Страница 66 из 69
– Они будут в восторге, – ответила я рассеянно. Мы ехали по автостраде вдоль Тихого океана.
Она оказалась далеко не такой великолепной, как я себе представляла, потому что по обеим ее сторонам не было ни одного незастроенного клочка земли. Чуть подальше, правда, был общественный пляж, но тут же висела табличка «На стоянке мест нет».
– В девятьсот семнадцатом году, когда была написана книга «Тысяча один способ доставить мужу удовольствие», в Калифорнии ничего, кроме чудесных видов, не было, – сказал Леопольд. – Здесь росло множество фруктов: авокадо, гранаты и все такое. Жаль, что я забыл, как делается мороженое с авокадо!
Машина Нэнси свернула на узкую дорогу, ведущую к океану. В ярдах ста от поворота стояла сторожевая будка.
– Они что, берут плату за въезд? – забеспокоилась я. – Пирс, посигналь, чтобы они остановились. У нас ни гроша.
Пирс забибикал. Нэнси притормозила у будки. Мамочка выскочила из машины и подбежала к нам.
– Мам, что, въезд в колонию Малибу платный? У нас ни цента.
– Нет, конечно! Это будка охранников. Здесь охрана строгая – мы не хотим, чтобы кто-нибудь посторонний нарушал наше уединение. Нэнси как раз разговаривает с Фредом: он должен внести ваши имена в список тех, кому въезд разрешен.
Она поманила Трейфа, и тот перепрыгнул на заднее сиденье, а когда туда же села и она, Леопольд тоже пробрался назад и устроился у нее на коленях.
– Что здесь делает Фред? – возмутилась я.
– Он приехал за тобой. Уже три разведенные дамы, имеющие дома здесь, в колонии, сделали ему предложение, но он бережет себя для тебя. Ему, спасибо Нэнси, повезло – он устроился охранником. Поначалу будет поучать тридцать шесть тысяч в год.
– Тридцать шесть тысяч?! – изумилась я.
– Это только поначалу, – повторила мамочка. – А еще он пишет сценарий.
Нэнси проехала в ворота, и мы проследовали за ней. Пирс опустил свое окошко и крикнул:
– Привет, старик! Как ты там? Ну, до скорого!
Я прикрыла глаза.
– Боюсь, я в него влюбилась по-настоящему, – произнесла я через силу.
– М-да… Бедный Фред… – вздохнула мамочка. – Бедный наш Фред…
– Все, достаточно! – оборвала ее я.
– Может, ты сумеешь себя побороть? Вот бедняга… Знаешь, он развесил объявления по всему Лос-Анджелесу – тебя искал. Даже статью напечатал в «Лос-Анджелес тайме». Всех на ноги поставил. Я так надеюсь, что либо ты его, либо он тебя разлюбит – для его же блага.
– Очень мило, – прошипела я.
– А тобой, Леопольд, очень заинтересовалась Нэнси, – ласково сказала мамочка. – Не исключено, что она тебя усыновит. Тогда ты унаследуешь ее дом.
– Вот мне повезет-то! – обрадовался Леопольд.
Мы выехали на узкую улочку, застроенную небольшими домиками, стоящими чуть ли не вплотную друг к другу.
– А дом Нэнси выходит на океан? – спросила я.
– Увы, нет, – ответила мамочка. – Там еще много чего нужно отремонтировать, но мы решили, что Пирс нам поможет.
– Вы же думали, что он умер, – напомнила я.
– В душе я в это ни секунды не верила, – сказала мамочка. – Если бы с одним из вас что-нибудь на самом деле случилось, я бы наверняка места себе не находила. Мне бы сердце подсказало. Притормози здесь.
– Этот участок и без дома стоит недешево, – сказал Пирс. – Ну как, много ты здесь видела кинозвезд?
– О да! Одна из них – мать Шона, правда она уже много лет не снимается. Она играла в андерграундных фильмах Энди Уорхола. С виду они совсем обычные люди. Ну, вот мы и приехали.
– А кто такой Шон?
– Соло-гитарист у Теодора. Пока группа не раскрутится, он будет жить у нас.
– Где мне припарковаться? – спросил Пирс.
– Бог его знает. Наверное, придется оставить машину на улице, но, надеюсь, соседи возражать не будут. Те, кто живет здесь, считают себя свободными личностями, правда ездят все почему-то на «Рейндж-Роверах».
