Страница 15 из 105
Король простер руки к небу, а взоры его покоились на прекрасном и удивительно схожем изображении, всюду преследовавшем его.
В эту минуту дверь в комнату отворилась и на пороге показалась стройная фигура Эбергарда; несколько мгновений он стоял неподвижно, как человек в высшей степени удивленный.
Король обернулся к двери и посмотрел на князя Монте-Веро, которого он, внимая гнусной клевете своих лживых советников, так больно унизил и оскорбил.
Биттельман стоял в соседней комнате; поблизости никого более не было.
Король раскрыл свои объятия и взволнованно сказал:
— Прости, прости мне все, что я тебе сделал; пусть удовлетворит тебя то, что король просит тебя об этом.
Эбергард побледнел. Не догадываясь о том, что произошло с королем этой ночью, он не находил объяснения его словам. Он смотрел на короля, простиравшего к нему руки, и будто видел странный сон.
— Ваше величество,— произнес он наконец,— в глубине своего сердца я всегда был верным и безукоризненным служителем ваших интересов!
— Приди сюда, в мои объятия, сын Кристины! — воскликнул король.— Подойди сюда, смотри, вот твоя мать!
Эбергард молча подошел к королю, со слезами на глазах, дрожащей рукой указывавшему на портрет принцессы Кристины.
— Что означают слова вашего величества? — спросил он тихим голосом.
— Тайна твоего рождения и тайна, окружавшая принцессу, составляют одно целое; мне посчастливилось это узнать. Ты сын Ульриха и принцессы Кристины!
Теперь Эбергарду стало все ясно; он замер, переводя взгляд с короля на портрет женщины, которая, казалось, нежно и грустно смотрела на него. Он вспомнил теперь рассказ старика, который, прожив жизнь, полную мук, скончался у него на руках.
— Моя мать! — произнес он, наконец, и слова эти зазвучали невыразимой грустью, в них словно вылилась вся горечь, переполнявшая его сердце.
— Вот документ, который хотели использовать для того, чтобы оскорбить тебя и низвергнуть.— Король протянул рукопись князю.— Мне он помог открыть тайну принцессы Кристины. Прочти его и сохрани как святыню.
— Это писал старый добрый Иоганн,— сказал Эбергард, просматривая листы.— Он передал на бумаге все то, чего не мог высказать перед смертью, Теперь все становится ясным. Барон Шлеве говорит, что документ этот нашли в монастыре Гейлигштейн?
— Да, так говорит барон, называющий тебя моим врагом и изменником.
— Теперь я больше не сомневаюсь! Документ этот находился в старом письменном столе, который я отдал Леоне. Женщине, обманувшей меня во всем, что только есть святого.
— Помнится, Леоной звали графиню, которая была твоей женой.
— Была!… К сожалению, ваше величество, она и сейчас считается моей женой. Это графиня Леона Понинская, в настоящее время игуменья монастыря Гейлигштейн; она нашла этот документ и передала его своему любовнику Шлеве, чтобы унизить меня.
— Игуменья монастыря? — повторил король, в высшей степени пораженный.— Благочестивая женщина, почти всегда разделяющая общество королевы…
— Эта святая особа не кто иная, как развратная графиня Леона Понинская, ваше величество, и я теперь ясно вижу, что она приняла на себя личину благочестия для того, чтобы окончательно погубить меня. Она, заодно со Шлеве, оклеветала меня перед моим королем, она ненавидит того, который из-за нее утратил все самое дорогое в жизни: свое дитя, имя, свободу и душевный покой.
— Это ужасно! Какой неслыханный подлый обман… Какая постыдная ловушка…— произнес король, нахмурив брови.— Я накажу ее, Эбергард, накажу так, как никого еще не наказывал.
— Позволено ли мне будет принести просьбу вашему величеству, первую просьбу человека, нашедшего свою мать и снова приобретшего милость своего властелина?
— Требуй чего желаешь! Ты теперь самый близкий мне человек! — произнес король, прижимая к своему сердцу сына принцессы Кристины.
— Мне кажется, будто все случившееся в недавнем прошлом, когда властелин мой точно так же заключил меня в свои объятия, было лишь сном и обманчивым видением.
