Страница 98 из 100
Вальтер остановился в ужасе. Не зная, что произошло между Маргаритой и принцем, он подумал, что несчастная в отчаянии наложила на себя руки. Однако он быстро опомнился, перенес ее на диван и, позвав служанку, кинулся за доктором.
Когда вечером стало известно, что принц изгнан из города, и Маргарита уже настолько оправилась, что могла с помощью Вальтера оставить замок, он увел ее от угрожавшей опасности.
— Лучше страдать ох бедности, чем остаться беспомощной во власти страшных людей, посягнувших на твою жизнь,— сказал он.— Не унывай, я с радостью буду работать, чтобы ты жила спокойно. Но я вижу, рана твоя болит, хотя ты и стараешься это скрыть!
— Не беспокойся, Вальтер, я чувствую только слабость.
— Куда бы только нам пойти,— сказал Вальтер.— Я не знаю здесь ни души! Впрочем, постой, здесь, кажется, живет моя дальняя родственница, я сведу тебя к ней, она приютит тебя. Хотя я долго не бывал в ее доме — уж очень странным казался мне ее муж,— но она не откажет мне. Кроме них, я не знаю никого, кому бы мог доверить тебя.
— Куда ты ни отведешь меня, мне везде будет хорошо, милый Вальтер,— отвечала бледная, обессиленная потерей крови молодая женщина.
— Эренберги — славные люди, особенно жена, и ей-то я и поручу тебя. У нее две дочери, старшая твоих лет; они будут заботиться о тебе и беречь тебя.
И Вальтер повел Маргариту в дом столяра Эренберга. Если Эренберг действительно часто пил, как тогда казалось Вальтеру, то все же он очень надеялся, что жена его примет Маргариту, если он потихоньку от мужа заплатит ей за это.
Наконец они дошли до дома, где прежде красовалась вывеска столяра Эренберга; теперь ее не оказалось. Вальтер вошел в дом и спросил Эренберга.
— Наверное, вы говорите о столяре, который охотнее пьет, чем работает? — спросила старая женщина.— Он уже более года не живет здесь. Идите дальше в общественный дом, он снимает там комнату с женой и детьми.
— В общественный дом! — воскликнул Вальтер.— Боже, как я поведу тебя туда, Маргарита!
— Я не в силах идти дальше, сведи меня туда. Может, его жена сжалится над нами,— отвечала Маргарита слабым голосом.
— В этих домах живут бедные, но не злые люди. Во всех случаях, они лучше тех знатных и богатых, что преследуют тебя.— И Вальтер направился с Маргаритой через населенные рабочими и бедняками улицы к ряду домиков, походивших на старые казармы. Длинные трехэтажные здания были окрашены в грязно-серый цвет.
В многочисленные окна виднелись обитатели дома, преимущественно старые мужчины и женщины. Внизу убогость этих окон несколько скрашивали растущие возле домов деревья, а иногда белые гардины. Выше окна были меньше, тусклее и ясно свидетельствовали о том, что они защищают от непогоды и пропускают свет в весьма непрезентабельные жилища.
В этих скученных домах, занимавших половину улицы, жили по большей части обедневшие семейства, которые снимали здесь по одной комнате, а нередко даже делили эту комнату пополам с другими, отмечая мелом границу каждого владения. Самые просторные комнаты занимали иногда и по четыре жильца, и каждый строго очерчивал свою часть мелом по стене и полу. При распрях появлялся так называемый отец семейства, не особенно церемонно обращавшийся с жильцами, и потому скоро восстанавливались порядок и тишина. Эти общественные дома, приносившие, впрочем, весьма значительный доход, так как плата с жильцов взималась с неумолимой строгостью, принадлежали старой слабоумной вдове, наследники которой зорко следили за тем, как управляются дома.
Поднимемся вместе с Вальтером и Маргаритой на несколько ступеней лестницы. Узкие, темные сени имели весьма непривлекательный вид. Когда-то белые стены от мокрого платья приняли грязный серый цвет. Пол был шероховатым и неровным. По обе стороны сеней располагались двери, в которые можно было видеть самые странные фигуры. Здесь — коренастая женщина с черным от грязи лицом, там — несколько почти нагих детей, напротив — худощавый мужчина с чугунным горшком, дальше — группа женщин с такой ужасной внешностью, что название прекрасного пола, обращенное к ним, превращалось в злую иронию. Они стояли возле крутой грязной лестницы со щербатыми стертыми ступенями. Вальтер спросил женщину с черным лицом о семействе Эренберга.
