Духи Великой Реки

– А как насчет тебя, красавчик? Ты ведь тоже не хочешь умирать, верно?

– Нет, – ответил Перкар, только теперь ощутив, как хочется ему жить. – Не хочу. Но сначала спаси их.

– Как благородно! Но раз вы действовали вопреки моим желаниям, я не стану исцелять никого из вас.

– Как будто ты сам когда-нибудь считался с чьими-то желаниями, – пророкотал глубокий голос, от звука которого содрогнулась сама земля – Как будто ты когда-нибудь осуществил что-то, не исказив замысла!

Карак и Перкар, как один, обернулись к говорившему; звук его голоса был таким низким, что Перкар с трудом разбирал слова.

– Балати, – простонал Карак с проклятием. Действительно, это был Владыка Леса. В его единственном черном глазе отражались танцующие на воде огни, но сам он словно поглощал свет – Балати казался сгустком теней и длинного меха, откуда поднимались ветвистые рога – на самом деле, как разглядел теперь Перкар, огромные деревья, уходящие на немыслимую высоту вместе со своими необъятными кронами. Рядом с Балати стояла рыже-золотистая кобылица; такого великолепного животного Перкар никогда не видел. Когда Балати заговорил снова, лошадь повернула голову и обнюхала сначала неподвижное тело Свирепого Тигра, затем Хизи.

– Хорошенькую же шутку ты со мной сыграл, Ворон, – прогрохотал Балати, и слова его падали словно тяжелые, неподатливые камни. – Ты убил моего Брата.

– Он был опасен, – прошипел Карак. – Через тысячу лет, когда было бы уже поздно что-то делать, а он принялся пожирать тебя самого, ты бы это понял.

– Для того, чтобы подобного не случилось, ты и существуешь, Карак, – ответил Балати. – Такова твоя задача, и ты хорошо ее выполнил. Брат был болен, даже, пожалуй, мертв, – он стал призраком бога, завидующим живым.

– Ах! – обрадовался Чернобог. – Вот и хорошо – ты сам все понял. Пожалуй, я теперь слетаю и посмотрю, кого же мы создали. Новый бог-Река, как и старый, не осознает себя в Эриквере, но когда он покинет пещеру…

– Ну нет, – проговорил Балати почти ласково. – Тебе не повредит толика смирения, так что ты побудешь немного со мной, – чтобы я скорее понял все происшедшее.

– Господин, – просительно начал Карак, – мне за многим нужно приглядеть, многое сделать в том мире, который теперь возникнет.

– Да, без сомнения. Но мы позволим заняться этим смертным вместе с маленькими местными богами.

Карак неожиданно превратился в птицу и попытался улететь, но не успел он взмахнуть крыльями, как стал вдруг уменьшаться в размере; Владыка Леса протянул могучую лапу и поймал его. Перкар услышал единственный жалобный вскрик, и Ворон исчез.

– Владыка Балати… – запинаясь, начал Перкар.

– Я тебя узнал, – перебил его бог. – Ты убил хранительницу оружия и украл мое имущество.

– Да, – признался Перкар. – Но я… только я из всех, кто здесь есть, и из моего народа… – Юноша застонал от усилившейся боли. – Виноват только я, больше никто.

Балати медленно склонил голову к плечу. В его взгляде не было, в отличие от Ворона, Охотницы и других богов, которых встречал Перкар, ничего человеческого. Балати был порождением мира, в котором еще не было ни человека, ни альвы, порождением земли и леса, еще не населенных мелкими богами. В единственном подернутом туманом глазу нельзя было прочесть милости и сочувствия – но и ненависти, зависти и алчности тоже.

– Раньше ты чего-то хотел, – пророкотал бог. – Чего?

– Раньше?

– Когда ты украл мое имущество.

«Он говорит, – понял Перкар, – о том, что было год назад, когда погибли Апад и Эрука, Капака и альвы».

– Мы… Мы приходили просить больше земель для пастбищ, чтобы не нужно было воевать с менгами.

Балати несколько мгновений смотрел на юношу.

– Это разумно. Они ваши.

– Наши?

– Две долины, те, что лежат к западу от Агирулуты. Ты знаешь, где это?

– Да, господин, – невнятно пробормотал Перкар, – я знаю. Благодарю тебя.

