Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]

— Знаю, к чему клонишь, — спокойно произнес князь, поднимаясь с ложа, — догадываюсь. Ведь и мое сердце не камень. Только говорил уж, что не могу я тебя под венец вести, пока с одним делом не разделался. Оковами тяжелыми оно на мне. Вот как только все уладится, и обвенчаемся.

— Но теперь же мне не одной горе мыкать! — воскликнула она, и в ее дрожащем от волнения голосе явственно слышался упрек.

— Если б сразу ты сказала обо всем, так я успел бы к нынешнему дню все обдумать, потому не серчай! И о нашем с тобой ребенке не беспокойся. Все с ним ладно будет. Как‑никак княжеского рода, а потому и дорога его не в посад лежит, а в княжеские палаты.

— Твоими бы устами да мед–пиво пить, — прогово­рила она сквозь слезы.

— Все уладится, Марьюшка, будешь ты у меня, красавица, великой княгиней, в городе стольном жить–поживать, — приговаривал князь, гладя ее по растрепанным темным волосам.

— Что ж, слова твои как елей. Из посада — да в княгини! — проговорила Мария, надув губы, но нео­жиданно до нее дошел смысл сказанного, и она устави­лась на князя, пытаясь понять, не шутит ли он. — Это как же? Из посада — да сразу в великие? Кто ж меня туда пустит? Да и ты — князь удельный. А во Влади­мире дядя твой сидит!

— Не хотел я тебе о своих задумках до поры до вре­мени говорить, но с кем же мне еще поделиться, как не с родным человеком? Ты ж ребенка моего под сердцем носишь. Потому доверяю я тебе, — сказал князь, вни­мательно глядя на Марию.

Присев на край ложа, он положил ей руку на плечо и вкратце поведал и о том, что подозревает Святослава в причастности к смерти отца, и о том, что хочет ото­мстить ему за это и самому занять великокняжеский стол. Ни жива ни мертва внимала она его словам, взды­хала по–бабьи, участливо иногда качала головой, по­рой удивленно вскидывала брови, а когда он завершил свой рассказ, смотрела на него со страхом, не будучи в состоянии произнести хоть слово.

— Теперь ты о делах моих осведомлена. Все тебе поведал. Надеюсь, что будешь мне в моем трудном деле опорой, а не ковами. Знай: все делаю я не ради корыс­ти, а лишь затем, чтоб зло искоренить. А как сяду во Владимире, и о нашем с тобой счастье да о будущности дитяти нашего позабочусь.

— Ой, Миша, чтой‑то боязно мне за тебя! А ну как стрый супротив выступит? У него сил‑то поболе! Что ж тогда? — Она закрыла лицо руками, а потом, скрестив их на груди, сказала твердо: — Ты не печалься, Миша! Я обузой тебе не стану. Лишь об одном прошу: береги себя. Ведь кроме тебя, сокол ты мой ясный, меня… нас, — поправилась она, провела ладонью по животу, который совсем не выдавал ее положения, и продол­жила решительно: — Ведь кроме тебя, Миша, нас за­щитить нынче некому.

Михаил утвердительно кивнул.

На самом деле он и раньше не мог понять, как ему следует поступить с Марией, а теперь и вовсе ломал го­лову, что делать. Ослепленный первым сильным и ис­кренним чувством, он совсем не думал о последствиях своего опрометчивого поступка, лишь через некоторое время, поймав укоризненные взгляды воеводы, ре­шил, что пускай все остается так, как есть.

Не без наущения Макара, считавшего, что москов­ская зазноба «не по роду» требует к себе от князя слишком много внимания, Егор Тимофеевич будто невзначай пару раз напоминал Михаилу Ярославичу Mономаховы «Поучения», говорил, что, мол, в пьянстве и блуде погибают душа и тело и что даже женам — воевода особенно выделял это слово — не должно давать над собою власти. Видя, что князь не воспринимает его намеки, он как‑то сказал ему напрямую, что, мол, Ма­рия вправду девка ладная да видная, но мало ли таких еще встретится, не всех же под венец вести. И сам Ми­хаил Ярославич, когда немного поостыл любовный жар, охвативший его, стал понимать, что как ни хоро­ша его зазноба, а в жены тем не менее следует брать дочку какого‑нибудь князька, пусть даже и захудалого: все‑таки поддержка будет, да и приданое не поме­шает. А если не торопиться с выбором, можно пригля­деть невесту из хорошего рода, чтоб ему ровня была.

