Страница 16 из 100
— Идёмте, мне противно. К сожалению, я когда-то была артисткой.
— Крошка, куда же мы денемся! Половина одиннадцатого.
— Едемте пить.
33
Через несколько минут их лимузин остановился на Монмартре, на узкой улице, освещённой десятью окнами притона «Ужин Короля». В низкой, пунцового шёлка, с зеркальным потолком и зеркальными стенами, жаркой и накуренной зале, в тесноте, среди летящих лент серпантина, целлулоидных шариков и конфетти, покачивались в танце женщины, перепутанные бумажными лентами, обнажённые по пояс, к их гримированным щекам прижимались багровые и бледные, пьяные, испитые, возбуждённые мужские лица. Трещал рояль. Выли, визжали скрипки, и три негра, обливаясь потом, били в тазы, ревели в автомобильные рожки, трещали дощечками, звонили, громыхали тарелками, лупили в турецкий барабан. Чьё-то мокрое лицо придвинулось вплотную к Зое. Чьи-то женские руки обвились вокруг шеи Роллинга.
— Дорогу, дети мои, дорогу химическому королю, — надрываясь, кричал метрдотель, с трудом отыскал место за узким столом, протянутым вдоль пунцовой стены, и усадил Зою и Роллинга. В них полетели шарики, конфетти, серпантин.
— На вас обращают внимание, — сказал Роллинг.
Зоя, полуопустив веки, пила шампанское. Ей было душно и влажно под лёгким шёлком, едва прикрывающим её груди. Целлулоидный шарик ударился ей в щёку.
Она медленно повернула голову, — чьи-то тёмные, словно обведённые угольной чертой, мужские глаза глядели на неё с мрачным восторгом. Она подалась вперёд, положила на стол голые руки и впитывала этот взгляд, как вино: не всё ли равно — чем опьяняться?
У человека, глядевшего на неё, словно осунулось лицо за эти несколько секунд. Зоя опустила подбородок в пальцы, вдвинутые в пальцы, исподлобья встретила в упор этот взгляд… Где-то она видела этого человека. Кто он такой? — ни француз, ни англичанин. В тёмной бородке запутались конфетти. Красивый рот. «Любопытно, Роллинг ревнив?» — подумала она.
Лакей, протолкнувшись сквозь танцующих, подал ей записочку. Она изумилась, откинулась на спинку дивана. Покосилась на Роллинга, сосавшего сигару, прочла:
«Зоя, тот, на кого вы смотрите с такой нежностью, — Гарин… Целую ручку. Семёнов».
Она, должно быть, так страшно побледнела, что неподалёку чей-то голос проговорил сквозь шум: «Смотрите, даме дурно». Тогда она протянула пустой бокал, и лакей налил шампанского.
Роллинг сказал:
— Что вам написал Семёнов?
— Я скажу после.
— Он написал что-нибудь о господине, который нагло разглядывает вас? Это тот, кто был у меня вчера. Я его выгнал.
— Роллинг, разве вы не узнаёте его?.. Помните, на площади Этуаль?.. Это — Гарин.
Роллинг только сопнул. Вынул сигару — «Ага». Вдруг лицо его приняло то самое выражение, когда он бегал по серебристому ковру кабинета, продумывая на пять ходов вперёд все возможные комбинации борьбы. Тогда он бойко щёлкнул пальцами. Сейчас он повернулся к Зое искажённым ртом.
— Поедем, нам нужно серьёзно поговорить.
В дверях Зоя обернулась. Сквозь дым и путаницу серпантина она снова увидела горящие глаза Гарина. Затем — непонятно, до головокружения — лицо его раздвоилось: кто-то, сидевший перед ним, спиной к танцующим, придвинулся к нему, и оба они глядели на Зою. Или это был обман зеркал?..
На секунду Зоя зажмурилась и побежала вниз по истёртому кабацкому ковру к автомобилю. Роллинг поджидал её. Захлопнув дверцу, он коснулся её руки:
— Я не всё рассказал вам про свидание с этим мнимым Пьянковым-Питкевичем… Кое-что осталось мне непонятным: для чего ему понадобилось разыгрывать истерику? Не мог же он предполагать, что у меня найдётся капля жалости… Всё его поведение — подозрительно. Но зачем он ко мне приходил?.. Для чего повалился на стол?..
— Роллинг, этого вы не рассказывали…
— Да, да… Опрокинул часы… Измял мои бумаги…
— Он пытался похитить ваши бумаги?