– А домик симпатичный, – заметила я. По фасаду он был обит серой кедровой вагонкой и походил на старинные часы с кукушкой.
Мы вошли в дом вслед за мамочкой. Гостиная там была двухсветная, с раздвижными стеклянными дверями, выходившими на теннисный корт.
– Что это за шум? – прокричала я.
– Наверное, Теодор с Шоном работают на корте, – объяснила мамочка.
– В теннис играют?
– Да нет, лапочка, репетируют.
– А где Мариэтта с Саймоном?
– Не знаю. Может, наверху.
Я взбежала по лестнице. Одна спальня была пуста, а дверь в другую оказалась запертой. Я подошла и приложила ухо к замочной скважине.
– Больно не будет! – услышала я голос, похожий на Мариэттин.
– Ты уверена? – спросил второй голос, мужской, с британским акцентом.
– Ты просто закрой глаза и думай об Англии, – сказала Мариэтта.
Значит, эти двое действительно сожительствуют. Сердце мое, сама не знаю почему, странным образом подскочило чуть ли не до горла, но об этом я бы Мариэтте ни за что на свете не рассказала.
Я спустилась вниз. Мамочка стояла у дверей на корт.
– Мама, как ты это допустила? Она же украла у меня Саймона. Теперь мне придется ее убить.
– Вот видишь, – сказала мамочка, – оказывается, ты все-таки не изменилась. Как приятно снова видеть тебя в ярости. Я всегда вас учила не подавлять свои чувства. По-моему, ярость возвышает человека и придает ему сил. Я делала все, чтобы у моих детей не было недостатка в отрицательных эмоциях.
Теодор стоял спиной ко мне, от его гитары тянулся шнур к гигантскому усилителю. Я немного послушала. Не могу сказать, что его музыка сильно изменилась, но она стала как-то увереннее и решительнее. Кто знает, может, другие сумеют к этому привыкнуть или даже полюбят.
Я постучала его по спине, и он обернулся. Выглядел он старше, мудрее, тверже, крепче, одним словом – возмужал, и мальчишеского в нем почти не осталось. Взгляду него был напряженный и тревожный, но, узнав меня, он облегченно рассмеялся. Мы обнялись, и он прокричал мне в ухо:
– Мод, ты даже представить себе не можешь, какие адские муки я претерпел, проехав с ней в одной машине через всю страну. Чего мне только не пришлось вынести – ее надо было вытаскивать из всех придорожных баров, она знакомилась с мужчинами на автобусных остановках, даже в туалетах. Слава богу, что ты наконец объявилась!
Пирс с Леопольдом тоже подошли.
– Как дела, старина? – спросил Пирс, которого всегда смущают такие вот требующие проявлений чувств ситуации. – Как твоя эта, как ее… рука?
– Неужели помнишь? Спасибо, почти в порядке, только гнется плоховато.
– А это что за красавец с гавайской гитарой? – поинтересовалась я.
– Привет! – кивнул нам юноша. – Я Шон. Пишется 3-и-б-х-о-й-г-а-н, а произносится Шон.
– Да какая разница, – махнула рукой я.
– Это очень важно, – заявил Зибхойган. – Написание суахильско-гаэльское. Я, видите ли, наполовину африканец, наполовину ирландец. Отец мой был из «Черных пантер», а мама – кинозвезда андерграунда.
– Да ну? А мой отец был смотрителем Эддистонского маяка, – сказала я.
– Круто! – оценил Зибхойган.
Теодор запел:
Пирс подхватил:
– Твой брат на чем-нибудь играет? – спросил Теодора Зибхойган. – Может, он захочет к нам в группу?
– Вот уж нет! – вмешалась я. – У него другие планы.
– Давай, он сам решит, а? – сказал Зибхойган.
Росточка он был небольшого, и я легко бы ему врезала, если бы была той, прежней. У него было хорошенькое нежное личико и золотистые волосы, заплетенные в мелкие косички, – короче, мальчик, которого все детство баловали, впрочем, никакой его вины в этом быть не могло. Я прикинула и решила, что разберусь с ним позже. Выглядел он так, будто вырос в доме с кондиционерами и со служанкой-мексиканкой, которая то и дело вносит в гостиную блюда со свежей малиной и клубникой. Даже по косичкам было видно, что он привык к самым дорогим шампуням с бальзамами, да и парикмахер его стоит наверняка не меньше полутора сотен за визит.