Без игры

Он покачнулся и сел с ней рядом в снег. Теперь он узнал и ее лицо. Сидя против нее в снегу, протянул руки, с силой стиснул обеими ладонями ей щеки и с восторгом держал, не отпуская, мешая ей даже слово выговорить.

— Нет, ты погляди только!.. Наташка!.. Наташка и есть, а?.. Да ведь я ведь!.. Да ведь я ведь... Так полагал, что тебя никогда уж... И не будет никогда! А?..

Наконец они поднялись и стали отряхивать друг друга от снега. Он старался теперь говорить обдуманно, солидно и не торопясь, чтоб не так заметно было, насколько он выпивши. Но от этой жалкой уловки он выглядел только еще хуже.

— Я тебя по шалманам искала... Митя!.. — В голосе ее он очень ясно уловил щемящий стыд. Неловко скрываемый стыд за него. — Что же это?.. Неужели теперь ты всегда... так? А, Митя?

— Ну, это нельзя так сказать, — с витиеватой пьяной рассудительностью возразил Митя. — Конеш-шно... не без того, чтобы... однако работаю же я на работе... Именно в должности... в смысле грузчиком... В какую сторону тебя провожать?

Пока они шли рядом по улице, он с удивительной быстротой трезвел.

— А тетка-то! Тетка Женя наша! А? — совсем трезво и горестно воскликнул он. — Ты знаешь?

— Я!.. А ты откуда узнал?

— Все тут знают. По кабакам тоже свое Информбюро действует.

— Что я замуж вышла?

— Ну, конечно.

— Вон и дом, где я живу, третий в переулке по левой руке. Видишь?

— Вон тот вон? Вижу... А за каким чертом мне его видеть?..

— Митя, а ты приходи в воскресенье в гости.

— Да ты на меня посмотри. Кому такой нужен? Какой из меня гость?

— Ты приходи прилично. Приходи, Митя! Ведь ты можешь!

— Да совестно. Только тебя осрамлю.

— Чего тебе совестно?

— Рожа...

— Побрей ее, и все!

— Не знаю. Не могу сказать... Разве если вместе с Афонькой заглянем, на минутку! Так, на файф-о-клок!

В тот день, как полагалось, смотря по гостям, Степанида закуску выставила самую скудную: кислую капусту, картошку в кожуре и грубо и крупно нарубленный винегрет из свеклы. Над столом она возвышалась как часовой на сторожевой вышке. Не то что угощать, куда там! Сидела, зорко присматривалась, точно огород села стеречь, чтоб не очень-то обобрали ее винегрет да кислую капусту.

Неизвестно зачем к столу допущен был и ее папа-маляр. Сказать „приглашен“ было бы нелепо ввиду его старой закваски в отношении водки.

Наташа волновалась, будто жениха на смотрины привела, это было нелепо, но всем заметно, и она это сама замечала, волновалась еще больше и ничего с собой не могла поделать. И муж ее Вася тоже это чувствовал и неумело пытался прийти ей на помощь: был приветлив, все старался добродушно шутить. Очень ему хотелось, чтоб все обошлось по-хорошему, и Наташа успокоилась.

Афанасий, гремя шарикоподшипниками колесиков своей платформы, вкатился в комнату, круто развернулся и, упираясь руками, лихо вскочил на стул.

Он был трезв, волосы гладко расчесаны на пробор, рубаха чистая, опрятная, на куртке пуговицы разнокалиберные все были на месте, жена прилично снаряжала его в гости. Митя, усевшись за стол, не скрывал, что его сюда притащили против воли. Молчал и, как бы сдерживая усмешку, не поднимал глаз от тарелки.

Скоро обнаружилось, ради чего тут посажен маляр. Степанида, уверенная в жизненной мудрости папани, который насквозь понимает жизнь и сумеет во всем разобраться насчет проходимцев и жуликов, поручила ему завести разговор, расспросить и разобраться, а если можно, лучше всего на чистую воду вывести: что тут к чему.

За столом сидели, наливали и опрокидывали уже довольно долго, когда маляр спохватился и, точно локтями растолкав, перебивая всех, вдруг заговорил. Как мотору необходим стартер, чтоб завестись, старому маляру, прежде чем заговорить, нужно было для разгона промычать несколько определенных слов. Он их проговорил, хотя и невнятно, и все замолчали.

