Порою нестерпимо хочется...

— И поэтому ты участвовал во вчерашней игре?

— Нет, — неохотно откликается он. — Я вступил, когда мы проигрывали двадцать шесть очков. Они сделали нас сорок четыре-одиннадцать, первый проигрыш за этот сезон после Юджина. — И, помолчав, добавляет с какой-то вопросительной интонацией: — Норт-Бенд все равно ничего из себя не представляет! Если б мы были в форме, они бы ничего не смогли сделать!

Я предпочитаю не комментировать; откинувшись назад и размышляя о предстоящей встрече, я понимаю, что приготовленная мною для Вив фраза не убеждает даже меня самого. Потому что я на самом деле хочу, чтобы она уехала со мной на Восток…

— Не. Ничего крутого в них не было, — продолжает мой шофер сам с собой. — Просто мы выдохлись, вот и все; я-то знаю, что дело именно в этом…

И, слушая, как он себя убеждает, и пытаясь убедить себя, я начинаю подозревать, что все это гораздо сложнее, чем мы даже можем себе представить…

Накрапывает дождь. Машина подпрыгивает на железнодорожном переезде в конце Главной улицы и сворачивает к реке. Дрэгер выезжает из мотеля, оглядываясь в поисках ресторана, где можно выпить чашечку кофе. Ивенрайт, благоухающий ментолом, мылом и слегка бензином, сидит у телефона. Вив моет тарелки из-под супа. За окном, в нескольких дюймах над водой, летят два крохаля: они отчаянно машут крыльями, но кажется, что почти не сдвигаются с места… словно течение под ними, обладая полем притяжения, не дает им вылететь за свои пределы. Они судорожно борются с ним, и Вив, глядя на них, чувствует, как у нее начинают болеть руки. Она всегда обладала способностью сопереживать другим живым созданиям. Или была одержима ею. «Но скажи… я знаю про уток, — она снова видит свое отражение, — а что ты чувствуешь?»

Но прежде чем смутное отражение в кухонном окошке успевает ответить, на противоположном берегу останавливается машина. Из нее кто-то выходит и, подойдя к причалу, складывает руки, чтобы кричать.

(Когда я вижу, как Вив выскакивает из кухни, вытирая руки о передник, я, еще не слыша крика, знаю, кого она увидела.

— Кто-то приехал, — замечает она, направляясь к двери. — Пойду съезжу. Ты не одет.

— Кто? — спрашиваю я. — Знакомый?

— Не знаю, — отвечает она. — Весь закутан, к тому же такой дождь. — Она влезает в огромное брезентовое пончо, чуть ли не целиком скрываясь под ним. — Но похоже на старый макинтош Джо Бена. Сейчас вернусь, родной.

Она хлопает огромной дверью. По-моему, ее упоминание о макинтоше доставляет мне удовольствие; мне приятно, что она не исключает того, что, несмотря на деревянную голову, и у меня есть глаза…)

На мои крики откликается Вив. Я вижу, как она спешит к берегу в окружении собак, натягивая на голову гигантскую парку, чтобы не замочить волосы. Когда она причаливает к мосткам, я замечаю, что она не слишком в этом преуспела.

— У тебя насквозь промокли волосы. Прости, что вытащил тебя.

— Все о'кей. Мне все равно надо было проветриться.

Я залезаю в лодку, пока Вив, держась за сваю, не дает ей отплыть.

— Наша преждевременная весна недолго длилась, — замечаю я.

— Так всегда и бывает. Где ты был? Мы волновались.

— В городе в гостинице.

Она заводит мотор и направляет лодку в течение. Я благодарен ей за то, что она не спрашивает, что побудило меня провести три дня в одиночестве.

— Как Хэнк? Все еще не в себе? Поэтому ты и работаешь сегодня перевозчиком?

— Нет, он ничего. Сидит внизу, смотрит футбол, так что уж не настолько он и плох. Просто, по-моему, ему не хотелось вылезать под дождь. А мне все равно.

— Я рад, что ты все-таки вылезла. Никогда не умел хорошо плавать. — Я замечаю, как она вздрагивает, и пытаюсь сгладить неловкость: — Особенно в такую погоду. Как ты думаешь, будет наводнение?

Вив не отвечает. Достигнув середины реки, она слегка меняет курс, чтобы поймать течение, и вся отдается проблемам навигации. Помолчав с минуту, я говорю, что был у отца.