— Эренберг? — переспросила старуха густым басом, приблизившись к Вальтеру.— Поднимитесь сперва на лестницу, потом направо, потом налево, затем еще на лестницу и, наконец, прямо. А вообще-то я не знаю наверно, в каком номере живут Эренберга. Но вот идет Густа, она проводит вас.
Вальтер обернулся к двери, где показалась высокая тонкая девушка. Ее лицо с ввалившимися щеками поражало своей желтизной.
— Густа,— закричала старуха.— Густа Эренберг!
— Ах, фрау Мюллер, я не могу найти доктора! — жалобно проговорила девушка.
— Еще бы! Когда их зовут в бедное семейство, у них один ответ: нет дома! Ну, что матушка?
— Ей очень плохо.
— Как? Вы Августа Эренберг? — удивился Вальтер.
— Да, а вы меня знаете?
— Ваша матушка больна?
— У нее тиф.
— И у вас тоже болезненный вид.
— Да вот уже неделя, как я не смыкаю глаз,— отвечала девушка.
— И есть-то много не приходится; старик пропивает последние гроши, особенно теперь, когда жена не может держать его в руках. С ним сущее горе — вчера он свалился с лестницы.
— Ах, фрау Мюллер, ведь ступени там поломаны,— поспешно проговорила девушка, желая заступиться за отца.
— Вот тут спрашивают о вас, Густа,— вспомнила старуха.
— А вы разве не узнаете меня? Я Вальтер, племянник вашей матушки.
— Теперь я припоминаю…— ответила девушка нехотя — ей было неловко вводить двоюродного брата к себе.
— Так тетушка больна?
— Очень! Да поможет ей милосердный Бог! Я вас не зову с собой — мы живем так бедно…
— Не беспокойтесь,— отвечал Вальтер,— я хотел только спросить, не можете ли вы уступить часть своей комнаты этой девушке.
Августа Эренберг взглянула на Маргариту. Видя, как той плохо, она с радостью приняла бы Маргариту (бедные люди большей частью сочувствуют себе подобным), но она сама не могла оказать радушный прием девушке, приведенной Вальтером.
— Я спрошу позволения у отца, пойдемте со мной наверх,— проговорила она смелее.— Вы давно у нас не были, Вальтер! С тех пор все переменилось.
— Я искал вас на старой квартире,— поддержал разговор Вальтер. Между тем Маргарита до того ослабла, что не могла более держаться на ногах, и Вальтер подхватил ее на руки.
— Теперь за угол и вторая лестница наверх,— говорила Густа, следуя за ним.
Дом казался переполненным жильцами: еще не настал час, когда возвращается рабочий люд, а между тем сквозь открытые Двери видно было, что комнаты прямо-таки набиты старыми и малыми.
Вальтеру пришлось задержаться у второй лестницы: несколько человек с трудом несли бедный гроб, а сверху доносилось громкое пение, прерываемое однообразным скрипом люльки, криками, бранью и детским плачем.
Вальтер раскаивался уже, что вошел в этот дом, но Маргарита, видя его нерешительность, прошептала:
— Не беспокойся, мне нужен только уголок для отдыха.
Когда люди с гробом сошли с лестницы, Вальтер с девушкой на руках снова последовал за Августой. В длинном коридоре им попадались ужасные лица — изнуренные голодом, оплывшие от пьянства, искаженные низкими страстями. Верхний этаж делился на такие же ночлежные конуры. Августа отворила дверь одной из них, и оттуда пахнуло удушливым зловонием. Хотя в комнате были два окна, там царил полумрак — так эти окна были малы и грязны. Налево дверь вела в соседнюю конуру с низкой и почти голой кроватью. Всю правую стену до грязной и нетопленой печки занимала постель больной. Старый шаткий стол, две скамейки, прялка да паутина по углам дополняли убранство. На столе стояли бутылка с воткнутой в нее оплывшей сальной свечой и несколько горшков и чашек.
На одном из табуретов, сгорбившись и бессмысленно уставив глаза в одну точку, сидел старик Эренберг. Хорошенькая четырнадцатилетняя сестра Августы стояла на коленях возле постели матери, которая, тяжело дыша, металась на своем одре. Августа подошла к старику и, коснувшись его плеча, сказала: