Песня моряка

После того как изложение версий в участке заканчивается, они наконец приходят к соглашению: если Оскар и Эдгар не станут предъявлять Алисе обвинений в хулиганстве, она не будет подавать иск против старины Дружка, который чреват двухмесячным пребыванием в карантине. Тогда и полицейские смогут не заполнять длинные рапорты и не будить дежурного сержанта, дремлющего в одной из пустующих камер. Все дружелюбно расстаются в два пополуночи, как раз в тот момент, когда после непродолжительной передышки появляется солнце. Босая и сильно помятая, но не утратившая бутылки Алиса возобновляет свой путь домой.

Она минует магазин Герке и начинает оглядываться в поисках укромного местечка, так как ее опять мучают позывы рвоты, когда рядом с ней притормаживает здоровый белый фургон.

— Садись, Алиса. Похоже, тебе это не помешает.

Она залезает в машину. Мысли у нее слегка путаются, и она не видит причин, почему бы не сделать это. Когда фургон трогается с места, она спрашивает, с какой стати он все еще болтается здесь.

— Я думала, ты отправился домой.

— Если помнишь, я отправился приводить в порядок баркас. А вот теперь еду домой.

— Добросовестная блядь.

Он не отвечает. Она не выносит подобного обращения, особенно когда его себе позволяет этот античный хлыщ, но терпит. К тому же как бы ей ни хотелось поговорить, сейчас она может говорить только об одном — о своей стычке с Оскаром, Эдгаром и Дружком.

— Ты в мотель?

Алиса бормочет что-то невразумительное. Пусть подавится. Машину подбрасывает и трясет, когда Соллес объезжает ухабы и рытвины. Клювы буревестников на подоле Алисы постукивают друг о друга. И все события предшествующего вечера представляются ей точно такой же чередой плоских, бессвязных, дребезжащих эпизодов. И все из-за одной бутылки шампанского! Правду говорят: огненная вода добра индейцам не приносит.

Они трясутся до тех пор, пока она не вопит:

— Стой, черт побери!

Соллес тормозит и выпускает ее из машины. На этот раз ее выворачивает уже до основания. Когда перед глазами перестают мелькать серебристые мушки, она снова забирается в машину. Она обхватывает колени руками и дрожит, пока Соллес заводит машину и съезжает с обочины на дорогу.

— Послушай, Соллес, ¦— она поворачивается к нему, не поднимая головы.

— Чем я тебе так мешаю? Какого черта ты постоянно оказываешься у меня на пути? А? Что ты устроил на причале из-за моего платья? Что все это значит?

Соллес не отвечает.

— Тебе завидно, что мне в кои-то веки хорошо? Что теперь у меня есть муж и влиятельный сын? Достало. Останови машину.

Соллес снова съезжает на обочину, на этот раз так резко, что Алиса не может удержаться от смеха.

— Испугался, что я испачкаю твой драгоценный фургончик? Большое спасибо, меня уже больше не тошнит, я просто выхожу. — Она хлопает дверцей и, не оглядываясь, направляется прочь. — Спокойной ебаной ночи.

На негнущихся деревянных ногах она идет по песчаной обочине к заросшей камышами погрузочной площадке. Одетая, как кукла, в смешной национальный костюм, который шуршит и звенит при каждом шаге. Для того, чтобы оказаться в своем старом добром, добром старом мотеле, ей надо пересечь площадку — и она дома. Козырь, оставленный про запас. Она ничего не имела против карт, особенно покера, просто ее бесили казино. Покер — хороший учитель. Держи карты поближе к себе и всегда имей козырь про запас. Она всегда считала, что именно эта ее способность и привлекла к ней Кармоди — ему нравилось, как она играет. Она была хорошим партнером в классическом покере. Кармоди был человеком азартным, а азартные люди всегда нуждаются в соседстве консерваторов. Они помогают им лавировать.

Как только Алиса оказывается в полукруге коттеджей, ей становится лучше. Это ее настоящий дом; здесь, среди женщин и детей, она провела времени больше, чем в каком бы то ни было другом месте города. Разве что не считая церкви. Но церковь не в счет. Церковь — место общественное, самое общественное, ибо принадлежит Богу. А вот эти грубо сколоченные коттеджи, занявшие круговую оборону от всяческих неприятностей, предоставляли и защиту, и право на частную жизнь.

