Страница 2 из 4
Пауза.
К сожалению, мой неосторожный шаг омрачил торжество… Я упал в котлован… Сломал руку, другую вывихнул…
Пауза.
Но, с другой стороны… знаете ли вы, что такое строительная жертва?
Пауза.
ВАЛЕНТИНА (поощряюще). Строительная жертва? Нет, не знаю.
ПОЛУКИКИН. Я объясню. (Увидев сына, осекся.)
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (тоном человека, поймавшего с поличным). Тааак!..
ПОЛУКИКИН (сконфуженно). Это Валя… Валентина Мороз… Радиожурналист… Мы делаем передачу… (Воспрянул.) А это Виталий, мой сын. Мой сын и тезка… Первенец! Он взял от меня только имя… в смысле хорошего.
ВАЛЕНТИНА. Виталий, а как вы относитесь к Джону Леннону?
ПОЛУКИКИН. Он не разделяет моих убеждений. Я не сумел привить ему свои вкусы. Наши мироощущения не совпадают.
ВАЛЕНТИНА. Тем более интересно.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Выключите и прекратите!
ВАЛЕНТИНА. Но почему?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Я попросил выключить!
Пытается сам нажать на кнопку магнитофона — не получилось!
ВАЛЕНТИНА. Эй, эй, поосторожнее… Без рук!
ПОЛУКИКИН. Как ты смеешь? Как ты себя ведешь?! Это моя территория! Здесь я хозяин!
ВАЛЕНТИНА. В самом деле, не мешайте, зачем вы мешаете?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Затем, что не надо делать посмешище из моего отца! Достаточно и того, что о нем написали в газетах!
ВАЛЕНТИНА (мягко). Виталий Петрович, я разве делаю из вас посмешище?
ПОЛУКИКИН. Молчи, Валентина! Не вздумай с ним спорить! Он ничего не поймет!.. У него ноль духовности! Ноль!.. У него одно на уме — продать мою квартиру! Скажи, скажи при всех — ты хочешь продать мою квартиру, да?..
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Что ты несешь! Я тебе предлагаю обмен, выгодный обмен!., для тебя же и выгодный! Прекратите запись!
ПОЛУКИКИН (вмикрофон). Но я ее не продам! Не надейся!.. Я не продам квартиру, в которой прошла моя юность, в которой мы с твоей матерью слушали Джона Леннона!.. На "Астре-2»!.. Двухдорожечном!.. Вы помните "Астру-2»?.. Твой дед, декан института, подарил мне "Астру-2», первый переносной, и я благодарен ему, хотя я и спорил с ним о политике и даже ругался!.. И мы танцевали с ней — вот здесь!
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. У старика маразм, а вы пользуетесь.
ПОЛУКИКИН. Я не старик, и у меня нет маразма… а ты, ты!..
ВАЛЕНТИНА. Виталий Петрович, вы действительно не хотите продать квартиру только потому, что здесь слушали Джона Леннона?
ПОЛУКИКИН (не слыша). Ты был зачат здесь под Джона Леннона!
Пауза.
ВАЛЕНТИНА (заинтересованно). Где?
ПОЛУКИКИН. Здесь! (Показал пальцем.) Здесь стояла тахта!
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Так… Мне надо знать, что он тут наплел без меня.
ПОЛУКИКИН. Валентина! Он отберет пленку!
ВАЛЕНТИНА (пряча магнитофон). Спокойно. Спокойно, Виталий Петрович. Не волнуйтесь, мы победим.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Пожалуйста, дайте послушать. Это мое право.
ВАЛЕНТИНА. Я убегаю. Спасибо.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Стойте!
Но она уже убежала. Отец и сын стоят неподвижно.
ПОЛУКИКИН. Закрой дверь, сквозняк! Сын закрывает дверь. Выгнал, выгнал!.. Как ты мог?.. Зачем ты пришел?
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (зло). Я пришел сварить тебе борщ! (Направляется в сторону кухни.)
ПОЛУКИКИН. Я не нуждаюсь в твоей похлебке!
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (останавливается). Я бы мог разогреть тебе суп из пакетика, синтетическое пюре… но ты мой отец, и я варю тебе борщ, третий час, не отходя от плиты, варю тебе борщ!
ПОЛУКИКИН. И с упоением читаешь бездуховную пошлятину в блестящей обложке!
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Это первое. А вот и второе. Когда я позавчера пришел на работу, мне каждый считал своим долгом показать газету… с твоим падением в яму… а шеф… он спросил меня, почему я без гипса. У нас редкая фамилия, папа. Я такой же, как ты, Полукикин!
ПОЛУКИКИН. Она была похожа на твою мать! Но ты никогда не поймешь этого!.. "Битлз» — моя духовная родина, Леннон — мой духовный отец. И я никогда, никогда не променяю свое первородство на твою чечевичную похлебку, на твой борщ… с жареным луком!
Начинает петь. По–английски.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (перебивая). Ты способен выключить газ?