— Что? Похитить? — Роллинг помолчал. — Нет, это было не так. Он потерял равновесие и ударился рукой в бювар… Там лежало несколько листков…
— Вы уверены, что ничего не пропало?
— Это были ничего не значащие заметки. Они оказались смятыми, я бросил их потом в корзину.
— Умоляю, припомните до мелочей весь разговор…
Лимузин остановился на улице Сены. Роллинг и Зоя прошли в спальню. Зоя быстро сбросила платье и легла в широкую лепную, на орлиных ногах, кровать под парчевым балдахином, — одну из подлинных кроватей императора Наполеона Первого. Роллинг, медленно раздеваясь, расхаживал по ковру и, оставляя части одежды на золочёных стульях, на столиках, на каминной полке, рассказывал с мельчайшими подробностями о вчерашнем посещении Гарина.
Зоя слушала, опираясь на локоть. Роллинг начал стаскивать штаны и запрыгал на одной ноге. В эту минуту он не был похож на короля. Затем он лёг, сказал: «Вот решительно всё, что было», — и натянул атласное одеяло до носа. Голубоватый ночник освещал пышную спальню, разбросанные одежды, золотых амуров на столбиках кровати и уткнувшийся в одеяло мясистый нос Роллинга. Голова его ушла в подушку, рот полураскрылся, химический король заснул.
Этот посапывающий нос в особенности мешал Зое думать. Он отвлекал её совсем на другие, ненужные воспоминания. Она встряхивала головой, отгоняла их, а вместо Роллинга чудилась другая голова на подушке. Ей надоело бороться, она закрыла глаза, усмехнулась. Выплыло побледневшее от волнения лицо Гарина… «Быть может, позвонить Гастону Утиный Нос, чтобы обождал?»
Вдруг точно игла прошла сквозь неё. «С ним сидел двойник… Так же, как в Ленинграде…»
Она выскользнула из-под одеяла, торопливо натянула чулки. Роллинг замычал было во сне, но только повернулся на бок.
Зоя пробежала в гардеробную. Надела юбки, дождевое пальто, туго подпоясалась. Вернулась в спальню за сумочкой, где были деньги…
— Роллинг, — тихо позвала она, — Роллинг… Мы погибли…
Но он опять только замычал. Она спустилась в вестибюль и с трудом открыла высокие выходные двери. Улица Сены была пуста. В узком просвете над крышами мансард стояла тусклая желтоватая луна. Зою охватила тоска. Она глядела на этот лунный шар над спящим городом… «Боже, боже, как страшно, как мрачно…» Обеими руками она глубоко надвинула шапочку и побежала к набережной.
34
Старый трёхэтажный дом, номер шестьдесят три по улице Гобеленов, одною стеной выходил на пустырь. С этой стороны окна были только на третьем этаже — мансарде. Другая, глухая стена примыкала к парку. По фасаду на улицу, в первом этаже, на уровне земли, помещалось кафе для извозчиков и шофёров. Второй этаж занимала гостиница для ночных свиданий. В третьем этаже — мансарде — сдавались комнаты постоянным жильцам. Ход туда вёл через ворота и длинный туннель.
Был второй час ночи. На улице Гобеленов — ни одного освещённого окна. Кафе уже закрыто, — все стулья поставлены на столы. Зоя остановилась у ворот, с минуту глядела на номер шестьдесят три. Было холодно спине. Решилась. Позвонила. Зашуршала верёвка, ворота приоткрылись. Она проскользнула в тёмную подворотню. Издалека голос привратницы проворчал: «Ночью надо спать, возвращаться надо вовремя». Но не спросил, кто вошёл.
Здесь были порядки притона. Зою охватила страшная тревога. Перед ней тянулся низкий мрачный туннель. В корявой стене, цвета бычьей крови, тускло светил газовый рожок. Указания Семёнова были таковы: в конце туннеля — налево — по винтовой лестнице — третий этаж — налево — комната одиннадцать.
Посреди туннеля Зоя остановилась. Ей показалось, что вдалеке, налево, кто-то быстро выглянул и скрылся. Не вернуться ли? Она прислушалась — ни звука. Она добежала до поворота на вонючую площадку. Здесь начиналась узкая, едва освещённая откуда-то сверху, винтовая лестница. Зоя пошла на цыпочках, боясь притронуться к липким перилам.
Весь дом спал. На площадке второго этажа облупленная арка вела в тёмный коридор. Поднимаясь выше, Зоя обернулась, и снова показалось ей, что из-за арки кто-то выглянул и скрылся… Только это был не Гастон Утиный Нос… «Нет, нет, Гастон ещё не был, не мог здесь быть, не успел…»