— Как он? Мне не удалось выбраться… повидать его.

— Не слишком хорошо. Бредит. Доктор считает, что все дело времени.

— Да. Жалко. — Да.

Мы снова погружаемся в маневрирование лодкой. Вив борется с мокрыми волосами, пытаясь запихать их под капюшон.

— Я удивилась, увидев тебя, — замечает она. — Я думала, ты уехал. Назад, на Восток.

— Я собираюсь. Скоро начало семестра… Хочу попытаться.

Она кивает, не отрывая глаз от воды.

— Хорошая мысль. Тебе надо кончить школу. — Да…

И снова плывем в тишине… а сердца разрываются от мольбы и рыданий: да остановитесь же наконец и скажите что-нибудь друг другу!

— Да… Жду не дождусь, когда смогу показать в кофеюшнях свои мозолистые руки. У меня есть друзья, которые с интересом узнают, что это такое.

— Что именно?

— Мозоли.

— А! — Она улыбается.

Я продолжаю будничным тоном:

— Да и путешествие в автобусе через всю страну в разгар зимы тоже обещает незабываемые впечатления. Я предвижу ураганы, метели, а может, и снеговые заносы ужасающих размеров. Отчетливо это себе представляю: глохнет мотор автобуса, драгоценное топливо расходуется на обогрев; пожилая леди делит на всех свои печенья и бутерброды с тунцом; глава бойскаутов поддерживает моральный дух, исполняя лагерные песни. Это будет еще та поездочка, Вив…

— Ли… — произносит она, ни на секунду не отрываясь от серой круговерти воды перед носом лодки, — я не могу поехать с тобой.

— Почему? — не удержавшись, спрашиваю я. — Почему ты не можешь?

— Просто не могу, Ли. Больше тут нечего сказать. И мы плывем дальше, поскольку, кроме уже сказанного, больше сказать нечего.

Мы причаливаем к мосткам, и я помогаю ей привязать лодку и укрыть мотор. Бок о бок мы поднимаемся по скользкому склону, пересекаем двор и подходим к дверям. Перед тем как она открывает дверь, я прикасаюсь к ее руке, собираясь сказать что-то еще, но она поворачивается и, не дожидаясь слов, отрицательно качает головой.

Вздохнув, я отказываюсь от речи, но продолжаю держать ее за руку.

— Вив!..

Это — конец, мне нужен лишь последний прощальный взгляд. Я хотел сохранить этот финальный взгляд, который по традиции дается в награду двум соприкоснувшимся душам, который заслуженно получают двое, осмелившихся бесстрашно соразделить то редкое и полное надежды мгновение, которое мы называем любовью… Я прикасаюсь пальцем к ее опущенному подбородку и поднимаю ее лицо, твердо решив получить хоть этот последний взгляд.

— Вив, я…

Но в ее глазах нет надежды, лишь осторожность и страх. И за смежающимися веками я различаю еще кое-что — какую-то темную и тяжелую тень, но я не успеваю ее рассмотреть.

— Пойдем, — шепчет она и распахивает дверь.

(Я все думал, что мне сказать Ли, когда они войдут. Я был рад его отъезду, тому, что все кончено и нам не надо ни о чем разговаривать; я не думал, что он вернется; я вообще не хотел о нем думать. Но вот ни с того ни с сего он был здесь, и надо было что-то говорить, а я даже не имел ни малейшего представления что.

Я продолжаю смотреть телевизор. Дверь открывается, и он входит вслед за Вив. Я все еще сижу в кресле. Он подходит ко мне, но в этот момент на поле снова появляются команды, и на некоторое время моя проблема отодвигается: может, и надо что-то говорить, но это не настолько важно, как праздничная встреча по футболу между Миссури и Оклахомой, играющими со счетом 0:0 к началу второго тайма…)

Мы застаем Хэнка в гостиной, сидящим перед телевизором. Транслируют встречу по футболу. Шея у него обмотана шарфом, рядом с креслом стоит стакан со зловещей жидкостью, из угла рта торчит огромный термометр для животных, — у Хэнка настолько классический вид инвалида, что меня это даже забавляет, хотя и вызывает чувство стыда за него.

— Как дела, Малыш? — Он наблюдает за мельтешением, предшествующим введению мяча в игру.

— Неожиданно удачно для организма, не привыкшего к подводному существованию.

— Как дела в городе?

— Ужасно. Я заходил к отцу. — Да?