ПОЛУКИКИН. Да, я способен. Я способен на многое, о чем ты даже не имеешь понятия.
ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Сметану возьмешь в холодильнике. (Уходит не попрощавшись.)
Виталий Петрович поет сызнова. Без музыки. Гордо. Решительно. Духоподъемно. У него хороший голос. В молодости был еще лучше. Спев — молчит. Приходит в себя. Всему своя мера. Спокойней, спокойней!.. Виталий Петрович подошел к двери в кладовку. Прислушался. Постучал.
ПОЛУКИКИН. Федор Кузьмич, ты жив?. Пауза. Все!.. Я один!.. Федор Кузьмич, ты жив, спрашиваю?
Дверь отворяется, из кладовки появляется Федор КУЗЬМИЧ, старик с бородой и длинными волосами.
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Жив, жив. (Кряхтит, потягивается.)
Виталий Петрович помогает Федору Кузьмичу выйти.
ПОЛУКИКИН. Прости, что так получилось. Кто ж знал, что он три часа будет борщ варить?..
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Глаза… от света… отвыкли… а так ничего, ничего… Уже привыкают…
ПОЛУКИКИН. Столько в темноте просидеть… Прости, Кузьмич.
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Да что темнота!.. Свет стоит до темноты, а темнота до свету… Всему свой черед. Я вот посидел в темноте маленько, ты мне дверь и позволил открыть. А три часа разве срок по нашим летам, о часах ли нам думать, когда жизнь за спиной?
ПОЛУКИКИН. Ты, сядь, сядь, Кузьмич. (Стул двигает.)
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Да мне ж ходить, сам знаешь, привычнее. (Однако садится.) Виталий Петрович остается почтительно стоять. "Три часа…" (Смеется.) Скажешь тоже… Бывало, в товарняке сутками на полу маешься, ладно бы темнота — зуб на зуб не попадает, и то ничего. Вышел на Божий свет и почапал куда глаза глядят. Мир не без добрых людей. С земли не прогонят. Большая.
ПОЛУКИКИН. А часто ты в товарняках ездил?
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Часто не часто, а Россию всю повидал. Да нет, пешим ходом оно и надежнее и веселее. Сам–то что стоишь? Садись.
ПОЛУКИКИН. Нет. Нет. Я постою.
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Ну тогда и я встану. (Встает.) Что–то круто вы с сыном… Можно ли так?.. Не по–людски.
ПОЛУКИКИН. А ты слышал, ты слышал, как он?
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. А сам? Сам какой пример подаешь? Где мудрость твоя?
ПОЛУКИКИН. Про тебя вспоминал… Бомж, говорит… И еще… слышал, как назвал?..
ФЕДОР КУЗЬМИЧ (весело). Проходимцем–то?.. А что?.. Хожу много, ходок… Вот и проходимец. (Уходит на кухню.)
ПОЛУКИКИН. Если бы… Нет… Нет, Федор Кузьмич, он в другом смысле…
ФЕДОР КУЗЬМИЧ (возвращаясь из кухни с двумя тарелками). Значит, я сам виноват, если так обо мне люди думают. (Ставит тарелки на стол.) А вот бомж… глупое слово… ничего не скажу.
ПОЛУКИКИН. Ужасно глупое…
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Как медный таз по фанере: бомж!., бомж!., бомж!.. (Опять уходит на кухню.)
ПОЛУКИКИН. Он мой черный человек. Черный человек — сын мой! Он изводит меня. Он пьет мою кровь.
ФЕДОР КУЗЬМИЧ (возвращаясь из кухни со сметаной и хлебом). Нельзя так говорить, нельзя!.. Как же это по–английски–то будет?.. (Вспоминает.) Забыл. (Ставит на стол.) Вот он тебе обед приготовил, ты хотя бы спасибо сказал? Нет, скажи мне, ты сказал спасибо?.. Ему?
ПОЛУКИКИН. А я просил?
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Ах вот оно как!.. Мы гордые!.. Не просили!.. Сядь. Сядь за стол!
Виталий Петрович садится за стол. Если ты в яму вниз головой кувырнулся, это еще никакая не доблесть. Тоже мне герой… забинтованный!
ПОЛУКИКИН. Федор Кузьмич, уж из твоих уст…
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. Молчи! Сиди!.. И думай. (Уходит на кухню.)
Виталий Петрович сидит понурый. Федор Кузьмич возвращается с кастрюлей в руках. Осторожно. Горячий. (Ставит на стол.) Или не будешь есть борщ? Может, в уборную вылить?
ПОЛУКИКИН. Ну зачем же так–то?
ФЕДОР КУЗЬМИЧ. То–то. (Разливает по тарелкам.) Наваристый. Помню, под Костромой мне хозяйка, пристанодержательница, знаешь с чем?., с копченой уткой борщ приготовила, я ей крышу крыл… и дрова пилил… вот борщ был!., всем борщам борщ!.. Тебе сколько сметаны?