Все свободны!

После дежурных приветствий в официальном кабинете, вполне радостных и трогательных, хозяин потянул их в заднюю комнатку, где уже от яств ломился стол. Везде принято и почетно выпивать с именитыми гостями. И ни один губернатор никогда не упускал случая познакомиться со знаменитостью.

Сухов сразу достал свою последнюю книжку и написал хозяину добрые слова на память. И пока растроганный губернатор пролистывал странички, любуясь посвящением, как-то ловко обосновал олигархические тенденции и идеи, поразмышлял о создании новых рабочих мест и новых налогах, которые потекут в местный бюджет. Скворцову просто некуда было вставить слово. Согласившись с экономическими доводами, губернатор, правда, намекнул на то, что не собирается отмазывать их, если речь пойдет о делах государственной важности. Тут он многозначительно посмотрел на Скворцова, но ничего не добавил и не убавил. Юрий Николаевич кивнул. В конце концов, начальник Чатки, получивший уже и книжку с автографом, и все другие материальные гарантии, дал понять, что на какое-то время закрывает глаза на новое дело. Словом, встреча прошла весьма конструктивно.

Раскланявшись с губернатором после долгих рукопожатий, Сухов, Скворцов и Вася как-то быстро оказались в местном ресторане, что находился в подвале гостиницы. Присели за столик, усыпанный хлебными крошками, которые оставили их предшественники для мышей. В зале уже буйствовали люди. А на небольшой сцене вовсю голосил вокально-инструментальный ансамбль. Картина выглядела вполне провинциальной.

— Что ж они всегда так орут? — задал риторический вопрос Сухов. — Чтоб не слышать друг друга, что ли?

— Я давно заметил, что наши люди не могут долго находиться в тишине. Нужно, чтоб все время был какой-то звук. И желательно большая группа соплеменников. Где бы ни были, тут же включают магнитофон или приемник. Вместо того чтоб Бога слушать. — В этом месте Сухов с опасением глянул на Скворцова. — А пойдемте-ка отсюда в номера. А то у людей праздник, а мы его портим своими неформатными физиономиями. У нас даже Вася еще не в танцевальной кондиции.

Они быстро перетекли в скворцовский люкс и засели там тихо и по-семейному. Юрий Николаевич не уставал восхищаться Суховым, который так ловко вызволил его, воротилу, из возможного и вполне близкого, учитывая случившихся на острове гостей, завала.

— Видишь, и я тоже могу поучаствовать в конкурсе на красноречие. — Сухов сиял.

— Не можете, Виктор Викторович. Вы давно уже все выиграли и на постаменте. До вас и не допрыгнуть.

— Ладно, Юр, только цветов не возлагай. Примета дурная. А так — разочтемся. Чего ты колготишься, словно не олигарх какой. Лучше расскажи, как тебе здесь? Ты же кое-что успел повидать.

— Ну совсем кое-что, — завилял Юрий Николаевич. — Васька, как всегда, мешала. Что сказать? Остров красив. На лыжах покатались, снег здесь другой, я такого не пробовал. Кайф. Лыжни нет, зато какая свобода в скольжении.

— Ну в этом я ничегошеньки не понимаю. А я тут был тыщу лет назад. Странный такой городок вечной радости. Здесь ведь даже обычные горы по-другому называются. Вулканы, сопки. Хотя какие же они обычные. Ну за то, что все мы сюда добрались, и нам всем хорошо.

— А скажите, Виктор Викторович, — начала Вася допрос с пристрастием, — ведь здесь же есть в воздухе такая странная магнитная энергия, магнитное поле, что ли? Просто оно очень сильное и большое, потому что вулканов тут очень много и все они работают. На нашу психику. Поэтому здесь все так счастливы. Вы чувствуете?

— Особенно когда не делаешь ни хрена, — вставил Юрий Николаевич.

— А ты, Скворцов, всегда все испортишь всякой ерундой.

— Не волнуйся — жизнь испорчу, а старость украшу, — пошутил он.