— Трык-твою-трых-трак... Это что?.. Старые знакомые, значит? — ткнул, показывая пальцем на Митю, потом на Наташу. Язык у него всегда плохо ворочался во рту, и все, что он говорил, казалось продолжением ругани.

Митя медленно поднял на него глаза, безмятежно созерцая палец, и ничего не ответил.

— А этот? — туго проворчал толстым языком маляр и ткнул в Афанасия.

Афанасий, явившийся в гости с твердым намерением ради товарища вести себя аккуратно, с великим облегчением почувствовал себя освобожденным, как будто его в родную стихию окунул своим грубиянством старый маляр. Обидеть его можно было только жалостью, нежничанием и всяческим состраданием. А если дело пошло на хамеж, тут он был как рыба в воде. Он весело ткнул через весь стол пальцем в маляра:

— А сам кто? Папаня? Не то дедуня?

— Земляки? — тянул свое маляр. — С одной деревни... или это... с одной части, что ли?

— С одной! Даже с одной армии.

— Почему ты ничего не берешь, Митя? — умоляюще громко перебила Наташа. — Дай я тебе положу. Капусту хочешь?

— Я подам! — поспешно схватил и поднес миску Вася.

— Все на столе, для всех стоит! Ничего не спрятано, чего ты, Васька, еще суешься подносить! — одернула сына Степанида.

Старой закалки маляр подхватил злобную ноту, которую расслышал в ее голосе.

— В фактицким отношении... Да... Чем же это вы занимаетесь на пару? Трудоустройство какое имеете?

— Молодым всегда у нас дорога!.. Старикам всегда у нас... привет! Привет, папаня! — дурацким тоном объявил Афанасий, лихо выхватил откуда-то из-под полы бутылку водки и выставил на стол.

Маляр одобрительно рыкнул:

— Откубривай, Вася!.. Тебе за это... что нога... орден какой выдали? Или медаль?

— Стремились, очень стремились, ну не поспели никак! Отправили меня в тыл в несознательном состоянии.

— Значит, нет ничего?

— Яко наг, яко благ, яко нет ничего! Рядовой стрелковой части, попросту — морская пехота! Гроза морей, царица полей.

— А напарник твой? — гнул свое маляр.

— Это, дедуня, выше хватай. Он старшина-моряк, подрывник, самая тихая на войне должность. Четыре раза тонул, два раза взрывался, и только ножку поцарапало.

— А ему-то что... В фактицким отношении тоже не поспели?

— Почему же. Он, может, просто в баню орденов не носит и на пьянку с собой не берет. Так и получается.

— А то бы нацепил? В парадном случае? Во всю грудь? — с возрастающим злорадством выкрикнул маляр. — Во сколько небось, а?

— Сколько было, столько бы надел, — без всякого выражения холодно проговорил Митя и усмехнулся в лицо маляру.

Тот с идиотским торжеством хрипло пропел:

— У меня калоши есть, берегу их к лету, а по правде вам сказать, ни ху-ху их нету! В фактицким отношении сам-то ты, я вижу, скорей всего не на фронте, а по пьянке под поезд попал, а? Вот тебе и отхватило ноги к такой-то матери. Много таких-то есть.

— Много, дедуля, много! — с издевательским восторгом подхватил Афанасий. — Верно говоришь, откуда ты только так все понимать научился! А то что хорошего на фронте, кругом шум, стрельба, нехорошо! А ноги что? Мне теперь даже лучше: в сугробе заснешь — ноги не отморозишь, по лужам топать — сапог не промочишь.

Стартер работал вхолостую, а маляр сидел выпучив глаза и не мог выговорить ничего членораздельного.

— Шлепнем еще по экземпляру! За знакомство! Главное дело, не бойтесь — пьяный напьюсь, а с ног никогда не свалюсь.

Неожиданно маляру это понравилось. Не то что выпить, — тут его приглашать не надо было, а сам Афанасий, с ним сколько ни задирайся, ничего не выйдет, только поддакивает.

Степанида с досадой заметила, что старый маляр совсем сбился с линии, прихлебывает, ухмыляется. Размашисто чокается с Афанасием. И это вместо того чтобы выводить на чистую воду и раз навсегда отвадить от дому этих двух нежелательных посетителей.

Она сидела, распаляясь все больше своей особенной, сухой злостью, которая у нее никогда не вскипала, не выплескивалась, а только накалялась, как утюг: брызни — и взвизгнет от жара.