— Я вполне заслужил твой упрек. Горе царям, не знающим своих советников! Ничего не подозревая и имея самые лучшие намерения, они позволяют негодяям опутывать себя постыдными сетями? Оттолкнуть тебя! Тебя, к которому при первой же встрече повлекло меня сердце; тебя, которого я, повинуясь внутреннему голосу, назвал своим другом! Зато теперь я не нахожу слов, чтобы выразить тебе все мои чувства, показать, как ты мне дорог!
Эбергард, глубоко тронутый таким сильным изъявлением любви, взял руку короля и поднес к своим губам.
— Нет, не таков должен быть братский поцелуй! — воскликнул король и прижал свои губы к губам князя Монте-Веро.
— Просьба, разрешенная мне вашим величеством, касается моих врагов,— сказал Эбергард после минутного молчания.
— Великодушие это неуместно, Эбергард, и если ты им прощаешь, то я все-таки должен их наказать!
— Я прошу моего повелителя исполнить мою просьбу. Изгнание вполне искупит их вину, и я буду рад видеть вас и ваш престол в безопасности от их козней.
— Я обещаю исполнить твою просьбу! Но в любом случае они должны узнать, кому обязаны легкостью наказания. Если в них еще сохранилась хоть капля порядочности, твое великодушие заставит их оглянуться на свои деяния.
— К несчастью, ваше величество, я не могу более надеяться на великодушие моих врагов — после того, как тщетно употребил полжизни на спасение этой женщины и возвращение к себе ее заблудшего сердца.
— И ты не пользуешься разводом?
— Я обратил всю свою любовь на людей и нашел утешение и усладу в том, что изо всех сил работал для них и защищал их.
— И плодами твоих трудов были одни шипы!
— Во всяком случае, это не могло ни изменить моего образа действий, ни охладить моего рвения. Кто хочет пожинать плоды, тот не должен удивляться, что между ними растет и сорная трава. Я столько испытал блаженства…
— Ты хочешь сказать, что распространял столько блаженства! — прервал его король, крепко пожимая ему руку.
— Шипы эти меня не ранили и не заставили изменить своей деятельности. Я твердо верю, что стремления мои вполне правильны, что все начинания мои глубоко жизненны и направлены на благо и счастье народа. А благо народное я поставил единственной целью моей жизни. Вот почему я и не хочу связывать свою судьбу с судьбой женщины, хотя в последнее время на моем жизненном пути действительно появилась прелестная девушка, вызывающая во мне чувство глубокой и святой любви; этой девушке, после моей утраченной дочери, принадлежит лучшее место в моем истерзанном сердце.
— Шарлотта…— произнес король голосом, выражавшим и горе, и радость.
— Вы отгадали, ваше величество. Вскоре я навеки прощусь с принцессой Шарлоттой, потому что считаю грехом подвергать это благородное существо тяжелой борьбе, зачастую расстраивающей счастье всей жизни. Человек с таким прошлым, как мое, должен отказаться от любви, и это испытание будет новой очистительной жертвой.
— Ты хочешь испытать то же, что выстрадал и я,— произнес король мрачно.— Знай же: ты благороднейший, великодушнейший и лучший человек во всем мире.
— Теперь остается коснуться еще одного момента моей жизни, самого, пожалуй, тягостного. Дочь, моя дочь! Леона отняла у меня дочь, чтобы с дерзкой настойчивостью и непонятной жаждой мести толкнуть ее на преступный путь. Сейчас она в тюрьме. Я видел ее только один раз, и никогда не забуду этого зрелища; оно является мне даже во сне. Я не хочу защищать свою дочь перед вашим величеством, не хочу пользоваться никакими привилегиями, чтобы никто не мог сказать: «Князь может навещать свою преступную дочь, он может ее защищать и с посторонней помощью спасти, а бедняк не имеет на это права!» Я также не хочу ни словом, ни взглядом действовать на судей и свидетелей. Главный мой идеал, за который я всю жизнь боролся,— это равноправие. Итак, пусть законы исполняют свое дело. Я скоро уеду из столицы и там вдали, заваливая себя работой, буду стараться сократить время, остающееся до вынесения приговора моей дочери. Когда же это свершится, ободрю ее, назову своей дочерью и возвышу душу ее до своей.