— Хватит бодаться. Как дети, честное слово. Про магнитную энергию я не знаю. Это надо у вулканологов спросить. Меня другое занимает. Любопытно вот что — если про энергию и поля. — Сухову понравилась эта тема. — Действительно, бывает, что вдруг образуется какое-то поле деятельности, и туда более чем подсознательно устремляется человеческий гений. Так в разные времена осваивались месторождения. Ведь это и по вашей части, Юрий Николаевич? Место-рождения. Которые, по-видимому, носят онтологический характер. Так возникла музыка — вдруг на рубеже семнадцатого — восемнадцатого веков. Открыли и стали тут же музыку писать, насколько она сразу в голову приходила. Вивальди, Бах. Про Моцарта все известно — такое количество произведений человек написать не способен. И это вовсе не трудолюбие. Значит, это место-рождение. И сложно представить, что от Вивальди и Баха до Моцарта все укладывается меньше, чем в век.

Так же, кстати, произошла и русская литература — в традиционном классическом понимании, от Пушкина до Блока. Это тоже едва сто лет — и все уже написано. Настолько написано, что пора и революцию делать, чтобы открывать новые поля для описания и для освоения.

Получается так, что к определенному моменту некое это поле деятельности открывается как место-рождение. — Помолчав, Сухов продолжил: — Есть, кстати, еще такая странная логика, существующая на уровне метафоры, очень уже устаревшая и одряхлевшая, — век молодой и век старый. По крайней мере, на нашем опыте, более обозримом — восемнадцатого, девятнадцатого, двадцатого веков мы это можем проследить.

— И что, — получается, что Пушкин молодой, а Достоевский — старый? — заинтересовалась Вася. — Серебряный век тогда — молодой, а кто же был старый в двадцатом?

— Подъем литературы второй половины прошлого века, на мой взгляд, связан с вступлением поколения, преодолевшего Вторую мировую. Сначала были люди, успевшие повоевать, — молодые воины той войны, потом те, кто хотя бы детской памятью зацепил войну. И все время, что они набирали силы и писали, была пауза, пропуск, во время которого получался только ложный ритм трагизма и пророчества, авангарда разрушения и академизма.

— Это же и называется литературный процесс.

— Я скажу вам, что за литературным процессом следят только те, кто его организует, потому что просто нет такого явления, его не существует — литературного процесса. Но на нем кормится огромная промышленность, она и создает видимость этого течения.

То, что происходит сегодня, неизвестно никому. Сколько бы ни было гласности и всего остального, неизвестно пока, кто «сегодня» напишет и в каком виде. Между прочим, скорее всего в виде романа. А потом это окажется — вдруг. Роман пишется очень часто — потом.

— То есть вы считаете, что именно роман и есть наиболее емкое отражение происходящего сегодня?

— Что может называться современной литературой — это другого рода усилие, вовсе не соответствие той или иной парадигме художественного стиля или жанра. Это усилие схватить картину мира в ту минуту, когда она есть. А в эту минуту она не существует ни для кого, поэтому и становится такой невероятной новостью. История пишется задним числом. Эта несуществующая категория — описательная в отношении к тому, что прошло и явно закончено. И в каждом человеке, и в общей тенденции социальной и политической жизни все время есть это — мы живем в прошлом, а усилие делаем в настоящем. Такой никогда не подтягиваемый хвост. Ну а будущее всегда существует только для спекуляции и пропаганды. — Сухов отхлебнул водки. — Таким образом, дорогие друзья, мы и получаем, что искусство развивается только от усилия сформулировать настоящее. И усилие это бесконечно необходимо, по-видимому, всему этому человеческому муравейнику, который думает, что искусство нужно для роскоши. Потому что искусство — это абсолютно необходимая функция общечеловеческого организма, а не только украшение. И снова и снова возникает и осуществляется это усилие сформулировать настоящее. Не новое, а настоящее.

— Но любое усилие ведь требует энергии? Это как раз о чем я говорила — про магнитные поля, которые стимулируют.

— Пожалуй. Значит, существует какая-то невероятная метафизика текста, в которую запечатывается энергия, именно энергия времени. Потом почему-то это оказывается либо шедевром, либо непревзойденным кусочком исторической мозаики. Для того, чтобы запечатлеть энергию современного состояния в тексте, нужно действительно очень большую энергию потратить. А вот как ее набрать и почему она может быть вызвана в том или ином человеке — опять тайна сия велика есть.