторонам унитаза, помочились,* налив при этом на пол.

— Менять ночью простынку и водить сына в уборную всегда было моей обязанностью. И каждый раз меня поражает его восставшая плоть.

— Меня тоже. Но, когда я потом размышляю, в чем тут дело, мне представляется, что это служит двум целям, Первая цель такова: мой сын родился с дыркой в черепе, как мне кажется, чтобы ею для воздействия на человечество мог воспользоваться космический посредник, и ночью, Когда мы, обнаженные, предаемся мыслям о смерти, мой сын употребляет восставшую плоть как антенну. Эта информация накапливается в нервных клетках сына в виде Шифра, напоминающего наследственный код. В один прекрасный день шифр разгадают, и он превратится в информацию. В ночной тьме, объявшей Токио, в телеобъектив посредника из космоса попадет крохотная светлая точка — антенна.

Вот что происходит, пока мы меняем мокрые простынки, выбираем клеенку и стелем новую простынку. Ха-ха!

— А другая цель?

— Другая?.. Как показал случай с Ооно, я постепенно превращаюсь в импотента, и восставшая плоть сына — это как бы компенсация…

В тот день еще один мой посетитель, сам Мори, все время молчавший, перед уходом неожиданно поднял крик. Когда я сказал отцу Мори, беспокоившемуся по поводу обмоченного пола в туалете, ничего, мол, страшного не произошло, Мори, голая попка которого была покрыта гусиной кожей, стал вдруг каким-то механическим голосом выговаривать себе: Нельзя этого делать, так мочиться на пол нельзя!

Моя жена встретила отца Мори неприветливо — у нее не было причин питать к нему симпатию, поскольку мать Мори в тот день, когда приводила своего сына в школу, ей тоже пожаловалась, что Ооно и отец Мори продолжают свою отвратительную связь. Правда, это не вызвало сочувствия к ней ни моей жены, ни остальных матерей. Мать Мори, когда собеседница, оглушенная потоком ее слов, пыталась вставить хоть словечко, грубо перебивала се и снова заводила речь о том, что муж и Ооно строят против нее злые козни, но, когда собеседница, стерпевшая и это, все-таки начинала что-то говорить, мать Мори, опустив голову и дрожа всем телом, отворачивалась и не обращала больше на нее никакого внимания.

11

Юкава, Хидеки (род. в 1907 г.) — японским физик.