Корабль, который искал

— И что? — с нетерпением спросил Кенни. Звезды по-прежнему следовали своими путями, равнодушные к судьбе маленькой девочки. — Каково же твое мнение?

— Думаю, она сможет приспособиться, — сказал Ларс с куда большим жаром, чем Кенни слышал в его голосе когда-либо прежде. — Думаю, она не только приспособится, она может стать одной из лучших.

Кенни, затаивший дыхание, с шумом выдохнул.

— С физической точки зрения она не в худшем состоянии, чем многие из капсульников, — продолжал Ларс. — Откровенно говоря, Кенни, у нее такой богатый потенциал, что было бы просто преступлением предоставить ей гнить в больничной палате до конца ее дней.

Обычная сдержанность Ларса куда-то делась; он говорил с небывалой прежде страстностью.

— Что, она и тебя зацепила? — сухо спросил Кенни.

— Да! — отрезал Ларс. — И я этого не стыжусь. Могу тебе честно признаться: она довела меня… ну, не до слез, но до аналогичного состояния.

— Тем лучше, — Кенни потер руки, согревая застывшие пальцы. — Потому что мне снова потребуется твое содействие.

— Опять собираешься воспользоваться своими связями? — ехидно поинтересовался Ларс.

— Ну да, кое-какими. В конце концов, какой смысл быть светилом науки, если не пользоваться своим положением? — задал риторический вопрос Кенни. Он задернул иллюминатор и развернул коляску к столу. Подключившись к терминалу, он соединил его напрямую с Ларсом и очень личной базой данных, озаглавленной «Услуги». — Ну что ж, друг мой, за работу! Прежде всего — к кому вообще ты можешь обратиться? Затем — кто из имеющихся в нашем распоряжении политиков может оказать влияние на программу подготовки капсульников, кто из них больше всего мне обязан и кто из последней подгруппы может прибыть сюда в ближайшее время?

Генеральный секретарь сектора не заискивал и не рассыпался в любезностях, но, к немалому удовлетворению Кенни, когда Квинтан Вальдхейм-Кверар-и-Чан явился на «Гордость Альбиона», первое, что он сделал после всех официальных обходов и осмотров, это изъявил желание встретиться с блестящим невропатологом, которому удалось спасти племянника генсека от той же судьбы, которая постигла самого Кенни. Он уже знал почти все, что стоило знать о Кенни и его молниеносной карьере.

И Квинтан Вальдхейм-Кверар-и-Чан был не из тех, кто станет избегать неудобных тем.

— Вот ведь ирония судьбы, а? — заметил генеральный секретарь после крепкого рукопожатия, взглянув на мотоколяску Кенни. Он выпрямился, не потрудившись одернуть консервативный синий мундир.

Кенни не улыбнулся, но про себя вздохнул с облегчением. «Отлично, отлично! Больше можно никого не искать — мы нашли того, кто нам требуется».

— В чем — в том, что мое увечье практически идентично тому, что грозило Перегрину? — незамедлительно ответил он. — Это не ирония судьбы, сэр. Именно то, что я сам оказался в таком положении, побудило меня заняться неврологией. Не стану утверждать, что, если бы сам я не пострадал и не стал бы столь упорно искать способ излечивать подобные заболевания, его не нашел бы кто-нибудь другой. В конце концов, все медицинские исследования строятся на находках предшествующих поколений.

— Но если бы не ваша личная заинтересованность, способ мог быть найден слишком поздно, и Перегрину бы никто не помог, — возразил Вальдхейм. — И дело не в одной только методике — именно ваше мастерство помогло ему снова встать на ноги. По мастерству равных вам нет — по крайней мере, в нашем секторе. Вот почему я организовал этот визит. Мне хотелось поблагодарить вас.

Кенни только пожал плечами. Это было самое удачное начало, какое он видел в своей жизни, — и он твердо намеревался не упустить свой шанс. Пожалуй, это ответ на мольбы Тии…

— К сожалению, всех спасти не удается, — сухо ответил он. — Увы, я не бог. Хотя временами мне хотелось бы быть богом, и именно сейчас я имею дело с одним из таких случаев.

«Большой человек» посерьезнел. Генеральный секретарь был не просто большим чиновником — он был еще и доступен человеческим чувствам, до него можно было достучаться.