Несмотря на восход солнца, многие окна освещены. Она открывает дверь подсобки и поднимается наверх по винтовой лестнице. Ключ по-прежнему открывает замок. Она опускается на бесформенный матрас, ощущая головокружение. Через несколько минут встает и задергивает шторы. Может, это ей поможет прийти в себя. Ни черта. Комнату продолжает раскачивать из стороны в сторону. И дело тут не в шампанском. Дело тут — она сбрасывает платье и останавливается перед зеркалом — в круговерти образов. Они ритмично прибывают и прибывают, пока не начинает теснить грудь, а потом отступают назад. Модильяни. Они становятся более сдержанными. Казалось бы, почему юной особе, в жилах которой текла кровь, генетически предрасполагавшая к неразборчивости, не отдаться было старику Рубенсу… но только не свирепой Алисе… Алиса, она всегда шла против течения — проводить в школу — нет, спасибо, и подвозить не надо, и никаких киношек после занятий, спасибо, не нуждаюсь в вашей помощи, никаких смоляных чучелок, спасибо, масла не надо, и уберите свои руки оттуда… никаких городских соблазнов и никакой гордости за столь ценимое славное наследие великой Аляски… и даже когда гордость просыпается, несмотря на лучшие побуждения, это совсем другое и совсем не напоминает показуху… насилие и совращение — жертва и соучастница, и оттого совращение оказывается еще большим насилием… а потому держи карты ближе к груди и всегда имей козырь про запас — только так можно стать костью у них в глотке!

Алиса снова опускается на матрас и натягивает на себя одеяло. Головокружение постепенно проходит, но заснуть она не может. В голове что-то пульсирует. Крики птиц возвещают о наступлении дня. Она снова встает и раздергивает шторы на большом окне. Внизу, на пустом дворе уже собрались три преданные вороны и с дюжину скептически настроенных чаек. Они смотрят на безумного ворона, спящего в открытом моторе гусеничного трактора. Даже во сне он выглядит безумным. Угловатое тело. Беспорядочно торчащие во все стороны перья. Иногда, разбуженный рассветом, он, закинув голову и растопырив крылья, начинает бегать по деталям двигателя, оглашая округу истошными криками, как провидец в состоянии экстаза. Но в это утро он все еще спит, сжавшись в черный потрепанный комок.

Вдалеке виднелось спокойное море с покачивавшимися на воде судами… и поверх всего огромный парус, колышащийся, как укоризненный стальной перст. Она снова задернула шторы. Лучше забыть обо всем этом дерьме.

6.Приглашайте же нас на свои безрассудства

Далеко на юге солнце устало клонилось к закату. Оно начало свой путь десять часов тому назад, и ему предстояло еще столько же с небольшим отклонением к северу, когда оно достигнет океана. Добравшись до полюса, оно исчезнет из виду на несколько мгновений и снова потянет свою упряжь с востока на запад. В этих краях, сидя дома, из одного и того же окна, обращенного на север, можно сначала наблюдать восход, а потом, чуть позже — закат. Так что это тяжелое время для Аполлона и его команды, они трудятся летом на вершине глобуса, не покладая рук.

С первыми лучами солнца весь город уже знал о прибытии яхты знаменитого кинорежиссера — ее парус был виден из любого окна. Все утро к причалу стекались горожане, чтобы поближе рассмотреть чудное крыло, вздымавшееся, как клинок сабли из драгоценных ножен, с палубы нарядного судна. В почтительном молчании они пялились на это чудо, раскрыв рты, после чего возвращались к завтраку. Во всех барах, кафе и кухнях только и говорили о приезжих. Насколько грандиозен грядущий проект? Каков его бюджет? Найдутся ли в нем рабочие места для местного населения? И наконец вопрос, ставший самым насущным: как попасть в список гостей, приглашенных на торжественный прием, назначенный на яхте следующим вечером?

Но самый оживленный обмен мнениями происходил на парадном крыльце «Бездомных Дворняг». К полудню маленькое деревянное возвышение уже не могло вместить всех желающих; и толпа выплеснулась на ступени, тротуар и даже проезжую часть. Люди запрудили улицу, угрожая в равной степени водителям и собакам. Входная дверь была открыта, но никто и не подумал войти внутрь. Один из древнейших и неукоснительно соблюдаемых законов этой организации гласил «В День Грома никто не возвращается в логово до наступления темноты». Иначе ленивые остолопы будут весь день слоняться как ни в чем не бывало, пукая, почесываясь и попивая пиво. День Священной Луны будет потрачен попусту, и Священное Логово станет не более чем очередным пристанищем дворняжек, утратив то, что завсегдатаи называли «достоинством». Этот закон был занесен даже в контракт совместного владения: клуб «Бездомных дворняг», половина которого принадлежала «Морскому ворону», сдавался в аренду для проведения покерных вечеров и игры в блэк-джек в любой день месяца, кроме дней полнолуния. В этот день клуб целиком и полностью принадлежал Дворнягам.