Однако княжеское сердце, видно, все же сильно прикипело к московской красавице, да и не холопка она, чтоб после того, как надоест, со спокойной душой ее оставить. Вот и мучался порой князь сомнениями, которые не пропали и после того, как Агафья сообщи­ла ему о беременности Марьи. Знал, на что та намека­ла, но вот опять в любовном порыве все представилось иначе, и судьба будущего ребенка была решена. Хоть и неясно, что с дитем станет, когда подрастет, но уж точно появится он на свет в положенный срок.

Через несколько дней после плавания к Гостиной горе отправился восвояси Иван. Во Владимир как раз собирался Аким со своим братом и с расторопным пле­мянником Мефодия Демидыча, к ним он и присоеди­нился. Накануне отъезда Иван очень долго беседовал с князем и воеводой, которые давали ему последние на­ставления, а на прощание вручили увесистую, приятно позвякивающую калиту. Добрался он до дома извест­ного в Москве купца затемно, а спозаранку уже ехал по дороге, ведущей к Владимиру.

Расставшись с Иваном, князь с воеводой принялись обсуждать свои дальнейшие действия. Оба они уже во­очию видели, как въезжает дружина Михаила Ярославича в стольный город, как у Золотых ворот радостно встречают молодого князя владимирцы. Однако на са­мом деле до той поры, когда князь с дружиной смог на­конец выступить в поход, было еще несколько меся­цев.

Время текло неспешно. Проходил день за днем, не­деля за неделей, минуло Рождество Пресвятой Богоро­дицы, отстояли верующие службу на Воздвижение жи­вотворящего креста Господня, смерды повезли с полей хлеб, первые птицы потянулись в теплые края, а нуж­ных вестей из Владимира все не было.

Однако, кажется, князь был одним–единственным, кого тяготило это ожидание. Мария была рада дням, которые ей удалось провести вместе с возлюбленным. Молодые бояре, знающие о намерениях Михаила Ярославича, занимались всяк своим делом. Одни, не от­кладывая на будущее, продолжали приглядываться к московским невестам, обдумывали, где бы поставить свой дом, а другие, решив искать суженных во Влади­мире, коротали время на дружеских пирушках и на ловах. И первые, и вторые спокойно дожидались, когда князь прикажет идти в поход.

Со времени приезда князя в Москву воевода, пожа­луй, лишь теперь вновь почувствовал свою нужность и был горд оттого, что ему первому изволил открыться Михаил Ярославич. Измаявшись от вынужденного безделья, Егор Тимофеевич помогал князю не без вну­треннего удовлетворения: как ни хороши молодые боя­ре, которые горазды на пирах да ловах отличаться, а для важных дел все‑таки его, старого воина, опыт по­надобился.

Не показывая своей радости — ведь ему было пору­чено весьма сложное и щепетильное дело — и даже ворча для порядка, воевода сразу после Покрова отпра­вился навещать рязанского князя.

К Ингварю Михаил Ярославич намеривался снаря­дить целый отряд, но воевода сразу воспротивился, по­скольку считал, что об этой поездке должно знать как можно меньше людей. Поэтому, кроме Андрея Половчанина, прозванного так то ли за внешность, то ли за его неукротимый нрав, Егор Тимофеевич взял с собой только троих из тех, кто уже был осведомлен о планах князя. Половчанин, несмотря на прозвище, был рожден на Рязанской земле, в какой‑то деревушке на Оке, и места здешние знал хорошо, потому выбор воеводы пал именно на этого коренастого воина, со скуластого лица которого редко сходила улыбка.

Ингварь, старший из сыновей великого рязанского князя Ингваря Игоревича, лишь по счастливой случайности избежал горькой участи, постигшей почти всех его родных: незадолго до того, как татарские тумены вторглись на земли княжества, он уехал в Новгород–Северский к черниговскому князю. Беды ли, обрушившиеся на него, или, может быть, прожитые годы, за которые он подрастерял былой пыл, но, так или иначе, стал Ингварь Ингваревич осторожнее и осмотрительнее.

Не забыл рязанский князь о данном Михаилу Ярославичу обещании вместе с ним пойти в поход, но по прошествии времени, поразмыслив обо всем хоро­шенько, решил, что самому ему против Святослава вступать не резон. Он принял посланника Михаила в своих недавно выстроенных палатах, по соседству с которыми стояли некогда наспех возведенные среди пепелищ хоромы. Егору Тимофеевичу он сообщил, что об уговоре помнит, но самолично прийти к Владимиру не сможет, мол, свое княжество и на день без защиты оставить нельзя, но московскому князю, как и догова­ривались, помощь свою непременно пришлет. На том и расстались.