— Насколько я понимаю, вам пришлось столкнуться с безнадежным случаем? — спросил он. И, сознавая, что он обязан Кенни, произнес заветные слова: — Быть может, я могу чем-то помочь?

Кенни вздохнул, словно ему не хотелось продолжать этот разговор. «Не показывай, как это важно для тебя!»

— Ну как вам сказать… Быть может, вы посмотрите запись? Речь идет о ребенке…

Дети были одной из слабостей большого человека. Он организовал больше ориентированных на детей программ, чем трое его предшественников, вместе взятые.

— Ну что ж… Если не идет речи о вторжении в частную жизнь этого ребенка….

— Вот, — Кенни нажал на кнопку, запустив заранее заготовленную запись. Эту запись они с Анной монтировали вместе. Тщательно редактировали, отбирали кадры с учетом рекомендаций Ларса и личных особенностей большого человека. — Это не отнимет у вас много времени — никак не больше пятнадцати минут.

Первые семь с половиной минут записи были посвящены тому, чтобы выставить Тию в наиболее выгодном свете. Кенни с Анной и Ларсом стремились показать, как отважно она держится, как старается выглядеть веселой и беззаботной при врачах и при родителях.

— Это Гипатия Кейд, дочь Поты Андрополус-Кейд и Брэддона Мартенса-Кейда, — пояснил Кенни. Он в нескольких словах изложил, кто она такая, и поведал ее короткую и трагическую историю, особенно напирая на ее ум, гибкость и чувство ответственности. — Боюсь, прогноз весьма печальный, — говорил он, тщательно следя за хронометражом, чтобы закончить свою речь прежде, чем начнется вторая половина записи. — Мы сделали все возможное, но тем не менее она обречена провести остаток своих дней в каком-нибудь лечебном учреждении. Единственный способ вернуть ей подвижность — это провести операцию на нервных окончаниях, а мы здесь этим не занимаемся. Это больше по части хирургов, работающих в Институте экспериментальной медицины, в программе подготовки капсульников…

Кенни умолк. Экран моргнул и потемнел. Тия осталась одна.

Механическая рука ее кресла протянулась и взяла печального голубого медвежонка, которого до сих пор было не видно за столиком и подушкой. Рука поднесла игрушку к лицу девочки, и она прижалась щекой к мягкому голубому меху. На этом кадре была отчетливо видна молния Курьерской службы на рубашке медвежонка — одна из причин, почему Кенни выбрал именно его.

— Они уехали, Тед, — шепнула девочка медвежонку. — Мама с папой уехали обратно в Институт. Теперь у меня тут никого не осталось, только ты.

В уголке ее глаза возникла крупная прозрачная слеза, которая медленно покатилась по щеке девочки, слабо поблескивая в тусклом свете.

— Что? Да нет, что ты, Тед, они не виноваты — у них просто не было другого выхода. Так приказало начальство — я сама видела депешу. Там б-было написано, что… что п-поскольку мне в-все равно н-не станет лучше, н-нет… н-нет смысла б-больше т-тратить вре-емя-а…

Она всхлипнула и зарылась лицом в шубку медвежонка.

Спустя некоторое время снова послышался ее приглушенный голос:

— Они т-так п-переживают из-за меня… Им т-так т-трудно с-сохранять му… мужество… Если бы я заплакала, им… им было бы только хуже. Я д-думаю, может, оно так и лучше, а? Так проще… Д-для… для в-в-всех…

Запись снова моргнула; это было то же время суток, и ракурс почти тот же, но день уже другой. На этот раз девочка плакала открыто, слезы катились по ее щекам, она всхлипывала, уткнувшись в медвежонка.

— Мы предоставили ей возможность свободно пользоваться библиотекой и нашей коллекцией фильмов, — объяснил Кенни вполголоса. — Обычно это ее подбадривает и развлекает, но перед тем, как была сделана эта запись, она посмотрела эпизод из «Покорителей космоса», и… Видите ли, ее родители рассказывали, что она мечтала стать пилотом…

Девочка все плакала, беспомощно всхлипывала, что-то бормотала себе под нос — разобрать можно было только отдельные слова: