Страница 13 из 131
Она рассказывала так, словно своими глазами видела, как из-под обломков вагонов извлекали погибших.
— Сами понимаете, пока мадам была жива, завещание не имело никакого значения.
— По-видимому, вы хорошо знакомы с этой семьей.
— Я родилась в Ансевале, мой отец там родился. Мой дед, который был одним из фермеров у графа, частенько играл на бильярде со стариком.
— С каким стариком?
— Ну, со старым господином. Просто его у нас все так называли — «стариком». И по сей день так называют. Оказывается, вы ничего не знаете! А я-то думала, что полиция все знает.
— Вы имеете в виду старого мосье Бальтазара?
— Мосье Гектора, да. Его отец был шорником у нас в деревне. Он же был звонарем. В двенадцать лет мосье Гектор стал коробейником. Ходил с фермы на ферму с коробом на спине.
— Он основал все кафе «Бальтазар»?
— Да, но это не мешало моему дедушке до конца дней говорить ему «ты». Мосье Гектор много лет не бывал у нас в Ансевале, а когда снова появился, то был уже богачом и приобрел замок.
— Кому принадлежал замок?
— Графу д'Ансеваль, черт возьми!
— Кто-нибудь из этой семьи еще жив?
— Один остался. Дружок нашей барышни. Не нальете ли мне еще рюмочку наливки? Небось из дому прислали?
— Нет, жена сделала.
— Когда я подумаю, что эта ведьма — я не о вашей жене — нахально выдала себя за меня и спала в моей постели!.. Если б только я захотела, уж я бы могла о ней кое-что порассказать…
— Итак, старик Бальтазар, хозяин всех кафе, приобрел замок д'Ансеваль. Он был женат?
— Да, женат, только жена к тому времени уже отдала богу душу. У него была дочь, красавица, да больно гордая, и еще сынок, мосье Юберт, который за всю жизнь ничего путного не сделал. Сестра его — сущая ведьма, а он — добряк, ласковый, как теленок. И все больше по заграницам разъезжал.
— Вас еще тогда и на свете не было?
— Конечно. Да там ведь и сейчас ничего не изменилось.
Машинально Мегрэ вытащил из кармана записную книжку и стал записывать имена по порядку, как бы составляя генеалогическое древо Бальтазаров. Он понимал, что с такой девицей, как Жермен, необходима точность.
— Значит, первым был этот самый Гектор Бальтазар, которого вы называете стариком. Когда он умер?
— Пять лет назад. Ровно за год до смерти дочки. И Мегрэ, вспомнив о Фелисьене Жандро, который тоже был далеко не молод, поинтересовался:
— Должно быть, он тогда был глубоким стариком?
— Еще бы! Ему было восемьдесят восемь. Он жил один как сыч, в огромном особняке, на авеню Де Булонь. Сам вел все дела, только дочка ему помогала.
— А не сын?
— Никогда в жизни. Он его и на порог не пускал. Давал деньги на содержание. Теперь сынок живет на набережной, недалеко от Пон-Неф. Шалопай!
— Минуточку… Авеню Де Булонь… Дочь замужем за Фелисьеном Жандро…
— Верно. Но мосье Фелисьен — тот тоже в дела и носа сунуть не смел.
— Почему же?
— Говорят, как-то попробовали было поручить ему кое-что… А он заклятый игрок… И теперь еще все время торчит на бегах. Ходят слухи, что он что-то сотворил с чеками или векселями, не знаю… Тесть с ним даже поссорился.
Впоследствии Мегрэ познакомился с особняком на авеню Де Булонь, одним из самых уродливых и претенциозных во всем Париже, со средневековыми башенками и витражами. Он увидел также портрет старика — восковое лицо с точеными чертами, длинные седые бакенбарды, наглухо застегнутый сюртук, из-под которого по обе стороны черного галстука выглядывают две узкие белые полоски жилета.
Если бы он был лучше осведомлен о жизни парижского света, ему было бы известно, что старик Бальтазар завещал свой особняк со всеми картинами, которые он собрал, государству. Он хотел, чтобы дом его был превращен в музей. Тогда это вызвало немало толков.
Более года эксперты вели ожесточенные споры, и дело кончилось тем, что государство в конце концов отказалось от завещанного имущества, так как в большинстве своем полотна оказались поддельными.