Но Владыки Леса перед ним уже не было. Осталась только кобылица, она стояла рядом со всхлипывающим над Хизи Тзэмом. Кобылица двинулась к Перкару, превратившись при этом в менгскую женщину, красивую и величественную. На лице ее был написан гнев.

– В этой девочке, Хизи, сохранилась еще искра жизни, и раз в ней нашло приют мое дитя, я исцелила ее. Твоя подруга будет жить.

– Спасибо тебе, – прошептал Перкар.

– Не благодари меня раньше времени. – Богиня опустилась на колени рядом с Нгангатой и коснулась его горла. – Ты убил одного из моих детей, убил жестоко и безжалостно: перерубил ноги и оставил страдать.

– Да, я сделал это, – признал Перкар. – Мне нет оправданий.

– Никаких. И в наказание я предоставляю тебе выбор: я исцелю или полукровку, или тебя, но не обоих.

Перкар закрыл глаза. Ему так хотелось жить! Своей цели он добился, и неожиданно перед ним открылось будущее, где он мог найти и Пираку, и радость. Перкар мог снова пить воти, владеть скотом, – а раз Хизи жива, то, возможно, обрести и подругу. И еще он боялся, ужасно боялся ожидающих его мучений, а потом небытия…

– Ты жестока, – сказал он Матери-Лошади. – Конечно, тебе следует исцелить моего друга.

Богиня заколебалась:

– Может быть, тогда я должна поступить наоборот: раз ты хочешь, чтобы полукровка остался жить, он умрет.

Губы Перкара зашевелились, но он не смог произнести ни слова, не смог ничего возразить, когда понял, какую совершил ошибку. Разве сам он не рассуждал так же, давным-давно, когда хотел отомстить богу-Реке? Разве не старался угадать его желание, а потом не дать ему исполниться?

Но тут Мать-Лошадь положила руку на грудь Нгангаты.

– Нет, – сказала она, – я не способна на такую жестокость. Я просто хотела тебя помучить. Нгангата будет жить. Но тебе я не помогу – на это не рассчитывай.

– Благодарю тебя, – сумел выдавить Перкар. Богиня, как до нее Владыка Леса, исчезла.

Перкар лежал на земле, глядя, как ровно дышит теперь Нгангата.

– Тзэм… – прошептал он. Может быть, удастся убедить великана даровать ему быструю смерть; но прежде чем Перкар сумел произнести еще хоть слово, внезапная острая боль погрузила его в забытье.

Гхэ потребовались все силы, чтобы стоять смирно, когда светлокожий демон снова взмахнул мечом; но на этот раз боль и ужас значили для него немного. Гхэ был почти благодарен Перкару. Хизи и Гану он был благодарен глубоко.

– Прощай, Хизи, – прошептал Гхэ, когда клинок стал опускаться.

Он был маленьким мальчиком и брел вдоль доков, высматривая дохлую рыбешку – хоть что-нибудь, что можно съесть. Его израненные ноги кровоточили – пришлось удирать по острым осколкам горшков перед лавкой гончара: стражники увидели, как Гхэ стащил у купца кошелек. И, конечно, во время бегства кошелек он потерял…

Впереди на набережной он увидел старую женщину, греющуюся на солнышке. Перед ней на красной тряпке лежали яблоко и соленая рыба. И еще хлеб, теплый черный хлеб, запах которого он чувствовал, несмотря на зловоние, приносимое ветром с болот. Гхэ порылся в кармане – ножа там не оказалось, он потерял и его. Мальчик все равно двинулся к старухе, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать.

Она заметила его и нахмурилась, но потом поманила к себе.

– Я вижу, как ты смотришь на мою еду. – Гхэ мрачно кивнул. – И я встречала тебя и раньше, на улице Алого Саргана. – Гхэ пожал плечами, не в силах отвести глаз от рыбы. – Давай сыграем, – предложила старуха. Она вытащила из сумки три глиняные чашки и медяк. Расставив чашки вверх дном на земле, она положила медяк под одну из них и быстро поменяла их местами. – Следи за той, под которой медяк, – сказала женщина. – А теперь, если угадаешь, где он, я отдам тебе хлеб.

– Медяк не под чашкой, – сказал Гхэ. – Он у тебя в руке. Старуха разжала кулак – действительно, медяк оказался там.

– Как ты догадался?

– Я тоже видел тебя на улице Алого Саргана. Женщина рассмеялась:

– Забирай и хлеб и рыбу.

– Что? Почему?

– Потому что ты мне нравишься, – ответила она.