Потом Мегрэ увидел и портрет дочери: седые волосы, собранные на затылке в пучок, профиль «под императрицу Евгению», лицо такое же холодное, как у основателя кофейной династии.
Что же касается Фелисьена Жандро, то Мегрэ уже имел случай видеть и его нафабренные усы, и светлые гетры, и палку с золотым набалдашником.
— Говорят, старик ненавидел всю свою семью — и сына, и зятя, и господина Ришара, признавал лишь дочку да внучку. Он вбил себе в голову, что только эти две особы принадлежали к его роду, и оставил завещание, в котором сам черт ногу сломит. Мосье Бракеман может подтвердить.
— Кто такой мосье Бракеман?
— Его нотариус. Ему тоже лет под восемьдесят. Все его боятся, потому что ему одному все известно.
— Что именно?
— А я почем знаю? Все должно открыться, когда мадемуазель Лиз исполнится двадцать один год. Вот почему они так бесятся. А мне все равно: я ни за того, ни за другого. Если бы я только захотела…
Его вдруг осенило.
— Мосье Ришар?.. — сказал Мегрэ, вступая в игру.
— Уж как он увивался вокруг меня. А я ему напрямик заявила: не на ту, мол, напали, и посоветовала взяться за Мари.
— И он последовал вашему совету?
— Откуда я знаю? Что он — прозрачный, что ли? Если хотите знать, все они, Бальтазары, немного чокнутые.
Жермен была возбуждена. Глаза ее совсем округлились, а в пристальном взгляде таилась тревога и вызов.
— Луи тоже родом из Ансеваля?
— Он сын нашего старого учителя. Но кое-кто считает, что жена учителя прижила его от священника.
— Он на стороне мосье Ришара?
— Да вы что?! Он всю жизнь ходит по пятам за барышней. Он оставался со стариком до самой его смерти, на руках его носил, когда тот болел, и знает, пожалуй, больше всех, может, даже больше самого мосье Бракемана.
— А Луи за вами никогда не ухаживал?
— Он? — Она расхохоталась. — Куда ему! Он ведь старик! Ему не меньше пятидесяти пяти. И вообще, грош ему цена, если хотите знать. Понимаете? Вот почему мадам Луи и Альбер…
— Кто такой Альбер?
— Лакей. Он тоже из Ансеваля. До двадцати одного года он был жокеем.
— Простите. Меня водили по всему дому, но я не видел комнаты, в которой…
— Потому что он ночует над конюшнями вместе с Жеромом.
— Жеромом?
— Кучером мосье Фелисьена. Только Арсен, шофер, — он женат и у него есть ребенок — спит себя дома.
Мегрэ в конце концов исписал именами весь листок блокнота.
— Если кто и стрелял в барышню — а меня это не удивит, — то, скорее всего, сам мосье Ришар. Когда они ругаются…
— Они часто ссорятся?
— Можно сказать, дня без ссоры не проходит. Однажды он ей так стиснул руки, что она неделю ходила с синяками. Но она защищается — будь здоров. Только я готова поспорить, что стреляли вовсе не в барышню.
— В кого же?
— В графа!
— Какого графа?
— Да вы что, ничего не понимаете? В графа д'Ансеваль.
— Верно! Есть же еще один граф д'Ансеваль.
— Внук того, который продал замок старому Бальтазару. Мадемуазель разыскала его не знаю где.
— Он богат?
— Он? Ни гроша за душой.
— И он бывает в доме?
— Он бывает у мадемуазель.
— Он… Я хочу сказать…
— Вы хотите спросить, не волочится ли он за ней? Не думаю. Теперь вы понимаете? Они все какие-то ненормальные. Грызутся, как собаки. Одному только Юберту ни до чего дела нет, а вот те оба, брат и сестра, и хотят втянуть его в это грязное дело.
— Вы говорите о Юберте Бальтазаре, сыне старика? Сколько ему лет?
— Лет пятьдесят. А может, и больше. Он такой воспитанный, такой вежливый. Как придет к нам, так обязательно со мной поболтает… Скажите-ка, в это время поездов на Конфлян уже нет? Мне надо где-нибудь переночевать. У вас найдется для меня кровать?
— К сожалению, у нас нет комнаты для гостей. Мы недавно переехали сюда. Я найду вам комнату в гостинице, в этом же квартале.
— Вы уже ложитесь?
— У меня еще свиданье в городе.